Я обычно просыпался посреди ночи в холодном поту, иногда один, иногда с какой-то очередной девкой, шел на кухню в полной темноте. Мыл граненый стакан и наливал ледяной водки. Выпью до дна, поставлю стакан обратно в раковину и сажусь на пол, чтобы курить в тишине, поблескивая оранжевым зрачком сигареты, и смотреть в светящиеся глаза коту, который в День Освобождения Жилплощади Ириной Сергеевной Громовой просто исчез и объявился лишь тогда, когда она съехала. Кот оказался более верным, чем его хозяйка. Хотя это с какой стороны посмотреть – потому что принесла его Ирина, и он всегда считался ее зверем. Но трехцветный блохастый засранец, видимо, решил иначе.

– Вась, ты это зря. – кажется, его именно так жена звала, – Она лучше кормит и за ухом чесать будет, и хахаль ее когтеточку тебе купит или как эта мура называется. И консервы. Завтра отловлю и к ней отвезу. Царапаться можешь до посинения, но тут ты не останешься.

Кот боднул меня в лодыжку. Потерся цветной мордой о тапки и улегся у моих ног. На следующий день он поймал муху и принес мне трофей, положил на подушку.

– Ну это, Вась, уже коррупция. За такое сам знаешь…

Шерстяной запрыгнул на диван, свернулся клубком совсем рядом с мухой и заурчал, когда я его между ушей почесал.

– Ладно, оставайся. Только не жалуйся потом. Я предупреждал. И мух не жри.

С тех пор на трехцветном засранце появился ошейник от блох, и в доме завелся кошачий корм, иногда в ущерб обеду для самого хозяина.

***

Возле барной стойки невыносимо пахло спиртным. Настолько невыносимо, что у меня засосало под ложечкой и свело скулы. Начало знобить еще сильнее.

– Вам кого? – спросил бармен, протирая бокалы и поглядывая на дверь, видимо, ожидая, что охрана выставит меня из помещения. – Мы еще закрыты.

– Меня Охотник ждет.

Осмотрел с ног до головы. Тоже привык сканировать, только на предмет платежеспособности – вряд ли я в этом плане вызывал доверие. Гол как сокол. В кармане две дырки. В холодильнике кусок самой дешевой колбасы и полбутылки «Столичной». В животе все скрутило в узел при мысли о колбасе. Надо было поесть перед этим спектаклем, финал которого я знал заранее, – не возьмут.

– Ваши здесь недавно были. – проворчал бармен и бокал повертел перед светом, глядя сквозь него на свет. – Чисто у нас все. Ходят и ходят.

По мне всегда было видно. Хоть трижды в штатском, хоть в Ира говорила, что у меня взгляд мента. Я смотрю иначе, словно обыск провожу, и нотки в голосе такие, как будто допрашиваю. Сейчас я уже не знал, нравилось ей или нет. Наверное, нет. От мыслей о бывшей жене передернуло и снова дико выпить захотелось. Особенно когда вспомнил, как после драки с ее козлом сразу же заяву подала, что я опасен для общества и для Сашки с Наташей. Мне запретили приближаться к детям в течениие месяца. Как быстро все меняется: еще за неделю до того, как сыну полковника челюсть свернул, судья звонил с личной просьбой, прикормленный был, а потом прикормили получше, и все. И не было никакой дружбы. Знал, видать, сука, что меня попрут с органов в ближайшее время.

– Иди, скажи ему, Гром пришел. Он знает. Я по личному делу. – бармен бросил взгляд на мои подрагивающие пальцы и, вздёрнув бровь, поставил бокал на полку.

– Если знает, сам сейчас спустится. Ждите.

Охотникова я видел один раз у Петра Андреевича на юбилее. Бывший афганец, молчаливый, с цепким, пристальным взглядом. За столом слова не сказал и ни одного тоста не произнес. Я его запомнил из-за шрама на левой щеке и вот этой молчаливости. Он не пил, только минералку себе подливал. При мысли о выпивке снова бросило в пот. Не выдержал.

– Эй, налей мне водки.

– Какой? – высокомерно спросил бармен и снова окинул меня скептическим взглядом, да, я высокий под два метра, чуть худощавый. Раньше был всегда в форме, а теперь немного сдал, под немодным пальто темно-синий свитер, в каких полгорода ходит, и воротник белой отглаженной рубашки сверкает в неоновом освещении. Я знаю, о чем он думает…что я мент поганый. Сразу ведь видно, что мент. Зачем Охотнику ментяра среди своих, бармену не ясно.

– «Столичная» есть?

– Здесь такое дерьмо не наливают, это престижное заведение.

«Не для таких нищебродов, как ты, мусор поганый». Вслух не сказал. Но взгляд мой точно сверкнул яростью, я подтекст и так услышал. А он назад дернулся.

– А что здесь наливают? –подался вперед и ладонь на барную стойку положил. Бармен скосил взгляд на мои сбитые костяшки пальцев и еще чуть отшатнулся назад.

– «Блэк Джек», например.

– Сколько?

Когда Жак назвал цену, я полез в карман за портмоне, заглянул туда и положил обратно. Раздражённо оглянулся по сторонам. Увидел глазки камер под потолком над самой барной стойкой. Ожидание начинало бесить, и я стукнул кулаком по зеркальной поверхности барной стойки.

– Иди скажи Охотнику, что я здесь.

– Жак, налей красавчику за мой счет, – женский голос заставил оглянуться, одна из танцовщиц в блестящих серебристых шортиках и очень коротком топе подошла к бару и облокотилась о стойку голой спиной, накручивая на палец длинный локон ослепительно-белых волос, – привет, красавчик. Ты к нам по работе или на огонек заглянул?

– По работе заглянул на огонек.

Взгляд ей на грудь опустил и подумал о том, что бабы у меня больше месяца не было из-за бракоразводного процесса вкупе с запоем. Скулы свело от желания помять эту грудь, пусть и силиконовую. На безрыбье…

– Обманываешь, – проворковала девушка и провела пальчиком по моей руке, – вы при исполнении не пьете. Жак, я сказала налей.

– Уймись, Мона. Может, он не хочет.

– Хочет, – она подмигнула, и я ощутил, как в ответ шевельнулся член. О да, я хотел. Отыметь ее где-то в туалете, а можно прямо в моей машине. Притом она явно готова дать. На шлюх у меня сегодня денег не было… а трахаться захотелось до дрожи. Выпить и грязно, долго иметь вот эту блондинку. Впрочем, и брюнетка какая-нибудь тоже бы сгодилась. Осмотрел девушку с ног до головы и встретился с ней взглядом. Знакомый блеск и приоткрытые губы, блестящие от помады. Она призывно провела по ним розовым язычком, а я представил этот рот на своем члене и плотоядно ей улыбнулся.

– У вас все такие красавчики, или только ты один такой? – приблизилась почти вплотную.

– А тебе нужны все? Тяжко не будет со всеми-то?

– Нагл-ы-ы-ый, – не обиделась, водит пальцем по моему запястью, – а ты один потянешь?

Наклонился к ее уху:

– Если ты о деньгах, то не потяну, а отодрать могу за все отделение прямо здесь и сейчас.

– Сукин сын, – а взгляд поплыл. Они всегда так реагировали из-за моей физиономии и «небесно-голубых глаз». Даже на грубость или сарказм. Иногда это страшно мешало в работе, а иногда помогало, но чаще раздражало. Подернутые поволокой взгляды, намеки и ужимки. Меня пытались соблазнить ровно до тех пор, пока я бесцеремонно не показывал полное отсутствие интереса, и тогда их восхищение мгновенно перетекало в яростную ненависть. Женщины не любят, когда им отказывают. Они это ненавидят гораздо больше мужиков. Мужики могут допустить, что кто-то не хочет перед ними раздвинуть ноги, а вот женщины считают, что стоит им намекнуть на секс, и у мужика тут же должен окаменеть член, свести судорогой яйца и потечь слюни. У меня слюни не текли, и член на каждую юбку мгновенно не вставал уже давно. Я пресытился. Им было нечем меня удивить. Особенно после развода, когда сам не помнил ни их имена, ни каким образом они оказались в моей постели, ни как выпроводить очередную за дверь, чтобы опохмелиться в одиночестве после очередного ночного кошмара.

– Твою ж мать, – выругалась сквозь зубы, и я обернулся на дверь заведения – в помещение зашли несколько парней в кожаных куртках. Под куртками явно стволы спрятаны. Я был уверен в этом на все двести процентов. Рука машинально дернулась за пазуху к кобуре и ощупала пустоту – оружия, естественно, не было.

– Кто это?

– Козлы одни. Дань пришли собирать, – шепнула блондинка, – натурой. Отдашь меня, красавчик, рэкету на растерзание или все же себе оставишь?

Честно говоря, мне было по хрен, кому она достанется, меня больше занимал «Блэк Джэк» в бокале и два урода, которые смели мой виски на пол. Я тогда уложил их и без пушки. Расшвырял по сторонам и даже ущерба помещению не нанес. Охотник вышел только после того, как я последнего из собирателей десятины на улицу вынес и ткнул мордой в лужу, швырнув ствол придурка туда же.

На работу меня взяли, но лучше бы шел я тогда домой «Столичную» хлебать, доигрывать партию в шахматы с серой сукой и даже проиграть ей. Но я все же поставил ей мат. А на самом деле, оказалось, что не ей, а себе.

В этот вечер народу было больше. чем обычно, и я стоял рядом со сценой возле бара, где извивались полуголые девицы вместе с блондинкой Моной. Я равнодушно сканировал помещение, разглядывая сквозь пелену сигаретного дыма танцующих и новых посетителей и стараясь не обращать внимания на говномузыку, от которой болели уши и дергались барабанные перепонки. Где-то совсем рядом доносилась ругань и за барной стойкой что-то разбилось. Вначале хотел рвануть туда, но увидел злое лицо Жака, растерянную физиономию парня с зелеными волосами и успокоился.

А потом мне словно дали под дых…нет, не в солнечное сплетение, а под ребра, туда, где сердце до этого момента размеренно качало кровь по венам. Я медленно поворачивал голову на звук. Очень медленно, как мне потом казалось. Где-то подсознательно уже понял, что попал на крючок. Да, еще до того, как подошла к барной стойке. Просто услышал голос. Мелодичный, чуть низковатый голос и тихий смех. А когда увидел – почувствовал, как всего опалило порывом горящего кислорода. Словно из самого адского пекла обдало кипятком. Девушка склонилась над барной стойкой, смеясь вместе с подругой, которая потерялась на ее фоне, и от волшебно-золотистых длинных волос пахнуло цветами. Каким-то весенним ароматом с тяжестью майской грозы. Меня пронизало тысячами молний. Впервые в жизни. Я смотрел на НЕЕ во все глаза. Сам не понимал, что пялюсь, как идиот, не в силах пошевелиться и спугнуть это дикое ощущение внутри, словно еще слабые завихрения смертоносного торнадо. Толкнул локтем чей-то бокал, тот с грохотом разбился под тихий мат Жака, и она обернулась, а меня оглушило взорвавшимися аккордами в голове:

Смотри же и глазам своим не верь,

На небе затаился черный зверь.

В глазах его я чувствую беду.

Не знал и не узнаю никогда,

Зачем ему нужна твоя душа:

Она гореть не сможет и в аду

(с) Агата Кристи «Черная луна»

Я еще не различил цвет ее глаз и все черты лица, не осмотрел жадным мужским взглядом сочное тело под тонким трикотажным платьем, только волосы, которые сияли, как те опавшие листья цвета мертвого солнца на воде, и запах. Сводящий с ума и мгновенно превращающий в наркомана. Она вся как-то по-особенному светилась, отличалась от всех. Долго смотрела мне в глаза, и я буквально слышал, как потрескивают в воздухе искры электричества, отвернулась, обхватывая бокал тонкими пальцами, опуская длинные ресницы. Я щекотку почувствовал где-то внутри желудка с изнанки. Щекотку от взмаха её ресниц. Она была нереально красивой, невозможно красивой, до рези в склерах и боли в висках, никогда не встречал кого-то похожего на неё, и меня бросило в лихорадочную дрожь, я протрезвел и опьянел одновременно. Весь вечер ходил за ней, как тень. Смотрел, наблюдал и втягивал ее запах. Казалось, я его как зверь чую на расстоянии. Вечеринка закончилась внезапно. Заведение закрылось около трех часов ночи, и я проводил её взглядом до крутой тачки, а потом прислонился к стене, глубоко и прерывисто дыша. Что это, мать вашу, со мной сейчас происходило?

– Красавчииик, – голос ядовитой блондинки-танцовщицы заставил очнуться и вспомнить, что синица в руках или на коленях в сухой траве если не лучше, то очень даже неплохо. Я отымел ее у стены здания, вдалбливаясь сзади и представляя, как задрал бы дорогущее платье золотоволосой незнакомки и трахал бы ее точно так же. Это не вязалось с тем чувственным трепетом внутри него, и это было дьявольским, диким ощущением зарождающегося сумасшествия.

Пока значение слова «любовь» понимаешь в общепринятом, потасканном смысле, и оно еще не стало смертельным диагнозом, ты, в принципе, вполне нормальный и даже счастливый человек. И рядом с обычной любовью злорадно скалится «никогда». Слово-насмешка, слово-издевательство, оно-то точно знает, что ты обязательно об него споткнешься и разобьешься, падая с высоты в самую бездну.