Сашка толкнула плечом тяжелую дверь и вылетела на улицу. У крылечка, куда цирковые обычно выскакивали перекурить, Витек, крепкий униформист, вяло препирался с бродягой.
– Да говорю же, мне на минуточку, Никольку только повидать.
– Посторонним вход запрещен.
– Да я не посторонний! Меня тут каждая собака знает!
Сашка отвела взгляд – так жалок был забулдыга с испитым, покрытым серой щетиной лицом. Но что-то в его хриплом голосе показалось Сашке смутно знакомым. Она замедлила шаг и прислушалась к разговору.
– Проваливай, говорю, пока я ребят не позвал… Чтобы они с тебя долги вытрясли.
– Да как ты со мной разговариваешь! Я выступал, когда ты еще мелочь на сладкую вату у мамки клянчил! Я Петр Колокольцев!
– Дядя Петя? – прошептала Сашка.
Тот лишь сейчас заметил ее – и сразу же сник.
– Вот ведь боялся столкнуться – и напоролся! Не хотел, старый дурак, чтоб ты видела меня в таком вот непотребном виде.
– Денег ему не давай. В цирке всем уже задолжал, – предупредил Витек и, закурив, отошел в сторону. Сашка торопливо достала кошелек и протянула несколько смятых бумажек.
– Да я… – отшатнулся дядя Петя. – Ты не думай! Я ведь не за деньгами! Хотел через Николь передать, да охламон этот не пустил. Это для мамы твоей… Год целый хранил, все случая ждал. И вот тут на днях Ваську-коверного встретил – а он говорит, ты в цирке чуть ли не каждый день бываешь, Николька тебя воздушному мастерству учит…
Он вытащил из кармана грязный платок и осторожно развернул. Там лежало старинное кольцо с большим камнем, темно-зеленым, как бутылочное стекло. Мамино кольцо.
– Откуда оно у вас?
– То самое, да? Я не мог ошибиться… Как увидел его у Любки Хамовой, сразу узнал.
Сашка едва заметно вздрогнула – что-то в звучании этого имени вызвало смутную тревогу.
– Сколько мы вам должны, дядя Петя?
Но он лишь досадливо махнул рукой.
– Это ведь талисман. Уж я-то помню, как она берегла его. Верила, что удачу приносит, беду отводит. Нам, цирковым, без оберега никак… Я ведь, как узнал, что она разбилась, чуть не рехнулся с горя. А потом гляжу: кольцо-то ейное, охранное – у старой ведьмы! Вот и не верь после этого в приметы.
Сашка с бешено колотящимся сердцем взяла кольцо. Кольцо, которое стало платой за жизнь мамы. И которое она, Сашка, считала пропавшим навсегда. Или все это только полузабытый сон?
– Так ты передай ей, – крикнул ей вслед дядя Петя. – Только не говори, что от меня, а то не возьмет. Просто скажи: нашла случайно в гримерке…
Сашка бежала домой, не чуя ног. «Неужели все было взаправду? – стучало в ее голове. – И Гриндольф, и Грей, и лабиринт». И предательство. Сердце ее камнем ухнуло вниз. Возможно, именно поэтому она так легко примирилась с медицинской теорией Антона Павловича: все это фантазии, и никакого путешествия между мирами не было и быть не могло. Потому что тогда не было и предательства.
В узком проулке Сашка остановилась, чтобы отдышаться. Если кольцо разыскало ее – значит, еще не все потеряно? Значит, еще есть шанс все исправить, искупить трусливое бегство?
А что если прямо сейчас? Раскрыла ладонь: зеленоватый камень в рассеянном свете питерского солнца казался грошовой стекляшкой. «Ну же, давай!» – мысленно взмолилась Сашка. Она закрыла глаза, пытаясь представить, что оказалась в Гриндольфе, прямо посреди Заповедного леса. Слышны птичьи трели, и пахнет прелой листвой и можжевельником, где-то вдалеке звенит быстрый ручей, и легкий ветерок доносит дым костра…
– Если бы у меня была машина времени, я бы хлеб привозил в блокадный Ленинград. Здесь скупал бы, а там раздавал, – раздался совсем рядом звонкий мальчишеский голос.
– Ну, и че, всех все равно не накормишь!
– Ну окей, а ты бы что сделал?
Сашка открыла глаза: она все так же стояла посреди тихого переулка в двух кварталах от дома. Ее обогнали пацаны лет восьми со школьными рюкзаками за спиной.
– А я бы… Я бы Гитлера убил! Без него война бы сразу кончилась.
– Ага, да у него телохранителей, наверное, тыща была! Тебя бы и на пушечный выстрел не подпустили!
– А я бы… его еще раньше убил. Ну, до того как он стал фюрером.
– Что, прям в детстве?
– А чего? Все равно гнида вырастет…
Мальчишки, оживленно жестикулируя, свернули во двор. Сашка крепко сжала кольцо. «В другой раз», – подумала она, стараясь подавить разочарование. И леденящий страх: а вдруг уже не получится разбудить кольцо?
Поднимаясь по истертым ступеням парадной, Сашка услышала надрывный детский плач и замедлила шаг. Тихон. Сводный брат пяти недель от роду. Как можно было дать такое имя младенцу, который голосит круглые сутки?
Нормальные младенцы, как считала Сашка, плачут, когда голодны. Или намочили пеленки. Или… что там еще может их волновать в первый месяц жизни? Тихон же орал всегда. И это была одна из причин, по которым Сашка в последнее время старалась при любой возможности ускользнуть из дома.
Услышав, как щелкнул замок, в прихожую выглянула мама.
– Шуня, присмотри за братом пару минут? Я быстренько смесь приготовлю.
Сашка, вздохнув, поплелась в спальню, где стояла детская кроватка. Тихон, покраснев от натуги, истошно кричал, размахивая крошечными кулачками. Сашка засунула ладони под мышки, чтобы согреть озябшие руки, а потом осторожно взяла младенца.
– Ну-ну, что раскричался-то? Сейчас мама тебя покормит.
Все уговоры были напрасны: Тихон верещал во всю глотку. «На редкость некрасивый», – промелькнуло в голове Сашки, когда она вглядывалась в багровое личико с припухлыми глазами и белесыми бровками, безуспешно пытаясь найти родные, «семейные» черты. «Как будто подменили в роддоме», – устыдившись собственных мыслей, она поспешно вернула брата в кроватку.
Мама принесла бутылочку с теплой молочной смесью, и Тихон, наконец, унялся.
Сашка быстро переоделась в школьную форму и заглянула на кухню. Как обычно, в холодильнике пусто, а в раковине полно грязной посуды. Тихон заливался плачем всякий раз, как только мама пыталась уложить его в кроватку, так что на домашние дела у нее не оставалось ни времени, ни сил. Сашка уже не помнила, когда она ела на обед что-то, кроме слипшихся в серый ком магазинных пельменей. Взглянув на часы, она вздохнула и открыла воду: если не перемыть тарелки, Антон Павлович, чья любовь к чистоте больше походила на нервное расстройство, опять будет долго-долго отчитывать маму ровным спокойным голосом, от которого у Сашки всякий раз начинали ныть зубы.
Расправившись с грязной посудой, Сашка заглянула в соседнюю комнату. Мама притулилась в неудобной позе на краешке кровати. Тихон дремал, причмокивая соской и блаженно улыбаясь.
– Мам, я…
Мама быстро приложила палец к губам и махнула рукой: «Потом, потом!». Сашка поплелась в прихожую. Вот вечно так! Стоило появиться этому капризному горлопану, как все в их жизни пошло наперекосяк. Она шагнула за порог, и от внезапного сквозняка входная дверь оглушительно хлопнула. Сашка виновато втянула голову в плечи и скатилась по лестнице. Вслед ей раскатывался пронзительный детский плач.
Ни вечером, ни назавтра рассказать маме о чудесном возвращении кольца, которое было когда-то ее счастливым талисманом, так и не получилось. Сашка чувствовала, что с каждым днем мама, самый родной и близкий человек, отдаляется от нее. Все ее мысли заняты заботами о вечно хнычущем младенце. А Сашка… А что Сашка? Уже взрослая.
Учебный год подходил к концу, цирковая труппа уезжала на гастроли почти на все лето, и Сашка с тоской думала о том, куда деть себя на каникулах. Поэтому, когда позвонила бабушка, она схватилась за предложение провести лето в маленьком городке на Урале, как утопающий за спасательный круг.
Самолет, слегка накренившись на правое крыло, разворачивался против солнца. Сашка прильнула к иллюминатору. Похожая на крестик тень скользила по разноцветным лоскутам полей и заросшим озерцам. По серой ленте трассы ползли крошечные автомобили. Сашка растерла затекшую шею и закрыла глаза. Легкий толчок – и колеса шасси коснулись посадочной полосы. В салоне раздались вялые хлопки.
– Наш самолет приземлился в аэропорту Челябинска. Местное время – пятнадцать часов пять минут. Температура за бортом – двадцать два градуса. Пожалуйста, не отстегивайте ремни и оставайтесь на местах до полной остановки судна.
Грузный пассажир, который занимал соседнее кресло и все два с половиной часа полета выводил носом звучные рулады, тут же вскочил и, перегородив проход, стал доставать что-то с верхней полки. Пристроившись следом за ним, Сашка протиснулась к выходу. Ветер, пахнувший прогретым асфальтом и полынью, взлохматил ее волосы и тут же умчался прочь.
Здание аэропорта выглядело таким же несовременным и запущенным, как и три года назад, когда мама, заключив контракт с «Цирком дю Солей», в первый раз привезла ее в Копейск, к бабушке, о которой Сашка никогда раньше не слышала.
Ожидая, пока на ленте транспортера появится ее дорожная сумка, Сашка скользила взглядом по толпе встречающих, которые сгрудились за раздвижными стеклянными дверями. Вдруг лицо ее озарилось счастливой улыбкой. Там, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стоял Дамир. За три года он ничуть не изменился – все тот же смуглый вихрастый мальчишка. Только похудел и вытянулся сильно – наверное, теперь на целую голову выше ее. В правой руке он сжимал ярко-красную розу.
Когда Сашка, улыбаясь, подошла, Дамир совсем стушевался.
– Это тебе, – он протянул цветок. – Как долетела?
– Нормально. А ты как тут оказался?
– Да встретил вчера Веру Георгиевну во дворе, она сказала, что ты прилетаешь. Вот я и подумал: зачем тебе тратиться на такси? – и он, перехватив из ее рук дорожную сумку, повел Сашку к старенькой вишневой «десятке».
– Вот, это Леха, знакомься.
Крепкий коротко стриженный парень за рулем, цыкнув зубом, смерил Сашку оценивающим взглядом.
– Ну, залезайте быстрее, надоело торчать на солнцепеке.
Сашка смотрела на мелькающие на окном чахлые деревца, серые многоэтажки, прохожих, гудящие автомобили и старалась не задумываться о том, что сигналят, скорее всего, им, возмущаясь тем, как приятель Дамира лихо подрезает и пролетает перекрестки на желтый свет. Сабвуфер хрипел какой-то дорожный шансон. Сашка закрыла глаза и подставила лицо теплому июньскому ветру. Ее рука машинально потянулась к кольцу, которое было спрятано на кожаном шнурке за воротом футболки. Все эти дни кольцо так и молчало, не открывать путь в Гриндольф. Так ей и надо. Ее ждет самое обычное лето, дремотная скука провинциального городка, где жизнь замерла, как на стоп-кадре.
Десятка свернула во двор типовой пятиэтажки, вспугнув стайку раскормленных сизых голубей. На вытертой лужайке под старыми тополями играли две светловолосых девочки. Пожилая женщина в ситцевом халате развешивала на веревках выстиранное белье.
– Здрасьте, баба Валя! – крикнула Сашка.
– Ой, никак Сашка приехала! – приглядевшись, воскликнула та. – Давне-е-е-енько тебя не было, Вера уж извелась вся…
Сашка влетела в подъезд, заколотила в дверь, обитую коричневым дерматином. В глубине квартиры раздались шаркающие шаги.
Вера Георгиевна, охнув, обняла внучку и сразу же бросилась на кухню – ставить чайник. Сашка обвела взглядом знакомую обстановку: продавленный скрипучий диван, телевизор, накрытый пожелтевшей кружевной салфеткой, журнальный столик с истрепанной программой передач и лупой. В старом серванте, где грустно пылились хрустальные рюмки и салатницы, рядом с фотографией молодого парня – ее отца – появилась и ее собственная, сделанная еще в прошлый приезд. На маленькой кухне все так же утробно урчал пузатый холодильник, тихо бормотало радио, сладко пахло ванильными сушками и валокардином.
Прихлебывая крепкий чай, Сашка заметила, как подрагивают руки Веры Георгиевны, когда та разглаживает невидимую складку на скатерти и все пододвигает к ней вазочку с вишневым вареньем и блюдо с румяными пирожками.
– Бабуль, как здоровье?
– Да все слава богу, не жалуюсь… Дамирка чуть ли не каждый день заглядывает – то в магазин сбегает, то по хозяйству поможет. Хороший парень.
– Баб Вер, – неожиданно для самой себя сказала Сашка, – а давай я к тебе совсем перееду, навсегда?
– Что это ты удумала? Или случилось что?
– Да нет… Просто у мамы сейчас… ну, как бы совсем новая жизнь. И мне иногда кажется, что для меня там не осталось места. Все разговоры только о том, что Тихон то, Тихон сё… А меня как будто не существует. Они с Антонпалычем и Тихоном семья. А я так, мешаюсь только…
– Саша, ну что ты придумала! Мать в тебе души не чает.
– Так же, как и в папе когда-то? Это не помешало ей выскочить замуж за человека, которого она знала без году неделю.
– Уверена, Антон Павлович – достойный человек, порядочный.
– Да уж, порядок – это святое! А люди, их чувства – так, мусор.
– Ну зачем ты так?
– Ты, что, на его стороне? Я надеялась, хоть ты меня поймешь!
– Я на твоей стороне. Всегда только на твоей. Но ты несправедлива сейчас. Твоя мама столько в жизни натерпелась, что не приведи господь никому. Разве плохо, что она нашла свое счастье в новом браке?
– Если она отца забыла, то я всегда буду помнить.
– Помни, – тихо сказала Вера Георгиевна, – но не осуждай ее. Нет ничего страшнее одиночества. Вырастешь – поймешь.
Сашка нахмурилась и замолчала. Вечно эти взрослые списывают любое проявление собственного мнения на то, что она еще маленькая, жизни не знает. И как-то забывается, что когда мама три месяца не вставала постели, Сашка была за сиделку – и в магазин, и в аптеку бегала, и у плиты стояла.
Те первые, самые беспросветные месяцы после маминого падения Сашка старалась не вспоминать. Из еды в доме была только вареная картошка и гороховый суп. И еще гранаты – для мамы, как доктор велел. Все деньги уходили на лекарства и оплату счетов. Николь, забегая в гости, всякий раз оставляла украдкой на столе в кухне пару смятых купюр, да бабушка каждый месяц высылала переводы. Но денег все равно не хватало. Сашка стеснялась старой школьной формы, стоптанных сапог, а больше всего – сочувствующих взглядов, которыми провожали ее одноклассники.
«Забыть, забыть, – встряхнула кудрями Сашка. – Было – и прошло. Впереди лето, каникулы и полная свобода».
На следующее утро, когда Сашка, еще не сняв пижаму, пила чай, бездумно переключая каналы на телевизоре, в распахнутое окно влетел камешек. Высунувшись почти по пояс, она увидела Дамира.
– Пойдем гулять?
– Я обещала бабушке, что помогу разобрать хлам в кладовке.
– Эх, ну ладно… Ребята завтра в поход собрались, на Александровскую сопку. Леха и тебя звал. Пойдешь?
– Ну, не знаю…
– Я в семь за тобой зайду, не проспи!
Сашка в ответ только хмыкнула. Но про Александровскую сопку все же загуглила. Оказалось, так называется одна из вершин древнего хребта Урал-тау. Туристические сайты наперебой расписывали красоты уральской природы и дивные виды, открывающиеся с высоты птичьего полета, – притом что покорить гору по силам каждому: не потребуется ни альпинистского снаряжения, ни специальных навыков. Еще в позапрошлом веке на сопку взобрался изрядно вспотевший цесаревич Александр Николаевич, будущий император Александр II, в компании своего наставника, поэта Василия Андреевича Жуковского, – в честь этого события скала, собственно, и получила свое имя.
– Баб Вер, ты не против, если я завтра с друзьями в поход пойду? – Сашка приобняла Веру Георгиевну, которая хлопотала у плиты.
– Конечно, милая, раз Дамир с тобой, я спокойна.
Сашка опустила взгляд на ее руки и застыла на месте. Остро заточенный нож серебряной рыбкой мелькал в воздухе и с веселым хрустом нырял в тугой кочан молодой капусты. Сашка медленно втянула воздух сквозь сжатые зубы, боясь спугнуть удачу.
– Бабуль… давно у тебя этот кинжал?
– Ножик-то? Ой, давно, года три уже – и не затупился за это время совсем, можешь поверить? Я пока не приноровилась, все руки себе изрезала. Но заживало на удивление быстро – чуть ли не на следующий день. Вот что значит мастерская работа, сейчас уже таких вещей не делают.
– А как он у тебя оказался?
– Постой-ка, – задумалась Вера Георгиевна. – А, так его же вместе с твоими вещами отдали в больнице. Я поначалу думала, из ребят кто-то забыл, но никто так и не признался.
О проекте
О подписке