Молния сверкнула и гром. Идут с разных сторон,
КАСКА – с обнажённым мечом, и ЦИЦЕРОН.
ЦИЦЕРОН
И всё же, добрый вечер, Каска!
Зачем ты к Цезарю идёшь домой?
И что так сильно запыхался, будь так ласков?
Скажи, и отчего же возбуждённый ты такой?
КАСКА
А что же ты стоишь и не бежишь,
Когда дрожит и всё качается землёй,
Как будто вещи не тверды?
Ты объясни? О, Цицерон,
Я побывал у бури в эпицентре, —
Меня трепали злые ветры,
Трещали на дубах и сучья, ветви,
И было это всё заметно,
Я видел бушевавший океан —
Как дыбился взбешённой пеной,
Грозил он облакам, вселенной:
Но так никто – до ночи, до сих пор,
И не прошёл сквозь злой
огня бушующего строй.
Тут либо есть борьба богов между собой,
Иль мир дерзит уж слишком небесам,
Проклятья насылает, призывая к божествам,
Сулит одним лишь разрушеньем.
ЦИЦЕРОН
Так отчего глядишь на это всё
С большим ты восхищением?
КАСКА
Простым рабом, вы знаете о нём – со всех сторон,
Он левою поднятой рукой сдержал и пламень, и огонь,
Как двадцать факелов в одном, —
Но та рука от страшного огня не защищала.
Кроме того – и не от смеха – поднял меч я,
Напротив Капитолийского холма
Я
Повстречал вдруг льва,
Который, зыркая глазами на меня,
так и ушёл сердито,
Не раздражая сильно: и тут возникли, будто бы начертанные, лица,
Больше ста
Там у куста ужасно жутких женщин, тучных,
Что в страхе изменились лица;
они, от клятвы мучась, всё твердили
О том, что видели мужчин,
Которые носились
вверх-вниз с огнём вдоль улиц.
И ночию, вчера,
Вдруг прилетела и уселась птица у огня,
И даже в полдень покидать она там площадь не стремилась.
Свистела и шумела. Когда такие чудеса
Встречаются так сообща,
То людям невозможно ведь не дать сказать:
«На то ведь есть причины – и они натуральной силы».
И ибо верю я, что эти вещи
Для мненья общества зловещи
Ведь потому, что они вещие.
ЦИЦЕРОН
Да, они преднамеренны.
И появление по времени их преждевременно.
Но люди могут толковать их по своему разумению.
Опередим их намерения.
Избавимся от этих фактов,
Узнать бы на Капитолии, уж придёт ли Цезарь завтра?
КАСКА
Он будет; и на Антония сделал ставку,
И слово дал ему – что право защитит своё там, завтра.
ЦИЦЕРОН
Тогда вам доброй ночи, Каска:
Под этим небом страстным
Гулять нам с вами не резон.
КАСКА
Удачи вам в пути, до завтра, Цицерон.
И ЦИЦЕРОН ушёл.
Тут входит Кассий.
КАССИЙ
И кто же здесь себя явил?
КАСКА
Я, римлянин.
КАССИЙ
Ах, Каска,
Я всюду возглас уж узнаю твой.
КАСКА
Твой слух прекрасный. Кассий,
Что ж ты гуляешь ночью-то такой!
КАССИЙ
Мужчинам настоящим
Полезен воздух ночи грозовой.
КАСКА
Кто ж объяснит посланье бури неземной?
КАССИЙ
Тот, кто узнал, познается с землёй,
И это от ошибки роковой.
Своей я участи служу,
Когда вдоль улиц я брожу,
Сопровождают и меня эти опасности в ночи,
И так же слаб я, Каска, как и ты,
Сердце открытое подставил под раскаты грома;
И вот, когда сиянием замерцало снова,
Разверзлись небеса, и ощутил тут я себя,
Точно мишень небесного прицела,
И этой вспышке был я отданный всецело.
КАСКА
Зачем так сильно искушать вам небеса?
Когда же участь у людей – бояться и дрожать, быть слабым,
Ведь боги удивляют нас, творя большие чудеса,
И сами ужас представляют самый-самый.
КАССИЙ
Вы глупый, Каска, – это жизни искры
Затем, чтоб римляне ожили, а их мечты не скисли,
Но как использовать их – сами и не догадались.
Вы побледнели и взволнованным казались,
И вверглись в страх и изумление,
Когда на небе видели вы странное знамение:
Но если знать хотите истинное мнение:
Зачем огни все эти, и к чему мерцающие тени,
Зачем тут птицы, звери из всякого здесь рода, племени,
И почему здесь старики-дураки, и дети-простаки,
И почему все эти вещи поменяли вдруг значенье вещее,
И форма их, натура – это новая культура
Чудовищной силы? Затем, чтоб вы могли понять,
Что небеса так могут предсказать,
Каким же инструментом страха и предупреждения
Чудовищного настроения.
Возможно, Каска, здесь я имя назову мужчины,
Виновного во всех ночных кручинах:
И гром, и молнии, раскрытые гробницы, ветра рёв
Вершились, когда лев обрёл на Капитолии свой кров,
И нет могущества в том человеке более того,
Чем обладает тело и твоё, или моё,
И в личных мыслях, – ввысь невероятно он возрос.
И страшен, как природных этих извержений вброс.
КАСКА
По-твоему, всё это Цезарь; или нет, а, Кассий?
КАССИЙ
Да будет так, как есть: для римлян не напрасно
И ум, и сила предков нам дарована прекрасных,
Но горе нам! Завет отцов забыт, и мёртвых мы мертвей,
И нами управляют духи матерей;
А что же это наше иго?
И мы спектаклям женским подчинились терпеливо.
КАСКА
Однако завтра, так говорят сенаторы,
Готовят Цезаря царём быть, узурпатором,
И под его корону отойдут моря и земли дальние,
И все места под покровительством Италии.
КАССИЙ
Я знаю, мне зачем носить кинжал тогда,
И Кассий вырвет Кассия из этой вот неволи:
Эх, боги, отчего вы слабых тянете в верха;
И этим тиранию создаёте, эх вы, боги:
Не каменные башни и не медью сбитая стена,
Ни крепость из железных звеньев, ни бездушье подземелий,
Не сломят, и спасётся сильная душа;
Но жизнь мирская в строгих рамках, как оковы, скукой одолеет,
И сил не хватит никаких, чтобы свободу ощутить.
Поэтому ту тиранию, что терплю,
Я с удовольствием стряхну.
Раскаты грома.
КАСКА
Я тоже так хочу;
И каждый раб в своих руках несёт
Ту силу, что от гнёта и спасёт.
КАССИЙ
И почему же Цезарь должен стать тираном?
Бедняга! Ведь ему не быть волком,
Но что он в римлянах узрел, ведь не баранов?
И он не лев, и римляне не лани для него.
Они же поспешат раздуть большое пламя,
Начав с соломинки, чтоб Рим трясло огнём;
Они же сплетни соберут, и дурно станет,
Что осветят все основные стороны его.
Такою вонью ужаснутся,
что Цезарь этот очень гнусный!
Но это уже скорбь, беда.
Куда так быстро, мысль, загнала ты меня?
Возможно, что за сказанны слова
Меня же превратить и захотят в раба.
Когда они узнают – то ответ держать заставят.
Но я вооружен – и все опасности мне нипочём.
КАСКА
Ты рассказал мне, Каске, точно другу,
Но это же не сказки. Возьми же мою руку.
Чтобы фактически искоренить беду,
Пойду я дальше, напрягая ног стопу.
Но только с тем, кто сможет дальше сам пойти.
КАССИЙ
Ну, вот и сделаны заделы, первые шаги.
Теперь ты, Каска, знаешь: я уже в пути.
И несколько из лучших римских граждан
Пройдут со мной отважно
Достойно все опасности пути;
И я ручаюсь, что мне преданы они.
И под Помпеевским крылом:
Сейчас, и в этом ужасе ночном,
Когда на улицах нет и движения;
Всё будет складывается в единении.
И нам благоволит и, в деле верный,
Рукой ведёт кровавой ужас – он безмерный…
КАСКА
Постой, я слышу звук шагов, уж четкий.
КАССИЙ
То Цинна; я узнаю его по походке;
Он наш союзник ведь, сторонник.
Входит ЦИННА.
О, Цинна, и спешишь куда ты, как поклонник?
ЦИННА
Так это чтобы вас догнать.
А это кто? То Метелл Цимбер, не узнать?
КАССИЙ
То Каска; и он с нами заодно
За наше покушение.
И разве, Цинна, и не рад ты от того?
ЦИННА
Я рад, иль нет. Какая ночь – уж прямо устрашение!
Мы наблюдали раза два иль три её дурные проявления.
КАССИЙ
А разве я с тобой и не про это вот сейчас?
А ну-ка продолжай рассказ.
ЦИННА
О, да, и только лишь для вас!
О, Кассий, если б ты для победы смог
То ты и Брута благородного бы в партию привлёк.
КАССИЙ
Быть и тебе в том деле заодно:
О добрый Цинна, ты возьми письмо
И проследи, чтобы на кресло претора попало бы оно.
Чтоб Брут бы сам нашёл его; и сквозь окно
Пусть попадёт вот это; и ещё скрепи вот сургучом
На статуе для Брута-старшего: быть всё это должно,
Потом вернётесь под Помпея портик,
Тогда вы нас там и найдёте.
Похоже, Деций Брут, да, и Требоний
Сюда идут, и будут вскоре?
ЦИННА
Все, кроме Метелл Цимбера; а он ушёл,
И возле дома, говорили, видели его. Что хорошо,
Что буду я с тобой, и как можно побыстрее
Дайте бумаги те, которые отдать мне вы хотели.
КАССИЙ
Прошу вас сделайте скорее
И в театр возвращайтесь, в здание Помпея.
Уходит ЦИННА.
КАССИЙ
Пойдёмте, Каска, вы и я, нам нужно днём успеть
Увидеть Брута в доме: он на треть
Уже стал наш, а будет весь
Чуть позже, после предстоящих встреч.
КАСКА
Да, оценён высоко он во всех людских сердцах:
И то, что оскорбило бы народ при виде нас,
То его вид сочувствия, как высшая алхимия,
В достоинство и добродетель превращает без усилия.
КАССИЙ
Он – ценность, и огромная потребность всех нас в нём
Вы правильно всё поняли. Давайте же пойдём,
А то уж за полночь; а следующим днём
Мы убедим его – и вместе с ним мы будем заодно.
Уходят.
Тут входит Брут.
БРУТ
Эй, Луций, где же ты, ау!
По небу звёздному я же не могу
Понять, когда мне ждать зарю.
Эй, Луций, я кому тут говорю!
Да, признаю мою вину,
Даю поспать, а спит он беспробудно.
Ну, где ты, Луций? Что ты спишь, беспутный!
Луций!
входит Луций
ЛУЦИЙ
Вы звали меня, мой милорд?
БРУТ
Зажги лампады, Луций, и неси мне в кабинет на стол
Когда зажжёшь,
Тогда и позовёшь.
Я буду здесь.
ЛУЦИЙ
Я понял, мой милорд.
Уходит
БРУТ
И это всё должно приблизить его смерть:
А лично из моих же убеждений,
Причин противиться его персоне нет,
Но только в главных направленьях.
Он будет всё же коронован:
Но вот вопрос; характером ли новым
Или чертой какой его природа наградит,
Иль яркий день гадюку породит;
С которой нужно осторожно обращаться?
Корона ведь ему на что? Ему даруем жало,
Чтобы оно опасность своевольем источало
Злое величие может проявиться —
Общественным слоям большим различием,
И это к власти отвращение, в целом.
Однако, правда, то, что Цезарь
В своей любви всегда был предан.
И чувства преобладали в нём
Над разумом не побольше, чем его резон.
Но это доказательство того,
Что скромность – в прошлой юности, ещё амбиций ждёт подъём.
Когда ползут вверх, смотрят на ступени со смиреньем;
Но, достигая верха, там спиной встают к ступеням,
И, презирая под подошвой слой, глядят на облака,
И те, кто помогал, не будут уж нужны для Цезаря.
Тогда, быть может, стоит миг опередить. Не проявляясь в ссоре.
Ведь это не изменит красок вроде,
кем он и так является по моде.
Поэтому и думать нужно про него,
Как про змеиное яйцо,
О проекте
О подписке