И снова кухня, и снова Витька, только Витька отрубился и дрыхнет в кресле напротив, я, видать, тоже спал – головой на столе, судя по лужице слюны на клеенке.
Сон уж больно интересный, прямо очень даже. Прямо как не сон. Я б еще поспал, только – ни в одном глазу, прям бодряк бодряцкий. Витьку трогать не стал, судя по лицу, надолго он в ауте, кстати, в ауте не обязательно что за полем, может, он в поле как раз, вот как я щас был незнамо где, но в игре несомненно. Опять же понятие есть: аутентичность, то есть исходящая из первоисточника, соответствующая подлиннику.
Получается, когда человек в ауте, значит, он соответствует своему первоисточнику, тому самому образу и подобию, который Аз есмь. Здесь я на секунду получил вроде бы как паузу или, наоборот, сигнал, и вот-вот произойти что-то должно было, но через секунду это ощущение пропало, и мне захотелось пить и есть, словно мне и правда желудок промыли.
Пошарил, в холодильнике пусто, пиво кончилось, водки – едва-едва на донышке, в общем грустная картина, типа, если нету денег – привяжите к попе веник. Посмотрел я там-сям – наскреб маленько монеток, на пакетик спасения должно хватить.
Ну что, хошь – не хошь, надо вылазку готовить, под лежачий камень портвейн не подтекает. Глянул в зеркало – да вид такой, мягко скажем, поюзанный, пробежный такой видок, по России и СНГ. Мне б побриться-помыться, да чо-то лень. Да и жрать охота, и выпить было бы неплохо. Русский авось – страшная сила, положился на него – и вперед, хоть и мелькнула мысль, что-то из сна, про стражу, но была сметена животным стремлением жрать.
На улице был ветер и моросящий дождик, идти до ларьков – минут шесть. Многие называют такую погоду противной, всякие слова используют с неприятным послевкусием: слякоть, морось, мокрень и т. д.
А по-моему, в самый раз, не особо холодно, сыро, как на море в бархатный сезон. «Ты родилась в синем бархате…» Да…
Надо ли объяснять, что ощущения почти теплой погоды, в ноябре, чисто субъективные, ведь внутри субъекта кровь давит с такой страшной силой, что одним только трением способна не только согреть, но и сырую одежду высушить, куда там тибетцам с их мокрыми простынями[17].
В ларьке народу не было, продавщице явно охота было поболтать, но мне было не до общения. Я купил литровую бутылку водки, три литра разливного пива, банку красной икры, воблы, камбалы, кильки в томате, соленых огурцов, чипсов, соленых орешков, пару лотков быстро завариваемой лапши, сухого картофельного пюре и фиников (люблю сладкое). Ну вот пакет спасения готов, можно в обратный путь.
Когда я вышел на улицу, почувствовал кожей лица (или лицом?) свежий сырой воздух.
Здесь следует разобраться: если кожа сигнализирует мозгу о состоянии воздуха и мозг оценивает, что в связи с этим предпринимать, и затем он же принимает решение, не без участия личности, которая нематериальна и не может считаться органом тела, а относится к области психиатрии.
Получается внешний орган, в данном случае кожа, сигналит внутреннему органу – мозгу, мозг сигналит личности, которая не является органом, но именно она и принимает решение. Выходит, по аналогии с компьютером, тело – это железо, личность – софт[18], а взаимодействие с внешней средой – Интернет.
Хотя Интернет – это у личностей, с легкостью пересекающих моря, океаны и границы: президентов, премьер-министров, прохоровичей и абрамовых, других людей Мира. А у нас – Рунет, Турция с Египтом – не в счет, а кто в деревне живет – и вовсе локалка[19].
И снова у меня появилось чувство, что вот-вот и ясность появится, и пойму я что-то важное, необходимое.
Но тут в пакете успокаивающе брякнуло, в другой руке обнадеживающе хлюпнуло – захотелось выпить. Как мыслью – так и делом: завернул в скверик, сел на скамейку, отхлебнул водочки, надолго припал к пластмассовому жбанчику с пивком, хрустнул огурцом, прошуршал чипсами, оторвал у воблы плавник.
Стало хорошо, прям тут бы и остался, что ни говори: на кухне, у Витьки, душновато. А тут хоть и скамейка мокрая – я пакетик подложил, хоть и моросит, все равно – свежо и приятно, прямо Себастьяном Пирейрой[20] себя чувствуешь, только брезентовой шляпы не хватает.
Припал я снова к живительному роднику: бутылочка – жбанчик, буль, хрусть, мац, чмок – Аллиии-луйяяя!
Захотелось про Рунет и т. д. снова помыслить. И тут Рунет сам пришел ко мне в виде все тех же стражей порядка, только уже местного разлива: без копий и кольчуг – зато с резиновыми палками, с прыщами и скукой на лицах.
Сложения патрульные были отнюдь не богатырского – трое совершеннолетних доходяг в бушлатах не по размеру.
Материализовались они из вечернего тумана, как мне показалось, с легким шипением.
Из уважения к читателю я не стану приводить полностью нашу беседу, скажу только, что добрые отношения между нами как-то сразу не заладились и сами собой свелись к выяснению нехитрых истин и отстаиванию сторонами определенных принципов существования.
Причем вышеупомянутые стороны не проявили должной гибкости и толерантности и свели диспут к банальной драке, которая окончилась вызовом подкрепления и применением специальных средств (наручники). Без ложной скромности скажу, что надеть на меня эти самые специальные средства милиционеры смогли только отрядом из двадцати человек[21], и то только потому, что применили перцовый газ, а у меня на него аллергия: из носа течет и глаза слезятся.
Произошел небольшой обмен любезностями, с моей стороны выраженных во фразах, далеких от перлов русской словесности, но достаточно живописно изображающих происхождение моих визави, их сексуальные предпочтения и биологические особенности; с их – матерной невнятицей, совершенно лишенной, на мой взгляд, фантазии и чувства меры.
Ессно, что закончилось все клеткой, которую люди называют «обезьянником» или «задержкой» в зависимости от того, какую социальную нишу занимают и есть ли на этой нише решетка.
Не знаю, стоит ли описывать хамство власти предержащей или вонь, исходящую от «товарищей по несчастью», – кто сталкивался с машиной правосудия, может и сам живописать все эти прелести, присовокупляя услышанное от других, а то и вовсе – выдуманное. Для тех, кто не сталкивался, настоятельно не рекомендую, поверьте на слово – ничего хорошего там нет, всячески старайтесь избегать подобного опыта. Скажу лишь, что после трудного дня я рухнул на нары, по-местному «шконка», и заснул.
Когда я «здесь» глаза закрыл, а «там» открыл и увидел лицо молодого богатыря, я даже не особенно удивился: ну сменилась одна буффонада другой и что теперь – попу на британский флаг себе разорвать или на немецкий крест, кому как нравится. Да будет так.
Парень, увидев, что я очнулся, обрадовался, заулыбался, но ни слова не сказал.
Неподалеку был слышен знакомый бас:
– Ты, Прохор, на жопе не елозь, отвечай как есть, ишь ловкий какой выискался, как греков сын, словами играть. Чего тебе насчет громил сказано было: ковать до выяснения. А ты чего – не видишь, не из нашего канона этот, хоть и русский, слава богу…
Тут он обратил внимание на меня и надвинулся откуда-то сбоку – огромный, сердитый, но тон сменил:
– Живой? Повезло тебе, тут наши с перепугу маленько того… переборщили. Единорогом тебя огладили… А на Леха не пялься, немец[22] он у нас, не разговаривает. Самого-то как величают?
Вообще-то зовут меня, как можно догадаться, Владимир, и фамилия имеется очень даже звучная, но показались мне мои имена в местном антураже неуместными. Опять же разрядить ситуацию захотелось, хотя шутка, признаю, – так себе.
– А зовут меня Василь Трымай[23] Лоха.
– Васька Тримайло? – на русский манер игнорируя «ы» и на английский – «х», переспросил старый богатырь. – Не слыхал… Видать, недавно у нас… Православный?
Мне захотелось вскочить, вытянуться и гаркнуть: «Так точно!!!» Но старый, видимо, по глазам понял мои намерения, рукой удержал, но глазами потеплел: понравилось ему.
– Лежи не дергайся, завтра встанешь, не раньше. Меня зовут дядька Осетр, а по крещению – Георгий. Воевода я здесь. Пошли, Лех, пусть отдохнет.
Оба вышли, я полежал и ощупал голову: голова была обрита, на макушке – огромная шишка, на верхушке шишки кровавый струп. Странно, но голова не болела абсолютно, и такое ощущение было, что я слегка выпивший.
В комнату вошла молодая девушка, почти девочка, хотя точно сказать трудно, поскольку она была росту самого обычного, девичьего.
Когда она поворачивалась из стороны в сторону, из-за спины показывалась длинная и толстая рыжая коса. Но лицо было чистое, без конопушек, не то чтобы красивое, но очень доброе и милое, голубые глаза светились интересом. Девушка была в домотканой рубахе и синем сарафане, я прямо залюбовался, такая она была естественная и привлекательная в этой простой русской одежде. В руках она держала большой ковш с темной жидкостью.
Подошла ко мне, вопросительно посмотрела в глаза, протянула ковш. Я его взял, попробовал – квас, да вкусный такой. Я одним глотком ведерный ковш выпил, девушка глаза округлила, но молчит. Я тогда сам заговорил:
– Здравствуй, красавица!
– И ты здравствуй, добрый молодец!
Тут до меня и дошло, что нельзя ей первой заговаривать – не принято.
Поболтали о том о сем: ты как, да я – в порядке. Такой разговор мозг не напрягает, можно посмотреть на собеседника, а на эту девушку я бы все смотрел и смотрел. И имя такое необычное – Заря.
Всегда мне нравились блондинки, опять же джентльмены их предпочитают, а вот поди ж ты, рыжая, а такая прелесть. Хотя речь тут даже не о прельщении или соблазнении. С такими девушками хочется просто быть, защищать их и заботиться о них. Если без лишних слов, то я влюбился. Без памяти. Да, все, что было до этого, лишь слабое подобие чувства, которое захватило меня без остатка в эти мгновения. Я только теперь понял, что итальянцы называют «ударом грома».
Я пытался острить, но получалась всякая чушь типа: кто в армии служил, тот в цирке не смеется. Девушка по тону, конечно, понимала, что я шучу, и виновато улыбалась: не понимаю, дескать, но все равно молодец. Когда она вышла, я испытал двоякое чувство: облегчение, что вот она ушла и валять изо всех сил дурака больше не надо, и огорчение, оттого что не вижу ее.
Денек я отлежался, все это время Заря ухаживала за мной, только чушь я больше не нес, тупо молчал и потел, вел себя как восьмиклассник, но ничего поделать с собой не мог.
Повреждения у меня были не смертельные: три дырки от стрел, две в груди, одна на бедре, да шишка на голове от выстрела из пушки-полковушки с громким названием «единорог». Штаны мне новые Лех притащил и лапти: все по размеру.
На второй день начал вставать, прошелся по детинцу, везде суета, народец снует – видно, все при деле.
Зашел к пушкарю: здоровенному для обычного человека (я уже начал различать) хохлу, в расписной рубахе, в красных шароварах, с оселедцем[24], хоть сейчас на картинку, правда, без серьги в ухе, видно, что сестры-братья у него есть[25].
– Здорово! Как жизнь? – поприветствовал я стрелка.
– И ты здравствуй! А так и здоровее видали, и то не убегали! – пошутил в ответ хохол.
– Спасибо за точный выстрел!
– Да не за что, я промахнулся.
Поболтали за семечками[26], имя свое он мне не сказал, в Хохляндии в розыске, потому и в Россию сбежал. Чего натворил, рассказывать не захотел, я особо и не спрашивал. Захочет, сам расскажет. Кличка у него Кудло, главным пушкарем у князя Всеволода числится. Показал мне свой арсенал, я чуть не расхохотался: два единорога, мортира и небольшая пушка для стрельбы каменной картечью – тюфяк. Я ему немало рассказал про артиллерию своего мира: про нарезной ствол, про снаряды и капсуль, про патроны.
Кудло был в полном восторге. Он даже дар связной речи утратил: только ойкал да айкал. Притащил мне какой-то пергамент, попросил нарисовать. Я, конечно, чем смог помог, только чертежник из меня тот еще. Но, надо сказать, Кудло все понял, пожал мне руку и побежал в сторону кузни. Кстати, слово «артиллерия» произошло от английского «лучник» – арчер.
Поболтался еще по двору, занятия себе не нашел и двинул к дому, там меня ждал обед. После обеда, как водится, заснул, с некоторой опаской. Но заснул без сюрпризов, проснулся как человек.
Так прошло еще два дня, бродил, болтал с местными. Кудло из кузни почти не выходил, с энтузиазмом колотил по багровому железу, что-то там мастерил.
На третий день ко мне зашли Осетр с Лехом, попросили пойти с ними. Пришли на майдан, и Осетр предложил с Лехом на кулачках потягаться: ну ясно – проверочка.
Лех особых ухищрений не использовал, шел вперед, нанося размашистые удары руками то слева, то справа, то снизу, ногой норовил пнуть в голень. Бокса он не знал, но когда промахивался, то раздавался звук, как будто розгой машут – вжик, вжик. А если я принимал удар на предплечье или плечо, все тело сотрясалось, и если бы не развитое за годы тренировок чувство равновесия, я бы наверняка оступился или упал.
О проекте
О подписке