Одинокий конюх пригрел приблудного щенка – мальчишки нашли у помойки, дрожащего, со слезящимися гнойниками вместо глаз и перебитой лапой. Старый башкир долго выхаживал его, кормил с рук овсяной кашей с тушенкой – и тот окреп, превратился в добродушного и жизнерадостного, но малость бестолкового пса. Он вечно путался под ногами, оглашая округу таким звонким веселым лаем, что лошади шарахались в стороны. И особенно невзлюбил неугомонного пса норовистый и привыкший к почтительному отношению Фридрих. И надо же было такому случиться, что в один злополучный день Кире пришлось пересесть на Фридриха, потому что ее лошадь чуть потянула связки. Чувствуя чужого и не слишком опытного седока, конь нервничал и всхрапывал, а Кира, стремясь обуздать его, слишком жестко затягивала повод. И вот, когда измочаленный конь уже направлялся в конюшню, под ноги ему бросился, заливаясь приветственным лаем, Мухтар. Фридрих шарахнулся в сторону и понес. Кира, болтаясь в седле, как тряпичная кукла, истошно верещала. Все, кто был в конюшне, бросились к ограде поля для выездки. «На круг, заводи его на круг!» – орал конюх Серега, но Кира в тот момент не слышала ничего, кроме бешеного стука копыт. Было очевидно, что она вот-вот вывалится из седла и покалечится. Айрат бросился наперерез, каким-то чудом ухватил коня за уздечку и обвис на поводе, вынуждая замедлить бег. Фридриха била нервная дрожь. Айрат разжал побелевшие пальцы Киры, сжимавшие повод, и помог ей спуститься на землю. Но вместо благодарности она смерила старого конюха, только что поставившего на карту свою жизнь, ненавидящим взглядом.

– Ты! Твой паскудный щенок! Отец вас всех тут закопает! – и, грубо оттолкнув его, убежала.

К счастью, Антону Станиславовичу каким-то образом удалось успокоить Киру и замять скандал. Но Римма Михайловна, которая сама неровно дышала к собачьему племени, держала летучее семейство русских борзых, а потому скрепя сердце терпела на конюшне неунывающее брехливое безобразие, категорично заявила: с глаз долой! Айрат горевал: была у него комната где-то в городе, но он сам там показывался редко – конюшня стала его настоящим домом, и ночевать он обычно оставался тут. Но слово Риммы Михайловны – закон.

Щенок пропал, и в конюшне стало непривычно тихо. Впрочем, тайну его чудесного исчезновения Сашка разгадала уже через пару дней. В свободные вечера, чтобы скоротать время, Айрат обучал Мухтара по условному свисту выполнять несложные фокусы. И попав в опалу, щенок быстро освоил новый сигнал: заслышав переливчатый свист, он стремглав бросался за большой стеллаж с упряжью, чтобы затем, когда минует опасность быть обнаруженным, выскочить с радостным лаем. Только Фридрих, заслышав свист, предвещающий появление лохматого горлопана, всякий раз злобно прижимал уши и бил копытом, предостерегая приближаться к его деннику.

Так вот что передала во время перерыва Кире ее подружка, вот ее талисман на удачу! Тайком подавая свист, она нервировала и сбивала с ритма Фридриха. Оставалось лишь верить, что она и сама не предполагала, что все это обернется такими серьезными последствиями. Хотя с полной уверенностью утверждать это Сашка бы не стала…

Глубоко вздохнув, она открыла глаза, улыбнулась и провела левой рукой по щеке Айрата, поросшей редкой седой щетиной.

– Дядя Айрат, уж кто-кто, а ты точно тут не при чем, – заверила Сашка. – Рука заживет очень быстро, вот увидишь. И в Англии я еще обязательно побываю. Ну, было бы из-за чего так убиваться, в самом деле!

Старый конюх поймал ее смуглую узкую ладонь и тихо поцеловал.

– Храни тебя Аллах, дочка, – прошептал он.

Потянулись долгие-долгие безрадостные дни в больничной палате. Мама прибегала каждый день, приносила клюквенный кисель и солнечные апельсины. Засиживаясь до лиловых сумерек, она в лицах пересказывала Сашке все забавные истории, которые произошли на репетиции. После того, как припозднившуюся посетительницу прогоняла ворчливая медсестра, тоска наваливалась с новой силой. Сашка уже запомнила каждую трещинку на выбеленном потолке больничной палаты и часами безнадежно смотрела, как ветер треплет деревья за окном.

В один из таких вот безрадостных дней в дверь палаты тихо поскреблись.

– Да, входите! – крикнула Сашка, недоумевая, кто бы это мог быть: мама предупредила, что задержится на репетиции, а для вечернего обхода еще рано.

В дверь снова робко постучали. Сашка вскочила с кровати, распахнула двери и застыла от изумления. На пороге стояла Кира!

– А ты-то что здесь делаешь?! – воскликнула Сашка, менее всего ожидавшая увидеть соперницу, так жестоко отнявшую у нее победу в турнире.

– Пришла попроведовать, узнать, как ты, – залепетала Кира, растерявшая свой привычный высокомерный вид.

– Как видишь, лучше некуда, и все благодаря тебе! – выпалила Сашка.

У Киры, которая так и стояла на пороге, не решаясь войти, слезы брызнули из глаз.

– Прости, я так виновата, – расслышала Сашка сквозь всхлипы. Она села на кровать и отвернулась к окну. Слезы Киры не вернут ей мечты о кубке, о поездке в Англию. Да что там – о конном спорте придется забыть на целый год!

– Можешь быть спокойна: из-за падения я еще год не смогу тренироваться. Так что победы в турнирах тебе обеспечены, – съязвила Сашка.

– Ты не знаешь? – удивилась Кира. – Римма Михайловна выперла меня из школы. Да я бы и сама ушла. Девчонки шушукались за спиной, и на конюшне все смотрели как на прокаженную.

– Вот как? Ну, не беда – найдешь себе другую школу. С папочкиными деньгами и связями это не проблема, разве нет?

– Отец избил меня, – тихо сказала Кира. – Когда узнал, что произошло на турнире.

– Избил?! – вытаращила глаза Сашка.

Кира медленно подняла свитер. На худой спине с остренькими лопатками отчетливо виднелись багровые кровоподтеки.

– Но это же… ужасно, – Сашка просто не находила слов.

– Ерунда. На мене заживает, как на кошке. Так-то он хороший. Только вот когда выпьет…

– Кирка, – прошептала Сашка и обняла бывшую соперницу. Ее вдруг захлестнула волна острой жалости к Кире, которая так умело прятала под маской высокомерной избалованной девицы свое одиночество. Не такой уж радостной была ее жизнь, похожая на картинку из глянцевого журнала.

В день выписки Сашка не могла усидеть на месте в ожидании врачебного обхода. Наконец-то она вернется домой!

Поднявшись с мамой по лестнице парадного, они обнаружили, что дверь квартиры распахнута, и в замке деловито ковыряется незнакомец довольно неотесанной наружности.

– Вы кто? – в ужасе спросила мама.

– Так я это.. слесарь из ЖЭКа. Замок вот меняю. Сами же вызывали.

– Я никого не вызывала!

– Это я вызывала, – в дверном проеме возникла дородная тетка в цветастом халате. – Ну, что стоять на пороге?.. Заходите, будем знакомиться.

Онемевшая от такого гостеприимства мама молча вошла и, не раздеваясь, прошла вслед за ней на кухню.

– Звать меня Лариса Сергеевна. Приехала сегодня поездом из Тамбова. Я получила телеграмму. Анне Петровне, покойнице, – Лариса Сергеевна скорчила постную мину и поискала глазами икону, чтобы перекреститься, и, не обнаружив, так и опустила собранную в щепоть ладонь, – я прихожусь внучатой племянницей и, выходит, единственной наследницей ейной. Так жалко, что на похороны не успела. Вам спасибо большое за хлопоты. Чужие люди, а такое участие проявили… Через пару дней сюда переберутся мой сын со снохой и детьми, так что комнату, как вы понимаете, придется освободить. Ремонт еще придется делать, чтобы дух стариковский перешибить… – Лариса Сергеевна, крякнув, поднялась. – Ну, не буду мешать сборам. Если из обстановочки что-то желаете прикупить на память – думаю, сторгуемся.

– Да как вы смеете тут распоряжаться, как у себя дома! – закипела Сашка.

– Сашка! – резко оборвала ее мама. – Иди, сложи свои вещи.

Уже через полчаса они стояли с двумя чемоданами у подъезда.

– Куда теперь? – устало спросила Сашка.

– К Николь, на Петроградскую сторону. А там видно будет, – зябко поведя плечами, ответила мама, и они побрели в сторону метро.

Николь, разглядев их в свете полуслепой лампочки подъезда, лишь всплеснула руками и уже готова была, по обыкновению, вылить на их головы бурный поток французского с нижегородским, но мама остановила ее:

– Потом, Ники, потом… Давай-ка лучше чаю завари – замерзли как дворняжки.

И воздушная гимнастка, похожая в шелковом халатике на радужную колибри, упорхнула на кухню.

Дом был старый, еще дореволюционный, и расселять этот коммунальный муравейник никто не собирался. Николь ютилась в крохотной комнатке. Вероятно, когда-то, в стародавние времена, это был чуланчик для домашних припасов.

– Спать придется на полу! – с улыбкой сказала она и достала старенький «гостевой» матрас. Обстановка комнаты напоминала шкатулку с драгоценностями: всюду были разбросаны яркие перья, воздушные шарфики, блестящие украшения, туфли, помады, всевозможные коробочки и скляночки. Ничуть не смущаясь царившего тут полнейшего беспорядка, Николь потянула их на кухню пить чай с гренками.

Проснувшись среди ночи, Сашка увидела, что при свете луны комната-шкатулка приобрела и вовсе фантасмагоричный вид. Она на цыпочках вышла в длинный коридор и пошлепала на кухню, чтобы выпить стакан воды. Но когда она, сонно щурясь, почти вступила в полосу желтого света, который отбрасывала лампа, вдруг услышала такое, что заставило ее вновь отступить в темноту коридора и вслушиваться, затаив дыхание, в каждое слово.

– Ники, да не стоит убеждать: я и сама прекрасно понимаю, что такой шанс выпадает раз в жизни – и то при сверхестественной удаче. Цирк Дю Солей – да еще полгода назад я бы горы свернула, лишь бы только попасть на прослушивание. А тут – контракт на целый сезон! Но видишь, как все переменилось за последнее время… Не стало Анны Петровны, за Сашкой некому присмотреть, да что там – и дома-то больше нет. А тут еще ее рука… Тащить с собой ребенка в полную неизвестность, в чужую страну, где и сама-то пока на птичьих правах… Нет, нет, невозможно! Ты-то поезжай, конечно, даже и не вздумай отказываться! Потом, глядишь, через пару лет, когда станешь заокеанской звездой, замолвишь и за меня словечко при случае…

– Ты мне это бгось! Свои эти вот… упадки духа! Неужели совсем некому за гебенком пгисмотгеть?

– Одна Анна Петровна на всем белом свете и была. Я ж детдомовская. Имя, фамилия, дата рождения – придуманы от и до. Знаешь, – мама горько усмехнулась, – все, абсолютно все из наших мечтали: вот станут взрослыми и отыщут своих родителей. И вопреки всему, всей этой ужасной серости и убогости, верили: родители ни за что на свете не бросили бы их, просто так сложилась судьба. В это свято верили даже самые пропащие, на которых все воспитатели уже давно махнули рукой. Однажды на новогодних каникулах нас привезли в цирк. Это был совершенно другой, удивительный мир, наполненный радостью, музыкой, смехом. Там была девочка-гимнастка, она выступала вместе с родителями – бесстрашно взлетала прямо под купол. На ней был, знаешь, такой искрящийся костюм с воздушной юбочкой. Она была вся такая хрупкая, неземная, тонкая, звонкая… Я готова была полжизни отдать, чтобы вот так, как она парить в воздухе… Мечтала: вот, вырасту и стану известной на весь мир цирковой гимнасткой… И родители узнают обо мне из газет. Потом, конечно, оказалось, что цирк – это праздник только для зрителей. А на нашу долю остаются пот, боль и изматывающие репетиции. Но я все равно не хотела бы иной судьбы. Там, под куполом, я чувствую, что живу.

Сашка услышала, как мама усмехнулась.

– Я после школы собиралась в цирковое поступать. Девчонки – кто на дискотеку, кто на свидание, а я в спортзал. Но вот влюбилась без памяти. Дышать забывала, когда он рядом был. Там уж не до цирка – поступила, куда пришлось. Так что быть бы мне сейчас швеей-мотористкой в пыльном ателье заштатного городишки. И я бы ни о чем не сожалела, если бы он был рядом.

– Он тоже… гос в детдоме?

– Нет, что ты!.. Саша был из приличной семьи, не ровня мне, подкидышу детдомовскому. Мне сразу дали это понять. Мать у него строгая, завуч в школе. Она с первого взгляда меня невзлюбила. Твердила, что я камнем повисну у него на шее и всю жизнь ему загублю. Может, в чем-то она была права… Кто знает, как все сложилось бы, если бы мы не встретились?

– Что гадать-то тепегь?! Мало ли что могло бы быть! Пгошлого не вегнуть. Они живы? Они вообще в кугсе, что у них есть внучка?!

– Нет. Доходили слухи, что отец ушел следом за сыном через пару лет – сердце не выдержало. Ах, Ники, да как я объявлюсь-то после стольких лет молчания…

– Позвони ей! Завтга же! Как только пго внучку услышит, сгазу гастает, и все стагые обиды забудутся! Лет-то сколько пгошло!

– Ох, Никольчик, не знаю, не знаю…

Сашка поднялась, на цыпочках прокралась обратно в комнату и долго лежала, всматриваясь в темноту. Оказывается, у нее есть бабушка…