На этот раз в темноте горела алая точка. Приблизившись, она превратилась в пылающую окружность, при повороте оказалась спиралью. Лектор пояснил: круг, как и ноль, означает энергию, изначальный хаос, спираль символизирует развитие цивилизации и личности, галактики и вселенной. Изучая религии и учения, мы можем наблюдать использование этих фигур для пояснения природы вещей и явлений.
В частности, колесо Сансары (круг) – вереница рождений и смерти в буддизме, своей замкнутостью порождает в сердцах верующих тоскливый ужас перед бесконечностью страданий и невозможностью расставания с иллюзиями.
Яма[30] бесстрастно взирает на деяния людей, следит за неотвратимостью наказания и бесконечными витками жизни смертных, не познавших откровения. Таков внешний, упрощенный смысл религиозной притчи о перерождении и колесе. Но если рассмотреть эту историю с точки зрения намека на материальный мир с его законами и условностями, можно понять, что речь идет о личности человека.
По сути, сплав привычек, сформированный обществом, с помощью внушаемых моделей поведения, привитых вкусов и суждений, которые подавляют или стимулируют естественные наклонности, заставляет человека совершать действия, которые определяют его судьбу. И поскольку большинство людей не склонны к анализу существующей вокруг них реальности, они не замечают череду повторяющихся событий, преследующих каждого индивидуума. Цикличность бытия подразделяется на ежедневные, еженедельные, ежегодные и т. д. циклы. Как правило, повторение длится до момента его осознания. Если человеку удается отследить этот цикл, его ожидают три решения:
1) сделать вид, что ничего не произошло, продолжая вращать воображаемый или настоящий ворот водокачки, уподобившись рабу или ослу. Шаг, не имеющий значения, но осознание реальности уже не оставит человека в покое, один раз сумев увидеть скрытое, он не сможет от этого отвернуться. Знание истины не позволит прозревшему замереть в круге бытия подобно кролику. Совершивший такое, уже на пути к личному прогрессу;
2) изменить ситуацию, что не решает проблему цикличных орбитальных путешествий принципиально, поскольку просто заменяет один круг на другой, но, несомненно, открывает личности новый путь развития;
3) изменить себя. Таким образом, идущий к истине превращает свой личный круг в спираль, ему будет больно и трудно, но такого человека ожидают великие открытия и удивительные свершения.
В свете вышесказанного возникает вопрос: действительно ли круговорот рождений и смертей подразумевает несколько жизней или это указатель на единственную и неповторимую череду дней и ночей, меняющихся личностей в одном и том же теле, иллюзий и прозрений… планов и воплощений…
В Славене было еще темно, но дом гудел, как «Аврора» перед выстрелом. Во дворе ржали лошади, мычали купленные в дорогу бычки, мужики ругались, бабы то взвизгивали, то смеялись.
Никифора, Николу, Порфирия и Анисима я решил оставить в доме: сообразительные и деловитые мужики, хозяйство сохранят, а при случае ключницу и иную женскую челядь защитят. Возьму из новичков: Григория и Сергея, в походе и познакомимся поближе.
О своем решении тут же сообщил Беляне, которая принесла завтрак. Велел ей подавать воду для умывания, а сам замер перед иконостасом. Перекрестился, подумал о Сивухе, о будущем походе, неприятно заскребло в груди от нахлынувших колких воспоминаний. Толком ничего не помню, поэтому читал по молитвослову все, что утром произнести положено, пока в голове не просветлело и не ушли прочь все страхи и сомнения.
Умылся. Поел – и вперед. Надел легкие доспехи, выбрал короткий меч под левую руку, взял длинный кавалерийский – под правую. Держитесь, супостаты, сделают из ваших костей концентраты.
Во дворе все собрались – в поход провожать. Беляна со слезами на глазах – во главе. Я вывел из конюшни Ассама, помахал рукой и рысью выехал за ворота. За мной потянулись телеги, подменные лошади и скот.
Григорий верхами подгонял разномастное стадо, а Сергий правил парой крупных лошадей, впряженных в большую телегу, доверху набитую мешками, свертками и бочонками.
Несмотря на ранний час, город уже проснулся – торопились к городским воротам верховые, кое-где ехали груженые повозки, сновали под ногами людей и лошадей деловитые дворняги.
Солнце позолотило маковки многочисленных церквей, когда мы выбрались на Дикопольскую. Как раз по ней проходили сотни Петра Жеребцова. В стальной чешуе с копьями, бойцы двигались ровными рядами, посверкивая на солнце полированным железом, а иногда – золотом и драгоценными камнями. Я догнал Петра, который гордо шествовал впереди. Командир приветствовал меня жестом и указал место рядом с собой.
– Трегуз и Тве с троллями после обоза едут. Семку, толмача, тоже взяли, – сообщил Петр. – Мрассу-то ждут нас?
– Да, возле Восточного леса, – обнадежил я.
Степные ворота распахнулись перед нами, открывая вид на поле и темную стену Восточного леса.
Когда к опушке подъехали первые всадники: я да Петр, – обоз еще полностью не покинул город. А тролли и сыны грома соответственно тянулись по Дикопольской.
В начале лесной дороги стояла делегация леших: Горян и еще трое, судя по посошкам, тоже старейшин. Я попросил Петра остановить войско и подъехал к колючим жителям леса. Спешился, подошел к лешим, осторожно пожал их сухие ладошки, с трудом удержался от желания потрепать оскаленные в улыбках мохнатые мордашки.
– Привет, Велесси, – сказал Горян, – все спешишь, небось, все несешься вскачь, не к мрассу ли на встречу опоздать боишься?
– А ты, как всегда, знаешь все, а спрашиваешь из вежливости? – улыбнулся я в ответ.
– Оставайся на денек-другой, выпьем брагульки, песен поорем, расскажешь, как Монжу добывал, отдохнешь! Давай, а?.. – предложил Горян, с надеждой заглядывая в мои глаза.
– Очень хотелось бы… – чуть не дрогнул я под просительным взглядом черных бусин, – да долг зовет. Но обещаю, что когда назад поеду к вам, обязательно в гости загляну. А сейчас – не обессудь…
– А и знал я, что ты так ответишь, но смотри, про обещание помни! – сказал Горян и уже своим: – Дать дорогу Велессиному войску. Помни – ждем тебя!
Лешие исчезли в кустах, а дорога через лес на наших глазах стала расширяться и выпрямляться. Деревья задрали сучья и ветви, образуя анфиладу причудливых арок.
Притихло воинство от таких чудес, замерло, не решаясь ступить на утоптанную землю, под узловатые своды. Я вскочил на коня и показал пример, Ассам уверенно ступал по широкой дороге, и за ним затопали и другие лошади.
Как только обоз с припасами и лучниками, а следом и богатыри с троллями на своих бьернене[31] скрылись под листвой, дорога пришла в движение и все мы понеслись вперед. Не успели люди и лошади испугаться, как лесной ускоритель замедлил ход, деревья стали реже, и копыта Ассама остановились точно на опушке Восточного леса.
Ух, прокатились с ветерком! Перед нами простирались огромные пространства Дикого Поля, лениво шевелились ковыльными волнами, среди которых почти неподвижно стояли островки конопли и полыни. На юге дымили многочисленные костры, отмечая белыми следами в небе лагерь мрассу. В голову отряда подъехали Тве, Трегуз и Семка-толмач. Поприветствовав друг друга, мы вместе поскакали в сторону наших новых союзников.
Мы сидели на коврах вокруг большого костра, возле ярко-зеленого шатра. Азамат, сын султана Амана или, как говорят мрассу, – султанчи Амонид лично встретил меня в диком поле, со своим бунчуком[32], привели войска своих кланов Лал Кирипчак и Улдуз Зигел. Оба остались верны клятве быть союзниками русских.
Сотни костров коптили небо, тысячные табуны топтали степь. Повсюду звенело оружие, звучал громкий смех, рокотали странные песни равнин.
Азамат рассказывал о новостях Дикого поля:
– Когда мы возвращались в Карлук, после Славенского похода, в степи наступили смутные времена. Аман не мог вернуться домой без добычи и напал на кубаев, отогнал их стада на юг. Кубаи заключили союз с караюртами и жужубунами и попытались стада отбить. Отец войско не распустил, и удача не оставила мрассу. Наши кони вытоптали их стоянки, мы ели мясо их баранов и жеребят, а их женщины приносили нам кумыс. Султан смыл кровью врагов позор похода на руссов, мы наполнили свои юрты добычей, а стада умножили так, что для них не хватало пастбищ. Но милость Бархудара не вечна: отец внезапно умер. Жучиль, как старший сын, занял его место. Мои братья Курза и Селихан умерли в ту же ночь, когда Аман встретился с Бархударом, а я откочевал на север, потому и жив до сих пор. Здесь я встретил Лала и Улдуса, они спешили тебе на помощь, я не мог остаться в стороне[33].
Азамат замолчал. Выждав немного, заговорил Лал:
– Мы рады видеть тебя на зеленом ковре ковыля и приветствуем твоих друзей. Хоть с тобой и пришел Серп Гнева[34], но старое забыто, теперь мы топчем одну дорогу, сидим за одним костром, пьем из одной чаши. А значит, и враги, и дела, и заботы у нас общие. Мы на земле кубаев, через сто арканов от этого стойбища стоят два их бунчука. Они не нападают, пока их мало, но раз не уходят – скоро их станет больше. Кубаи прислали нам молоко и мясо, теперь мы не сможем пролить их кровь первыми, иначе вся степь проклянет наши имена.
Все примолкли, слышно было, как трещат дрова в костре. Жеребцов сказал:
– Ночью они не нападут. Если утром придет к кубаям подмога, мы должны услышать. Длинные уши слушают степь? Или мне послать своих?
– О, не беспокойся, Серп Гнева, ни один кубай не ходит полить ковыль без нашего ведома, правда, надо признать, и они не новички и знают о вашем прибытии, – отозвался Улдус, – наши воины не снимают брони и не складывают оружие, кони стоят под седлом. Местные хотят отомстить, а мы заслужили их жажду крови, поэтому сон вполглаза – малая плата за вытоптанные стоянки, которые не разоряли ни мой бунчук, ни Ак-акча. Чего нельзя сказать о бойцах султанчи…
– Я знаю, Василий и его воины сделаны из железа, – поспешил Азамат сменить неприятную для него тему, – но и сталь нуждается в покое, особенно после напряженного труда, у нас впереди много ночей, которые не будут такими спокойными, перед нами лежат земли, где мало друзей, а сабель и стрел сколько угодно, поэтому лучше воспользоваться отпущенным нам судьбой временем и отдохнуть.
Мы разбрелись по шатрам. Мой временный дом уже стоял рядом с палатками Тве и Петра. Вокруг нашего лагеря стояли кругом обозные телеги, лошади и скот паслись недалеко от импровизированной стены. Я снял перевязь и ремни, но доспехи оставил. И уже собирался прилечь на многослойный войлочный матрас, как услышал:
– Куда прешь, Петруха, спит барин, нечего тут… – шипел Григорий.
– Цыц, Гришка, вот я тебе… – прогудел Жеребцов.
Я высунулся из шатра и увидел главу Славенской конницы, с мешком за плечами, который норовил отвесить моему дворовому увесистого пинка, но Григорий ловко изворачивался и снова преграждал Петру путь к палатке. Пируэты этой парочки были настолько уморительными, что я невольно расхохотался. «Танцующие с мешком» на секунду замерли, причем лихой всадник застыл на одной ноге, а Гришка смотрел на меня разинув рот. Эта картинка тоже не прибавила мне серьезности, и я кое-как выдавил:
– Пусти… его, Гриша… заходи… Петр… уха.
Жеребцов посмотрел на меня исподлобья, но невольно улыбнулся и прошел в шатер.
Я успокоился и предложил ему присесть на единственный деревянный табурет, сам плюхнулся на лежанку.
Петр опустил мешок на пол и сказал:
– Я принес тут кой-чо, приодеть тебя надо.
– В смысле? – не понял я.
– Ведро на коромысле, – буркнул главарь всадников, но все же объяснил: – Не годится твой доспех для степной битвы. У кубаев не сабельки, как у мрассу и прочих, а кривые тяжелые мечи – сыромятную кожу и кольчугу секут насквозь. Если с намета бьют – всадника поперек ополовинят, иногда даже башку следом у лошади срубают. У них седла высокие, с приступкой – как на троне сидят, оттого им прямо бить не с руки, по спине или по боку супротивнику целят, когда мимо проносятся. Твои доспехи сзади и под мышками слабые, если сечи быть, а по всему так и выходит, – порежут на тикайскую лапшу.
Петр достал из мешка черную броню из вороненой стали. Она состояла из длинных пластин, соединенных толстыми стержнями, пропущенными в петли и расклепанными на концах в виде наконечников копий. На плечах и на боках пластины были плавно загнуты, закрывая плечи и подмышки. Гладкие поверхности брони были покрыты маленькими пирамидками.
– Примерь-ка, тока кольчугу надень английскую, чтобы руки-ноги полностью закрывала.
Когда я переоделся и с помощью Петра надел новый панцирь, то почувствовал себя неуютно: на плечи легла немалая тяжесть, а загибы пластин под мышками не давали до конца опустить руки вдоль тела. Но это было еще не все: на шее защелкнулся шипастый ошейник, с которого свисала вдоль спины узкая пластинчатая полоса до самой пятой точки, а на руках появились многочисленные браслеты с медвежьими мордами.
Жеребцов с удовольствием осмотрел дело рук своих и довольно крякнул:
– Ну-ка, походи, махни, будто мечом рубишь, – предложил он.
Двигаться было тяжело и неудобно, я пыхтел и потел под этой грудой железа.
– Ничо – первые десять лет тяжело, потом привыкнешь, – «успокоил» меня Петр, – а теперь я тебе косцы прилажу, из-за которых басурмане меня Серпом дразнят.
Он достал из мешка два длинных, не меньше двух метров, серпа: один, в виде полумесяца, приладил мне на правый локоть, второй, похожий на молодую луну на палке, – на левый. И, наконец, напялил мне на голову шикарный шлем – стальную оскаленную морду медведя, дал в левую руку небольшой круглый щит с изображением раскрытой когтистой лапы лесного хозяина. Стало и вовсе тяжко. Петр осмотрел меня с ног до головы, что-то подтянул, где-то ослабил: дышать стало легче, да и к давлению на голову и плечи я начал привыкать.
– До чего ладно сели железа́, – восхитился конник, – хорошо Кудло все подгадал. Как влитой пришелся. Пойдем. Теперь конька твоего приоденем, тока локтями не шеруди – зарежешь еще кого.
Я вышел из шатра, осторожно ступая и оглядываясь по сторонам. Сергий и Григорий восторженно смотрели на меня во все глаза, разинув рот. Петр хотел пнуть Гришку, но тот снова увернулся, похоже, у них теперь соревнование – застань обозника врасплох, счет пока явно не в пользу командира всадников.
О проекте
О подписке