Глава 4

Россия, Москва

– Как раз собирался заглянуть на ужин.

– Тогда вези его с собой.

До «Афимолл Сити» добрался быстро, побродил по этажам, знакомясь с представленными брендами. Удовлетворённо вздохнул, увидев знакомую линию «Abercrombie & Fitch», вошёл в бутик и отдался в руки местного стилиста. Выглядел я чуть лучше Лёхи: дико оброс, похудел, под глазами пролегли тёмные круги, а тонкие морщины выдали возраст с довеском. Но девушка в салоне улыбалась мне искренне, тонко и уместно шутила и не обращала внимания на мои ужасно длинные ногти и непослушные патлы. Я привычно подошёл к джинсам, но стилист ненавязчиво склонила меня к рубашкам, брюкам и туфлям, подобрав полный гардероб в полуделовом стиле в непривычных мне цветах.

– Смотрите, как идеально согрел взгляд кирпичный и охровый. Вот эта куртка снимет напряжение делового облика. Сюда одинаково подойдёт строгое полупальто и вот это…

Она сняла с вешала куртку строгого силуэта спортивного покроя очень тёмного, ближе чёрному, насыщенного цвета хаки. Когда я всё же взял пару синих джинсов, девушка сменила их на иссиня-чёрные и приложила к ним бело-голубую, чёрную и бордовую рубашку. Я мысленно усмехнулся – эта страна начала меня ломать ещё в полёте, а сломав, ввела в курс местной жизни устами бомжа, теперь вот снесла напрочь привычный имидж, и – я был уверен – внутреннее моё содержание тоже полностью перезагрузится стараниями Макса.

Через два часа вышел из бутика и направился в салон красоты, оставив покупки, чтобы привели в готовый к использованию вид и позже доставили в мои апартаменты. Запонки, галстуки, ремни и прочее я оставил выбрать стилисту. А вот что сделать с волосами и бородой – уже знал точно.

«Измени причёску – изменится жизнь» – действует одинаково на женщин и мужчин, поэтому ровно через три минуты я уже торчал у стойки администратора в салоне красоты.

– Добрый день, чем можем быть полезны? – Несмотря на мой явно непрезентабельный вид, девушка сияла улыбкой и сочилась доброжелательностью.

– Стрижка волос и бороды, депиляция, массаж и маникюр с педикюром.

– Сейчас свободна Ирина – лучший в городе мастер ногтевого сервиса, но… вы у нас первый раз… – Я дёрнул бровью – девушка приятно удивила! – …Должна предупредить, что она очень своеобразный человек… – закончила администратор уже тише.

– Пилит ногти по локти? – я ухмыльнулся и чуть не поперхнулся, услышав в ответ:

– Ну… практически.

– Беру! Ведите! – стукнул пальцами по полированной столешнице ресепшна, ставя точку.

Девушка выпорхнула ко мне и быстрым шагом проводила вглубь салона в кабинет загадочного мастера.

– Мне нужно всё, – сообщил, с любопытством рассматривая мастерицу.

В черных джеггинсах и футболке, высокая, с густыми каштановыми волосами до лопаток, завившимися на концах, с большими карими глазами и чувственными губами красивой четко очерченной формы она оказалась привлекательной. Длинные ресницы, четкий овал смуглого лица, красивый лоб и изящная шея, длинные руки и ноги, аппетитная попа и грудь… И взгляд – открытый, уверенный, не расточавший ни неприязнь, ни доброжелательность. Она не улыбнулась, не нахмурилась, лишь жестом указала мне на кресло и села за стол. Я устроился напротив и протянул обе руки. Ирина взяла их, внимательно рассмотрела, налила в ванночку воду и опустила в нее мои пальцы.

Она действительно оказалась отличным мастером, хотя довериться ей, это как прокатиться на американских горках: на первый взгляд небрежная манера обращения с моими пальцами заставляла адреналин выплёскиваться в кровь литрами, но девушка не то что не порезала, даже не кольнула меня, хотя ей хватило ровно полминуты быстрыми движениями отхватить кусачками мои неприлично отросшие ногти. Такой манерой она напомнила мне Теренса – иллюзия небрежности скрывала высокое мастерство. Я словно побывал в нирване, когда она массировала кисти рук, ступни и каждый палец из двадцати. Горячее парафиновое обёртывание окончательно примирило с нудной моросью за окном, захотелось бабушкиных котлет, манной каши и…

– Ирина, а вы умеете готовить? – спросил вкрадчиво, вкладывая в слова намёк. Я уже засунул розовые и мягкие, как у младенца, пятки в носки и обувался. Девушка, снова закладывая инструменты в стерилизатор, обернулась и вопросительно вздёрнула бровь. – Я бы отведал борщ в вашем исполнении.

– Напрашиваетесь? – усмехнулась, и я впервые услышал её голос.

– Зазываю, – возразил.

– А-а… – протянула, кивнув, – это всё объясняет. – Доброжелательность с её лица словно ветром сдуло. Холодным тоном она поинтересовалась: – Я могу что-то ещё для вас сделать… в профессиональном плане?

– Простите, Ирина, и в мыслях не было. Только борщ!

– Фуд-корты этажом ниже.

Она отвернулась, а я, растерянный, позорно ретировался в руки косметолога, а потом, лишённый проклюнувшихся волос на яйцах и лобке, попал и в вотчину брадобрея. Мне никогда не приходилось знакомиться с девушками и уж тем более вести с ними какие-то беседы. Снова пожалел, что изучил вдоль и поперёк Камасутру, но понятия не имел, как развлечь женщину. Болтливым я затыкал рот членом, некрасивых поворачивал к себе спиной, а красивыми любовался, пока трахал. Я привык, что мои желания исполняются, мои приказы выполняются и вообще все уже налажено, и каждый без лишних слов знает, что мне нужно.

В жизни, которой я не жил, всё оказалось не так. Я оказался к ней не готов.

– Тут очень много… – сообщила мне администратор салона, выдирая из размышлений на тему «как не облажаться в следующий раз, зачем он – этот следующий раз – мне нужен, и с какой стати меня задела холодность Ирины»? Ответ я знал – он уже мелькнул сделанным выводом, но мне не нравился. – У меня не наберется сдачи.

Я нахмурился и сфокусировался на девушке:

– Вы на дому ногти пилите?

– Да, конечно.

– А могу я увидеть график Ирины?

– Да, вон там.

Я подошёл к электронному помощнику. Ира работала шесть дней по восемь часов в плавающем режиме. Интересно, когда она живёт? Или, как и я, почему-то топит себя в работе? Я вернулся к ресепшну:

– Запишите сдачу на мой счёт.

***

США, Нью-Йорк

Рассел оставил меня одну до вечера – сегодня он вызвался дежурить, подозревала – чтобы не оставлять меня одну. Меня не запирали в стационаре, я могла выйти погулять, но никуда не хотелось. Постояла немного на балкончике, села на тёмно-коричневый удивительно мягкий диван, обтянутый нежной на ощупь натуральной кожей, обвела взглядом комнату: кобальтовые шторы и мягкое покрытие на полу, шерстяной плед и чехлы на подушках в коричневую и синюю клетку с освежающими бежевыми и голубыми полосками, точечные светильники рассеивали прохладный голубоватый свет, дополненный мерцавшей на плазменном телевизоре заставкой спокойного, судя по цветам – иссиня-чёрному и индиго, – Карибского моря. И мне самой здесь было удивительно спокойно, процессы в организме словно замедлились, что стало даже зябко от морозного оттенка света.

Обстановка напоминала кабинет Никиты в пентхаусе.

Я сразу поняла, что Рассел решил положить меня в его бокс. Ожидала увидеть что угодно, но не целую комнату, забитую оборудованием для исследования деятельности мозга: система для магнитной стимуляции альфа-вспышками, хроматографы, сканеры, 3d-принтер, допплерограф, аппарат транскраниального воздействия током… На всё это Никита возлагал надежды, разрабатывал со своей командой, чтобы утихомирить свою похоть… и всё равно ушёл глубоко в ароматерапию. Видимо, уже не надеясь на технический прогресс, ища помощи у природы.

Раньше я воспринимала проблему Никиты интуитивно, а сегодня, когда увидела полтора десятка приборов, меня просто оглушило.

Теперь я понимала его отчаяние.

И на свой шампунь от похоти больше наивных надежд не возлагала.

***

Россия, Москва

Щелчок по носу не умалил голода, и потому сразу после салона красоты я забрёл в продуктовый гипермаркет. Ходил по рядам и так и не положил в корзинку ничего. Всё здесь отличалось от привычных продуктов, а ориентироваться на цены не значило получить качественную еду. С минуту таращился на цыпленка-гриль, понимая, что эту пахнувшую непонятно чем отраву есть точно не смогу. Готовая еда вообще не вызывала доверия, особенно когда из кухни противни с ней выносили повара в грязных фартуках. Они не моют руки, а только вытирают их о свою униформу?!

Рука сама потянулась за «Чёрным алмазом», а палец ткнул на иконку быстрого набора номера.

– Мне нужен гид по продовольствию, – сообщил, не здороваясь.

Я игнорировал и это правило этикета: вежливость между знакомыми людьми заключается не в приветственных фразах, а во многих других нюансах.

– Как раз собирался заглянуть на ужин.

– Тогда вези его с собой.

Макс только хмыкнул и завершил вызов.

Я взял плитку горького шоколада знакомой марки и прошёл на кассу, а потом долго стоял, облокотившись на перила, и рассматривал атриум. Сердце привычно заходилось в тахикардии, пульсация в висках крушила череп, общая слабость каруселила перед глазами огни торгового центра. Я знал этот состояние – предвестник близкого цунами, который сорвёт крышу.

Я слишком долго не трахался.

Прикрыл глаза, сосредотачиваясь на звуках ненавязчивой музыки, мысленно ныряя в прорубь. Но воображаемая шуга настойчиво сменялась золотыми вспышками, словно я смотрел в глаза моей девочки – отражённый витринами свет многочисленных лайтбоксов и вывесок проникал даже сквозь закрытые веки. Всё начинало раздражать, в голове словно разрасталась шаровая молния, и её разряды-щупальца прошивали тело, мышцу за мышцей, целеустремлённо подбираясь к паху.

Мне нужно было уйти отсюда, пока я ещё мог держать член в узде, потому что ещё немного…

Быстрым шагом вышел на улицу и полной грудью хапнул сырой воздух, подставляя лицо мороси. Дышал глубоко, как показывал когда-то Джейк, мысленно поднимая выше и выше почти добравшееся до яиц щупальце злобного мозга. Иллюзия, дававшая такое же иллюзорное послабление – мозг не обвести вокруг извилины.

Звонок телефона заставил вздрогнуть. Вытащил его из кармана и не глядя ответил:

– Я.

– Добрых суток, сын, – услышал тёплое даже без тени претензии. Герман звонил каждый день, но я лишь сбрасывал звонки и не перезванивал на пропущенные – я горел в агонии и не мог впустить в неё кого-то ещё. А когда она исчерпалась и сменилась глухой тоской, неожиданно был рад услышать его. Особенно сейчас, когда больше всего нужен был якорь в этой реальности. – Как ты?

– Жив.

– Живи на всю катушку, сын, ты отлично поработал! Я вник в дела и, надо сказать, восхищён! На западном побережье через месяц открытие первой клиники. Мэг и Аиша дорабатывают маршрут поезда здоровья.

Этот вопрос мы обсуждали с командой на последнем совете в Майами.

– Таймлайн?

– Семь месяцев.

– Я уже вернусь. Пришли мне ссылки на резюме. В Штатах недостаток врачей нужной квалификации.

– Рассматриваем кандидатов из Канады, Мексики, Европы и России.

– России?

– Почему удивляешься?

– Просто я вижу эту страну прямо сейчас и очень сомневаюсь…

– У тебя есть шанс лично встретиться с кандидатами.

– Логично. К тому же я не против прокатиться по Европе.

– Слышал, Москва плывёт, а на днях резкое похолодание. Одевайся теплее, сынок.

– Ты интересуешься прогнозом погоды?

– Всем, что связано с тобой.

Мне стало неловко сейчас снова отвергать заботу отца, поэтому я решил сменить тему:

– Расскажи, как продвигается «следствие»…

***

США, Нью-Йорк

Год, два месяца и одиннадцать дней. Ровно столько отмерил депрессии дневник Рассела. Врач оставил мне потрёпанную толстую тетрадь, когда уходил вчера после нашей долгой беседы о Никите. О том, как мой любимый мужчина парил друга в русской бане на Аляске, о его неудачных проектах – меня интересовали именно они, о его последних разработках, на которые он снова возлагал надежды – цвето-, звуко- и аромапунктуру для стабилизации эмоционального и физического состояния.

Никита усложнял себе задачи, искал, чем заинтересовать свой мозг.

Теперь я понимала всё: его срывы и дикое чувство вины; его потребность держать меня рядом и трахать, едва возбуждение становилось слишком навязчивым; его «побежишь на аборт как миленькая», «мне всегда будет мало, и однажды я убью тебя», «что ты знаешь о спокойствии?!» – каждое слово Никиты, жест, поступок, взгляд… Ту ярость в глазах, что сменялась щемящей теплотой – потому что он ненавидел зависимость от меня, которая рождалась вместе с любовью ко мне. Потому гнал, расстелил мне красную ковровую дорожку и снабдил всем, чтобы я добилась успеха. Потому взял с собой в деловую поездку – показать, что знает все мои мысли, и преподать урок на будущее, ведь не зря он охотно и подробно отвечал на мои вопросы о работе с командой, о том, как ладить с людьми и достигать нужного результата, о том как не лидеру стать им. Каждый день с Никитой, каждое событие, каждое слово – всё было уроком.

– Я ничего не делаю просто так, Несси…

И даже тот вечер, когда он заставил меня изнывать от возбуждения в компании нескольких мужчин, центром внимания которых стала я – это была попытка дать мне почувствовать хоть мизерную долю того, с чем он жил. Я ведь поняла это тогда, но не могла знать, насколько чужая боль не болит, пока не становится твоей болью…

И его вопрос…

– Скажи, что мне делать, Несси…

…сейчас обрел несколько оттенков.

Джейкоб был прав. Я – эгоистка, которая решила, что знает лучше самого Никиты, что ему нужно. Что ему доступно «…в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас…» Я слышала и не слышала, когда он говорил «оставь мне мою кашу»…

Он остался в этой своей каше, вытолкнул меня из своей жизни, сжёг все мосты.

Но перед этим сделал всё, чтобы я смогла добиться успеха. И я уже простила ему ту встречу с Сэмом. Никита научил меня любить себя, а Джейкоб – смотреть в лицо своим страхам. И та поездка в Хартфорд… она была только ради этого. Никита не забыл, что я ему сказала о Сэме в наш первый день. Лишь пара фраз, короткий эпизод жизни – но он не забыл, не простил, помог…

Слёзы лились из глаз на страницу открытого дневника с ужаснувшими меня строчками: «…Ник по-прежнему не хочет разговаривать, ничем не интересуется и повторяет одно и то же:

Там хорошо.

Там ничего не болит.

Там ничего не хочется…»

Меня колотило как в ознобе, и все те ощущения чего-то потустороннего, которые обрушил на меня мой мозг в сурдокамере в космическом центре NASA имени Джона Кеннеди, ожили сейчас. Непослушное тело колотило, руки вцепились в старые страницы, я снова слышала тихий зов…

Несси…

Только Никита знает, как страшно в пустоте… и как

Там хорошо.

Там ничего не болит.

Там ничего не хочется…

Никто, кроме него, не мог вытащить меня из нигде. Он снова держал меня крепко. Я шла на его зов, возвращалась к жизни. Мне дали стимул для нее – сказали, что Никита жив… А вот сейчас положили в его медбокс и вручили в руки толстый дневник совершенно непонятных записей о его состоянии: цифры, назначения, показатели приборов и результаты обследований… И только одна понятная до спазма в сердце короткая заметка:

«…Ник по-прежнему не хочет разговаривать, ничем не интересуется и повторяет одно и то же:

Там хорошо.

Там ничего не болит.

Там ничего не хочется…»

– Зачем? – спросила вошедшего в бокс Рассела. – Раннее утро после бессонной ночи не радовало, я не понимала: – Что мне делать теперь? – спросила шёпотом.

– А что собиралась? – спросил врач, понимая, что я не об этой минуте.

– Теперь уже неважно…

…всё то, что я собиралась делать. Что я собиралась ждать Никиту, жить в квартале Гринвич-Виллидж в доме, который он мне подарил, чтобы меня легко было найти…

Теперь всё это стало неважно. Потому что ничего этого не будет. И не нужно было принимать в дар этот дом и Центурион с привязанным счётом, пополненным на немыслимую сумму – пять миллионов!

Прав был Сэм: я – глупая курица. Вообразила, что смогу этим всем спокойно воспользоваться, что заслужила тем, что понимала Никиту…

Я ничего не понимала. И его не понимала. Почему я решила, что любовь к Никите оправдывает мою меркантильность, что всё это – дом и деньги – мелочи, которые лишь облегчают жизнь, позволяют исполнить мечту?

– А что изменилось, Несси? – помолчав, спросил Рассел.

– Всё изменилось… – ответила. – Разве не для того ты положил меня в его бокс, дал свой дневник? Не просто же так?

Врач кивнул чуть заметно и быстро погасил мелькнувшее в его взгляде непонятное мне удовлетворение:

– Не просто. Ты должна понимать Ника, чтобы вырастить его ребёнка достойным приемником его бизнес-империи. Нельзя, чтобы дело всей жизни Ника закатилось, его проекты нужны людям… – Мужчина осёкся, встретив мой гневный взгляд.

– Я что, инкубатор, что ли? – прошипела, ошарашенная откровениями друга Никиты. – Пусть сдаст сперму, и сотня женщин родит ему сотню приемников!

– Охотницы за капиталом? – хмыкнул Рассел. Сегодня он меня удивлял. Это словно был совсем другой человек, настолько циничный, что его холодными рассуждениями обморозило до корки на душе. – Только любящая мужчину женщина способна воспитать своего ребенка достойным продолжить дело жизни его отца!

– Расс! Ты себя слышишь?! – вскочила я с постели, уронив с колен дневник и запустив пальцы в волосы. У меня просто в голове не укладывалось, мозг вскипел от возмущения! – Это же… это не этично!

– Разве? – на губах мужчины мелькнула насмешливая улыбка. – Я сделал всё, чтобы ты смогла забеременеть. Ты сама этого хотела – ребёнка от Никиты. Это правильно и понятно – желать родить от того, кого любишь. А в твоём случае это такое же чудо, как если бы по небу плавали киты. Что же неэтичного в том, что я выполнил то, ради чего давал клятву Гиппократа?

– Потому что цели твои…

– Мои?! – повысив голос, перебил Рассел, с усмешкой вздёрнув бровь.

Я замерла… А когда ступор от вперившихся в меня глаз мужчины отпустил, ошеломлённо переспросила:

– Ты считаешь… я хотела ребёнка от Никиты ради… чтобы…

У меня не было слов. Я бы испепелила этого нахального друга любимого мужчины, если бы прямо сейчас мозг не жгла мысль, что так это и выглядело. И что Никита не просто так запрещал себе иметь наследников – я ведь уже и сама это поняла. Но вот так просто брошенная в лицо правда выглядела настолько неприглядной и такой же циничной, что я сама осела на постель серым пеплом.

– И я дал тебе то, что ты хотела. Ты хотела, Несси! Потому что любишь его, он любит тебя. И сколько бы он от себя ни бегал – не убежит. Да, я, возможно, «превысил полномочия», – выделил он фразу голосом, – но не сделал ничего, что разрушило бы жизнь твою, твоего ребёнка и моего друга! Но решать тебе. И если ты намерена сохранить беременность… – он отступил от двери в сторону и широким жестом пригласил на выход: – …будь добра сдать анализы и пройти все назначенные тебе процедуры.

Решать, конечно же, было мне. Но разве я могла убить ребёнка от любимого мужчины? Разве я могла рисковать, возможно, единственным шансом иметь детей? Я просто загнала себя в угол. Рассел лишь делал свою работу, был, как всегда, предан дружбе. Но почему-то не оставляло ощущение, что использовал, сделал меня своей сообщницей, пошёл против друга… наверняка впервые.

Зачем? Почему?

Я не знала ответов. И в эту минуту решилась бы на аборт. Но принимать такие решения на горячую голову?.. Я и так наделала ошибок. У меня еще было время остыть и подумать. Может быть, пройти обследование в другой клинике. Без заинтересованных лиц.

Я встала и ошпарила врача взглядом. Проходя мимо него, остановилась и, ткнув пальцем в его грудь, прямо посмотрела в глаза:

– Он тебе этого не простит… – отчеканила. И подумала: «И мне тоже». – А я припомню, – добавила. – И я улетаю домой, в Теннесси, – и пошла дальше.

И показалось, что вместе с шорохом закрывшейся за спиной дверью услышала глубокий вздох облегчения.

– Я напишу тебе направление в нашу клинику в Вудлейке…