Глава 5

Ранее…

Самолет шел на посадку, а я прижала к себе Бусю, чувствуя, как сердце разрывается от ожидания, от предвкушения встречи с родными. Рвется на части даже от звуков родной речи. Господи! Сколько же времени меня здесь не было? Вечность! Невыносимую вечность. Как же пахнет домом, как пахнет жизнью… Даже мне, полумертвой, пахнет всеми красками счастья: детством, мамой, беззаботностью и безусловной любовью. Той самой, когда еще не знаешь, что такое боль, когда улыбаешься только потому, что утром воробей сел на твое окошко и лучи солнца прыгают солнечными зайчиками по подушке.

Я жадно пожирала взглядом зелень, березы, ели, траву. Как же здесь красиво. Нет красивее и роднее того места, где ты родился, как бы ни было хорошо в других странах, они все равно будут чужими, далекими. Никогда не врастут в сердце и душу, как своя родная. Я уже и не думала, что когда-нибудь ступлю на настоящую землю, а не в песок.

Посмотрела на посапывающую в слинге дочь, и сердце болезненно сжалось от безумной любви к ней. Наверное, это правильно, что мы с ней приехали сюда. Наверное, это и есть наше с ней место. Я попытаюсь ради нее и ради Амины собрать себя по кусочкам и начать жить. Ради них.

Я успела переодеться в туалете, пока Амина присматривала за Буськой, и теперь не верила зеркалу, что на мне нет джалабеи и моя голова не покрыта. Я в джинсах и в простой футболке, на моих ногах сандалии. Я свободна! А в душе никакой радости… там тоска смертельная и понимание, что я готова надеть на голову хиджаб, закутаться в тысячи джалабей – лишь бы ОН ожил и мой сыночек оказался здесь рядом со мной у меня на руках. Это слишком жестокая и дорогая цена за свободу. Я бы никогда не согласилась ее заплатить.

Сообщить родителям о своем приезде я не смогла. Те номера, что я помнила по памяти, были закрыты, а домашний телефон словно отключили. Мне оставалось только надеяться, что за год они никуда не переехали. Я вышла из здания аэропорта и с трудом сдержалась, чтоб не рухнуть на колени и не начать целовать землю и траву. Мысленно я это сделала сотни тысяч раз. Родная речь заставила глотать слезы и умиляться до боли в груди. И все это вместе с горьким осознанием, что я была бы готова пожертвовать все ради того, чтобы вернуться назад и уберечь Аднана и своего сына. Чужбина стала бы мне близкой и единственной ради них обоих.

Сжала теплую ручку Амины и посмотрела на девочку – она сейчас выглядела, как обычный ребёнок без извечного хиджаба и длинных нарядов. Такая милая в джинсах, кофточке с забавными рисунками и с толстыми косичками с двух сторон. Перед полетом Рифат и я удочерили ее официально, и теперь в паспортах она носила нашу с ним фамилию и была вписана к нам обоим. Она стала еще одной моей девочкой, и я очень сильно ее любила, как родную.

Рифат проводил нас до самой взлетной полосы. Перед тем как мы взошли на борт самолета, он дал мне в руки кредитную карту.

– Здесь деньги на первое время. Я буду делать переводы каждый месяц.

– Не надо!

Я сунула карту ему обратно, но он стиснул мое запястье.

– Я твой муж и я отец этих детей. Я обязан заботиться о вас. Это мой долг и сейчас вы моя семья. Уважай и чти меня, Альшита. Большего я не просил и не прошу.

Я смотрела в его черные глаза и видела то, что обычно видит женщина, если она не влюблена и не ослеплена сама – чужую страсть, безответную тоску.

– Ты очень хороший человек, Рифат. Я никогда не думала, что ты такой…

– Не надо. Не надо меня жалеть и говорить совершенно не значимые для меня слова. Я не хочу быть хорошим и милым, а то, чего я хочу, ты мне никогда не дашь. Поэтому будем соблюдать видимость брака и относиться друг к другу с уважением. А дальше посмотрим.

– Я не могу взять у тебя деньги.

– Я все знаю о твоей семье. Вам они понадобятся, а мне в пустыне совершенно не нужны.

– Береги себя, Рифат.

– Я приеду к тебе через пару месяцев. За тобой присмотрят и здесь. Вот номер телефона одного человека. Если у тебя возникнут проблемы – позвони ему. Он решит любую из них.

– Спасибо тебе за все.

Усмехнулся мрачно, как и всегда в его духе.

– Иди. Самолет без тебя улетит.

Я все же крепко обняла его. Он вначале развел руки в стороны, а потом очень осторожно обнял меня тоже.

– Иногда для счастья достаточно даже этого.

А мне стало жаль, что я не могу дать ему большего. Не могу и не хочу. Нет в моем сердце и в душе места для кого-то кроме Аднана.

Мы сели в такси, и я дрожащим голосом продиктовала такой знакомый до боли адрес. Пока ехали, я смотрела в окно на пролетающие мимо деревья и старалась сдержать слезы.

– Так красиво здесь. Все зеленое. Как в сказке.

– А еще здесь есть снег. Тебе понравится. Пойдешь в школу, у тебя появятся друзья.

– В школу?

– Да, в школу. Выучишь язык. У тебя будет будущее и обычная жизнь, как у самых простых девочек.

Амина прижалась ко мне, и я обняла ее за худенькие плечики.

– Я никогда даже не мечтала об этом.

– А о чем ты мечтала?

– Об игрушках. О кукле с длинными белыми волосами, как у тебя. Когда-то мы ездили с мамой в Каир и заходили в магазин… Я видела там куклу. Очень красивую. Наверное, я смотрела на нее целый час, пока мама и тетушки ходили по зале и что-то выбирали в подарки своим племянникам.

– Мама не смогла купить тебе эту куклу?

– Я не просила.

Она посмотрела на меня своими огромными черными глазами. Такими грустными и прозрачно-влажными.

– Почему?

– Потому что у нас и так не было денег. Да и зачем мне такая кукла в пустыне?

Я прижала малышку к себе, поглаживая ее волосики, перебирая пальцами.

– А вдруг твоя семья не захочет, чтоб я с ними жила?

– Что ты! Конечно, захочет! Обязательно захочет. Ты теперь моя дочка.

Амина улыбнулась счастливой улыбкой, и у меня самой на душе стало теплее. Наверное, если бы не мои девочки, я бы с ума сошла. Такси притормозило у знакомого подъезда, и таксист взял мою дорожную сумку, чтобы поднять ее наверх. Я увидела на лавке соседок. Вначале они меня не узнали, потом начали перешептываться и с нездоровым любопытством меня рассматривать. Пока одна из них – Анна Ивановна не всплеснула руками.

– Так это ж Настька! Елисеевых дочка! Живая она, точно не призрак. Вон и детишек с собой привезла!

– Ты где была, бессовестная? – закричала вдруг вторая соседка и сжала кулаки. – Ты мать свою чуть в могилу не согнала, отец запил. Где шлялась, непутевая? Они похоронили тебя уже!

– Тьфу, бесстыжая, еще и дитя в подоле притащила вместе с обезьянкой какой-то.

– Ох что будет-то, что будет. Бедная Нюрка. Только в себя начала приходить, а тут эта с приплодом заявилась.

– Ты чего на нас уставилась? Не тут они теперь живут. Съехали. Квартиру продали. Все деньги на твои поиски истратили. Без трусов их оставила. Наглая гадина! А сама по иноземцам шастала.

– Они в бабки твоей лачугу переехали. Туда и езжай.

– Бесстыжая! Побоялась бы после стольких месяцев молчания! Оставила б их в покое.

– Та куда там. Ребенка ж нянчить кому-то надо, вот матери и тащит, а сама дальше шляться пойдет.

Я им ничего не сказала, таксист пожилой без слов все понял, сумку обратно в багажник отгрузил.

– До свидания.

Тихо сказала соседкам и пошла к машине.

– Да глаза б наши тебя не видели. Прости, Господи!

Сели снова в машину, и я комок с трудом сглотнула. Вот значит, как меня приняли… а чего ожидать. Со стороны все так и выглядит.

– Кто эти бабушки? Они на тебя злились и кричали? За что?

– За то, что исчезла.

– А плевались почему? У нас так на падших женщин кричат.

Потому что они меня такой и считают… да по сути так и есть. Если б не Рифат, то приехала б я одна с ребеночком и Аминой.

– То они просто не в себе немного. Возраст, все дела.

– Как моя бабка, точно. У нее все женщины падшие.

Я усмехнулась и потрепала ее по щеке, а потом снова в окно посмотрела. Значит, съехали. Бабкин дом совсем обветшалый, и там всего две комнатушки одна другой меньше и двор размером с пятачок. Одна будка собачья помещается. Отец хотел его когда-то снести и просто под огород оставить участок, но потом случилась та авария на заводе, и все, и уже не до огорода нам стало. Ничего. Я вернулась, может, сейчас и лучше всем нам станет. Заживем потихоньку. Деньги у меня есть, спасибо Рифату.

Таксист становился у покосившегося слегка дома с пошарпанным зелёным забором и старой крышей. Вынес опять мою сумку. А я пошла к калитке, задыхаясь от слез, чувствуя, как разрывает все в груди, потому что маму увидела. Как белье вешает через забор от меня. Совсем седая стала, волосы ветер треплет, а она вешает и отбрасывает их тыльной стороной ладони с родного лица. А я хочу сказать «мама» и не могу. Оно в горле застряло. Слово это самое главное в жизни. Она вешает, а я над забором иду и смотрю на нее, насмотреться не могу. Потом не выдержала и сказала:

– Маммаааа… – громко, – мамочка, – уже шепотом.

Она вздрогнула вся. Медленно обернулась ко мне и застыла.

– Мамочкаааа, – прошептала я снова.

У нее слезы из глаз покатились, так и стоит, с места сдвинуться не может. А я там, за забором. Потом и она, и я одновременно быстро к калитке пошли. Дернула она ее и тут же меня в объятия схватила, и я заплакала навзрыд, пряча лицо у нее на груди, зарыдала так громко, завыла, как ни разу за все это время. Она сжимает меня и тоже плачет, опускаясь вместе со мной на землю и не размыкая рук.

Глава 6

Спустя два года…

– Анастасия Александровна, вы идете? Можем вместе на маршрутке.

Людочка заглянула ко мне в кабинет и улыбнулась.

– Да, скоро иду. Мне осталось проверить одну работу, и я закончила. Идите, не ждите меня.

– Вечно вы допоздна засиживаетесь. Как ваши дочки? Младшая в садике?

– Нет, мама помогает.

– Какая молодец ваша мама, а вот моя… той лишь бы с новым кавалером куда-нибудь укатить. А мой Ванька вечно болеет, и я с этими больничными и отгулами.

– Попробуйте дать витамины. Говорят, помогает.

Я нарочно опустила взгляд в тетрадь и принялась переворачивать страницы. Наверное, я плохой человек, но мне неинтересны все эти сплетни, обсуждения детских болезней, матерей, свекровей и вообще чужой жизни. Меня никто и ничто не волнует – только я, мои дети и моя семья.

– Ох, ладно, побежала я. А то на автобус опоздаю.

Вот и правильно, беги. Я лучше потом сама доеду. Подняла голову от тетради и посмотрела в окно – все снегом замело. Красота такая, иней поблескивает на деревьях и на оконных стеклах. И почему-то от взгляда на эти белые рисунки, на сверкающие искры на ветках меня такая тоска окутывает, так больно внутри становится. Уже два года, как никто не называет меня девочка-зима… Ему так нравился снег. Он говорил мне, что видел его всего лишь один раз в своей жизни. И мне невероятно хотелось вместе с ним смотреть на этот снег… вместе с ним видеть это волшебство. Но я могу только вспоминать.

Постараться привыкнуть к той мысли, что все, что со мной случилось, осталось в прошлом. Не вычеркнуть, не постараться забыть, потому что это бесполезно, а просто привыкнуть. Ведь за два года можно было начать справляться… Это достаточно большой промежуток времени. А я так и не начала. Со мной что-то не в порядке. Иногда месяцами не накрывает, и жизнь идет своим чередом, а иногда накрывает, как сегодня. Просто от взгляда на снег за окном. И справляться с приступом тоски и отчаяния, надеясь, что станет лучше. Когда-нибудь обязательно станет. Ведь я в какой-то мере счастливый человек, со мной мои родители, мои дети… Хотя зачем я кривлю душой перед собой. Со мной только мама. Отец меня так и не принял. В тот день, когда я приехала домой, он выгнал меня, он так орал, говорил мне такие мерзости, что я от боли оседала на пол, придерживая младенца и не веря, что слышу все это от родного мне человека.

– Вернулась? Откуда вернулась, проститутка проклятая? Под кем валялась? Перед кем ноги раздвигала, пока мы с матерью сходили с ума и всех денег лишились…

– Папа…

– Замолчи! Никогда больше не называй меня отцом! Не смей! Я не отец тебе!

– Я… это твоя внучка, я…

– Нет у меня дочери, а значит, и внучки нет! Ясно? Твой черный выродок не внучка мне, и вторую обезьяну забирай и не смей сюда приходить с этими выродками!

– Саша!

Мать бросилась к нему, но он замахнулся на нее костылем, бешено вращая глазами и выплевывая мне в лицо оскорбления и свою ненависть.

– Вон пошла. Чтоб духу твоего на пороге моего дома не было. И выб**дков своих забирай. Голос твой слышать не хочу!

За сердце схватился, и мать к нему бросилась.

– Сейчас, Саша, сейчас. Я валидол и нитру достану. Ты ложись. Не переживай так. Настя уходит уже.

Повернулась ко мне и рукой махнула, мол, иди.

А я ушам своим не верила, я шаталась вся и дрожала всем телом. Никогда отец не был так зол на меня, никогда не видела от него столько яда и ненависти.

– И Верка с Тошкой пусть с этой сучкой не общаются. Нечего учиться у нее, как бл**ью стать и как под иностранцев ложиться, семью позорить. Слышишь? Чтоб не смела младшим давать с ней общаться! Не то я за себя не отвечаю.

Я тряхнула головой, стараясь отогнать воспоминания и проглотить навернувшиеся на глаза слезы. Конечно, страсти улеглись через время. Но с отцом мы так и не общались, и Бусю он ни разу на руки не взял. Мама ко мне на съемную квартиру приезжала и помогала, чем могла. Веру с Тошей привозила. Иногда мы вместе гулять ходили или в кино. И моя жизнь вроде как вливалась в самое обычное русло, когда пытаешься жить, существовать ради кого-то, засовывая свою боль как можно дальше. Я с ней справлялась, умела договариваться и разрешать ей приходить в другое время, когда никого нет рядом.

Я встала со стула и подошла к окну. Посмотрела на звездное небо такое яркое, темно-синее и вспомнила такое же небо над своей головой в жаркой пустыне, когда мы лежали на песке и смотрели вместе на звезды. В тот короткий период нашего счастья. Я позволила себе быть слишком счастливой, и у меня это счастье отобрали. Нельзя так радоваться, нельзя настолько погружаться в миражи, когда они сгорают дотла, боль становится невыносимой. Распахнула окно, и морозный воздух ворвался в аудиторию. Взвил мои волосы, швырнул мне в лицо маленькие, колючие снежинки. Опустила взгляд вниз, и на секунду что-то дернулось внутри. Там стоял мужчина. В тени деревьев. Свет фонарей падал на его мощную высокую фигуру в черном пальто и на лицо, поднятое кверху. И на долю секунды мне показалось… нет… я не могла этого озвучить даже про себя… сильно дух захватило. Я отпрянула от окна и тут же прильнула к стеклу обратно, но там уже никого не было. Мне, наверное, показалось. Это все мысли о НЕМ. Бесконечные, тягучие и болезненные, как открытая рана. И тоска. Дикая, непреодолимая и необратимая, как смерть. Особенно когда вот так накатывают воспоминания.

Я собрала бумаги в стол, остальные сложила в сумочку. Наверное, в аудиториях университета, где я преподавала арабский язык, уже никого не осталось. Пора и мне ехать домой.

Накинула шубу из искусственного белого меха, шарф на шею и вышла на лестницу.

Когда спустилась вниз и толкнула массивные двери, остановилась и улыбнулась – Рифат стоял внизу, дул на замерзающие руки и ждал меня рядом со своей машиной. Приехал. Сдержал слово. Аминка очень его ждала. За эти два года он приезжал почти каждые два-три месяца. Бывало и чаще. У меня не останавливался. Обычно жил в гостинице, но в гости приезжал постоянно. Дети ему радовались. Особенно Амина. Любашка успевала отвыкнуть, пока его не было. Те деньги, что он оставил мне на карте и постоянно пополнял, я почти не трогала. Только однажды дала маме – отцу на лечение в больнице и детям на зимнюю одежду. А так старалась справляться своей зарплатой и подработками.

Особо себя не баловала ничем. Зато баловал Рифат, когда приезжал, привозил ворох подарков мне и детям. Эту шубу тоже он купил в прошлый визит. Я бы, может, ее и не приняла, но он настоял… а я не могла отказать. Я чувствовала свою вину так же, как и раньше.

– Очень рада видеть тебя, Рифат.

– И я очень рад тебя видеть, Альшита.

Вздрогнула, когда он назвал меня именно так. Потому что слишком напоминало, кто мне дал это имя.

– Амина обрадуется ужасно. Она будет прыгать от счастья.

– А ты… ты счастлива, когда я здесь?

Взял мои руки в свои и поднес к лицу. Черные глаза сверкают из-под густых бровей, и я вижу, как он застыл в ожидании моего ответа.

Мы постоянно касались этой темы… Не часто, но каждый раз, когда Рифат приезжал, он чего-то ждал от меня, а я ничего не могла дать взамен, и это был нескончаемый бег по кругу. Ведь он оставался моим мужем. В глазах моих родственников, друзей, моего окружения мы женаты.

И от этих мыслей у меня мурашки пробегали по телу. Нет, я не испытывала к Рифату плохих чувств, и он не раздражал меня. Я просто понимала, что никогда не смогу стать ему женой по-настоящему. Сама мысль о том, чтобы ко мне прикоснулись чужие руки, вызывала во мне волну отвращения.

– Конечно, счастлива. Ты мой самый лучший друг. Ты для меня ближе, чем кто бы то ни было.

Усмехнулся, продолжая удерживать мои пальцы.

– Друг… всегда только друг.

– Самый близкий друг, – добавила я и ощутила, как сердце сжимается от жалости к нему.

И я знала, что это чувство невероятно оскорбляет его гордость. В этом он был похож на Аднана. Но влюбиться в того, кто вызывает лишь желание погладить по щеке и пожалеть, все же невозможно. Любовь не имеет ничего общего с жалостью. Она-то как раз ее не ведает. Она беспощадна в своей необратимости и эгоизме, как говорил ибн Кадир.

Я понимала, чего ожидает Рифат, но я так же точно знала, что никогда не смогу ему этого дать.

– Почему всегда только друг?

Он впервые задавал этот вопрос, продолжая удерживать мои руки и глядя мне в глаза.

– Потому что я не могу предавать… ЕГО.

– Прошло два года. Траур окончен. Как можно предавать того, кого нет? Я хочу дать тебе намного больше, чем даю сейчас. Я хочу больше, чем дружба, Альшитааа. Если бы ты позволила мне…

И прижал мои руки к губам. Я не оттолкнула, но вся внутренне сжалась.

– Мне нечего тебе дать, Рифат. У меня ничего нет для тебя. Я пустая. У меня нет сердца, нет души. Даже имя, которым ты меня называешь, не принадлежит мне. Все ЕГО. Я вся. Мое тело, мои мысли, мои чувства. Он есть. Ты просто его не видишь. А я вижу. Чувствую. В глазах нашей дочери. В ее улыбке, в ее запахе. Он есть. И я уже предала его, когда согласилась выйти за тебя.

Рифат стиснул челюсти и освободил мои руки.

– Глупости. Его нет. Я лично отвез его тело и лично предал земле. Ты хранишь верность призраку и хоронишь себя живьем.

Я усмехнулась горько, потому что во рту осел привкус этой горечи.

– Это для вас для всех нет. Для вас прошло два года. А для меня все, как час назад. Я его вижу, едва закрываю глаза. Я вижу его наяву… сегодня мне показалось, что он стоит под моими окнами и с ненавистью смотрит на меня.

– Это наваждение. Ты себя в этом убеждаешь.

– Возможно… но я этим живу. Это является мною. Он часть меня.

– Мы так и будем оставаться вечно близкими друзьями?

– Мы можем развестись.