Перспектива вечности заставляет нас думать и жить по-другому. Если существуют Небеса и вечность, если человек может быть спасен или потерян навеки, если Сотворивший и Любящий меня имеет предназначение для моей жизни, тогда я совсем иначе буду относиться к ее провождению на земле. Если же вечной жизни нет, то горизонт сужается и все мышление, естественно, ограничивается рамками этого мира. Нравственным моделям, которые мы при этом создаем и которым пытаемся следовать, недостает той глубокой внутренней мотивации и той сверхъестественной силы, которая приходит от жертвенной жизни в самодисциплине и вере перед лицом Божьим. Лишь небесная, вечная перспектива дает основание для христианской этики и стиля жизни. Это не означает, что своими добрыми делами в этом мире я стараюсь заработать себе зарплату на Небесах, но что Вечный, с Которым я встретился, изменил меня вечной любовью, и эта любовь, пусть в ограниченном виде, исходит от меня в окружающий мир.

На этом фоне становится ясно, что и в проповеди Хаммара, и в радикальной проповеди благодати произошло смещение перспективы. Каким образом? Обе ориентированы на мирское восприятие за счет вечного, и обе хотят казаться экзистенциальным вероучением, применимым в разных сферах жизни. Обе отталкиваются от того, что Бог абсолютно благой и что понятия строгости или требовательности к Нему неприменимы.

Радикальная проповедь благодати возникла из необходимости помочь людям выбраться из принуждения, предрассудков и чрезмерного следования букве закона. Проповедниками таких идей часто являются люди либо сами пережившие подобную несвободу, либо никогда не ощущавшие себя как дома в традиционном контексте. Цель их проповеди: атаковать законничество. Таким понятиям, как «свобода», отводится центральное положение. Главный смысл евангелия на их взгляд – освобождение человека.

Проповедники таких идей ссылаются на многочисленные цитаты Писания, например на слова Евангелия от Луки (4:18): «…послал Меня… проповедовать пленным освобождение… отпустить измученных на свободу…». Против этого нет возражений. Проблема не в этом, а скорее в определении «свободы» и ее конкретной привязке к жизни. Ведь понятие «свобода» никогда не употребляется в Библии автономно; оно всегда связано с понятиями «свобода от чего-то» и «свобода для чего-то». Библейское понятие свободы всегда включает в себя посвящение Господу и объединение с Ним и Его волей для нас. Риск заключается в том, что под влиянием либерализма и релятивизма это понятие эластично растягивается, чтобы удовлетворить любой идее. Интересны слова апостола Павла в Послании Галатам (5:1): «Итак, стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства». В той же главе он пишет: «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу» (Гал. 5:13). Нет сомнений в том, что христианская свобода помещена в более широкий контекст и не связана с произволом релятивизма и необузданностью, которая ставит эго на первое место.

Растягивание понятия «свобода» в отрыве от контекста порождает безрассудство и может перерасти в беззаконие. Беззаконие – это не просто моральный релятивизм и произвол, но сознательное, целенаправленное изменение Божьих законов и предписаний, часто под предлогом того, что они изжили себя и больше не нужны. Антиномизм, который возникает в каждом поколении, кажется, появляется опять. Из-за страха впасть в кабалу закона человек ни под каким видом не позволяет закону играть даже малейшую роль. Человек при этом переходит в противоположную канаву, где процветают релятивистская вседозволенность и мирское влияние. Разным типам мирского поведения дается «оправдание», называя любые ограничения свободы индивида «религиозностью». Такой подбор слов запутывает, упрощает смысл Писания и создает почву для неверных толкований, которые искажают восприятие. Тем самым проводится резкая черта, разграничивающая учение и жизнь. При этом каким-то образом подразумевается, что учение остается ортодоксальным, вплоть до того, что люди считают себя обладателями последнего и вернейшего откровения, которое Дух желает сообщить церкви. Одновременно дается свобода самостоятельно выбирать способ претворения в жизнь христианского вероучения – посредством отторжения последнего от библейского обличения, предлагать которое слушателям считается неуместным. Влияние постмодернизма очевидно. Каждый лично выбирает, в какое пространство он попадает, и совершенно не остается места коррективе извне, со стороны церкви. Раньше такие взгляды называли «лжесвободой» или «украденной благодатью».

Если бы проповедь благодати ограничивалась только этим, то можно было бы надеяться, что в будущем это учение выровняется. В разные времена и в различных обстоятельствах нам всем нужно понимать, на чем в точности следует делать упор, порой даже избыточный, – будь то оправдание, вера, Писания, молитва, дары Духа, исцеление или что-либо иное, что забылось или переросло в злоупотребления, – для восстановления духовного баланса. Однако здесь мы имеем дело с чем-то другим.

Отличительная черта такой проповеди заключается не только в том, что ее содержание выдает влияние либерального богословия. Уникальность радикальной проповеди благодати в том, что его приверженцы фактически стремятся представить себя библейскими верующими в классическом смысле, в то же время порой предлагая радикальную переоценку некоторых мест Писания, которым они якобы соответствуют. Это граничит с абсурдом. В рвении провести определенную линию очевиден редукционизм и избирательность в подборе выдержек из Писаний. Если взять за отправную точку радикальный тезис о том, что Бог благ – а таков Он и есть, – но при этом придерживаться более мирского и рационалистского взгляда на эту благость, то Писание будет трактоваться через призму, не присущую самому Писанию и исключающую возможность принятия, к примеру, Ветхого Завета. Обычно у таких проповедников существуют явные трудности с Ветхим Заветом, и они осознанно избегают проповедей, основанных на нем. Некоторые зашли так далеко, что стали утверждать ненадобность Ветхого Завета вообще. Конечно, это весьма крайние случаи, но они проливают свет на тенденцию, которая проявляется сразу же, как только человек подвергается влиянию антиномии.

Маркион – исторический пример

Важно заметить, что часто такие проповедники весьма хорошо знают Писание. Дело не в том, что они не читают Писание – оно течет из них рекой, – а в том, как они это делают. Цитирование многочисленных отрывков Писания не делает человека автоматически здравым толкователем Библии. Тем более, если эти отрывки помещают в систему интерпретации, имеющую небиблейское происхождение и представляющую собой рационалистский подход. Маркион и Арий – это исторические примеры заблуждающихся любителей цитирования Писаний. Здесь зачастую сходятся либералы и проповедники радикальной благодати – сами порой того не осознавая. Можно обоснованно заявить, что либеральное богословие маскируется под харизматическое течение.

Первый, кого можно по-настоящему назвать церковным еретиком, – Маркион – представляет для нас интерес тем, что он пытался отказаться от Ветхого Завета, убрать три из четырех Евангелий и придерживаться только Посланий Павла. Получился некий «павлизм». Маркион также был не согласен с иудейским компонентом в Библии. Ему не нравился Бог-Творец Ветхого Завета, Который казался злопамятным и сердитым, он придерживался Бога Нового Завета, полного милости. Такого рода анти-иудейская и не приемлющая Ветхий Завет позиция усиливается и сегодня в вышеописанных кругах. Некоторые на деле не признают решения Церкви придерживаться Ветхого Завета как канона. Порой такое отношение распространяется и на Новый Завет, где пренебрегаются Евангелия, послания Петра и Иакова, которые считают иудейскими и поэтому ненадобными в новозаветных церквях. Нагорная проповедь тоже, якобы, не подходит, а с ней отпадает и молитва «Отче наш» – ведь это уже не «новозаветная» молитва. Опорная точка таких суждений в том, что Евангелия описывают время до смерти Христа, а мы живем после. Поэтому мы должны придерживаться писем Павла, так как именно в них заключена весть Духа церквям – а в Евангелиях, соответственно, такой вести нет. Таким образом, проводятся искусственные разделительные линии, повода для которых в самом Новом Завете нет.

Часто используется и Второе послание Тимофею (2:15): «Старайся представить себя Богу достойным, делателем неукоризненным, верно преподающим слово истины». Слова «верно преподающим» (по-английски «верно разделяющим» – rightly dividing) были перенесены в американское богословие диспенсационализма, на основании чего и были сделаны выводы, что этот отдельно взятый отрывок Писания доказывает существование отдельных, четко разграниченных периодов, которые нельзя смешивать. На самом деле это не что иное, как попытка «притянуть за уши» отрывок Писания, в котором вообще не идет речь о временах. Игнорируется также тот факт, что Евангелия в целом были написаны позже посланий Павла, и инициаторами их составления, а также их целевой аудиторией были новозаветные церкви. Вместо того чтобы позволить Писанию говорить именно то, что оно говорит, люди рьяно пускаются все перетасовывать и исправлять, лишь бы найти подтверждение своим собственным идеям. Налицо близкое сходство такого подхода с канавой либерального богословия.

Другой пример явных перекосов – это когда доходят до утверждения, что нам уже не нужно исповедовать грехи. Согласно этому однобокому взгляду, прощение грехов уже состоялось на кресте, и, следовательно, нет никаких причин исповедовать какие-либо грехи сегодня. Можно просто благодарить за прощение, но исповедоваться уже не следует. Такие теории происходят из трагического непонимания и недостаточного осознания серьезности присутствия греха и плоти в жизни верующего. Люди забывают, что совершенное раз и навсегда на кресте следует принять и каждодневно претворять в жизнь силами каждого отдельного верующего. Также забывается и то, что позиция верующего и путь освящения – это два важных аспекта. Ревностное желание избавить людей от «осуждения» затмевает то, что на самом деле может освободить, а именно – постоянно продолжающееся прощение. Возможно, эти односторонние утверждения сформулированы такими проповедниками, которые сами ранее ходили под гнетом религиозного осуждения – таким неверно рассчитанным способом они теперь хотят вызволить из-под этого гнета других. Результат получается прямо противоположный. От законничества быстро совершается переход к мирскому образу жизни, к беззаконию, поскольку такое рвение уводит человека от здравости, которую несет полнота совета Божьего, так что он прилепляется к какой-то одной мысли и продвигает ее, чего бы это ни стоило. Свобода грозит превратиться в лжесвободу, которая суть не что иное, как возврат к рабству.

Полная картина

Один из аспектов антиномической критики направлен, разумеется, против Десяти заповедей. Из-за страха превратиться в рабов закона и пытаться заполучить спасение делами, атакуется все, что так или иначе связано с законом. Принуждению нет места, обличение не имеет права существовать, а послушание – это нечто внутреннее, а не внешнее. Здесь имеется путаница между законом и назиданием, то есть «паренесисом» Нового Завета, и в результате человек боится этого назидания как огня, так как оно побуждает его к действию, к послушанию, из чего он делает вывод, что оно ведет его обратно под гнет закона.

Печальный пример этого представляет проповедник, который в ответ на вопрос относительно его взгляда на гомосексуализм ответил, что если у практикующего такой образ жизни есть мир в сердце, то все нормально, а если же нет, то надо исповедовать его как грех. Идея такова: критерий оценки действий перемещается внутрь человека, теряя связь с внешними законами и словами Библии. Он сознается в своей неправоте только тогда, когда о его заблуждении Дух сообщит ему лично, внутренне, – независимо от того, что говорит Писание. Такие идеи только еще больше запутывают. Из-за боязни попасть под закон обличение Нового Завета и призыв к жизни в страхе Божьем отвергаются вообще – невзирая на то что по меньшей мере треть учения Павла развивает как раз эту тематику. Риск заключается в том, что Бог становится таким милым и добрым «папочкой», который настолько благ ко мне, что согласится со всем, что я делаю, а мне всего лишь нужно верить в Его благодать. В этом вновь наблюдается точка соприкосновения с либеральным богословием, которое исходит из совершенно иных посылок, но приходит к схожим выводам.

Конечно же, можно и дальше развивать эту тему, богатую своими нюансами. Разные проповедники делают акцент на разных явлениях, и не все приходят к одинаково экстремальным выводам. Для выявления богословских корней и их влияния потребуется не одно глубокое исследование. Важно, чтобы эти исследования давали возможность оценить общую картину. Мне она видится таковой: у нас на глазах развивается тип христианства, отмеченный печатью западной секуляризации, и харизматические круги, зачастую претендующие на соответствие библейскому учению, не являются автоматически избавленными от оной.

Если не противостоять мощному влиянию радикального индивидуализма, направлению на приватизацию и относительность нравственности и этики, а также избирательному редукционизму в вопросе основополагающих догм, то все это приведет к созданию такого типа христианства, которое будет более заинтересовано в духовном потребительстве, нежели в принятии жертвенного следования Христу. Индивидуализм вкупе с релятивизмом поставит эго в центр и будет соглашаться только с тем, к чему пришел сам индивидуум. Приватизация, которая развернется в результате этого, приведет к упразднению видимого богослужебного обряда и принадлежности к поместной церкви. Взамен придут блуждания, как в физическом, так и в киберпространстве. В результате не останется ни силы, ни глубины назидающего, укрепляющего и воспитывающего общения святых. Человек превратится в анонимного самоучку, который всегда знает все лучше всех, но сторонится Тела Христова. Это повлечет за собой дальнейшее раздробление Тела Христова, которое в конце концов истощит его.