НЕРИССА. Будь оно так, прелестная госпожа, вы были бы столь же богаты невзгодами, как теперь милостями судьбы. Но, сдается мне, кое-кого обжорство ведет к болезни так же, как всех остальных смертельный голод. Поэтому счастье находится не в чем ином, как в середине золотой середины. Избыточность быстро обрастает сединой, тогда как умеренность ходит в долгожителях.

ПОРЦИЯ. Правильные мысли в неплохом изложении.

НЕРИССА. Было бы неплохо следовать этим правилам.

ПОРЦИЯ. Если бы это было так же просто, как верить в их правильность, то сельские часовни превратились бы в соборы, а хижины поденщиков – в хоромы принцев. Велик богослов, чьи поступки не расходятся с его же доктринами. Мне проще научить двадцать человек, как им следует себя вести, чем следовать собственным поучениям, будучи одной из этой двадцатки. Разум сочиняет законы для охлаждения страстей, но пылкий нрав минует барьеры холодных предписаний, ибо юность скачет сумасшедшим зайцем, избегая сетей хромоногого здравомыслия. Но даже с помощью этих разглагольствований мне нипочем не выбрать себе мужа. Что толковать о «выборе», если я не могу ни взять в мужья любимого, ни отвергнуть всех прочих! Желание живой дочери опутано пожеланием умершего отца. Это ли не мука, Нерисса, не иметь права ни на выбор мужа, ни на отказ от брака?

НЕРИССА. Ваш батюшка был весьма добродетельным, почти святым, а такой человек на смертном одре порою осеняется благими намерениями. Ему вздумалось устроить лотерею с золотой, серебряной и свинцовой шкатулками, стало быть, тот, кто проберется в его замыслы, подберется и к вам. Вне всякого сомнения, только истинно влюбленному по силам сделать истинный выбор. А вы сами ощущаете хоть какую-то сердечную привязанность к кому-нибудь из высокородных женихов, прибывших по вашу душу?

ПОРЦИЯ. Прошу тебя огласить весь список, и пока он будет длится, я тебе опишу подноготную каждого из них. По моим описаниям ты сама оценишь меру моей привязанности.

НЕРИССА. Во-первых, принц Неаполя.

ПОРЦИЯ. Вот уж действительно – вылитый жеребец. Не говорит ни о чем, кроме своей лошади и, поскольку умеет самолично ставить ей подковы, считает это главным делом своей жизни. Я даже опасаюсь, не сыграла ли его сиятельная матушка в поддавки с каким-нибудь кузнецом.

НЕРИССА. Затем граф, точнее – пфальцграф.

ПОРЦИЯ. Этот смотрит, набычившись, словно собирается сказать: «Не хотите меня, как хотите». Даже на анекдот не улыбнется. Боюсь, в старости он начнет проливать философские слезы, если в молодости проявляет невоспитанность своей угрюмостью. Лучше взять в мужья череп с костями, чем одного из них. Не дай мне, Господи, ни того, ни другого!

НЕРИССА. А как вам показался мосье Ле Бон, французский лорд?

ПОРЦИЯ. Если уж он сотворен Богом – пусть считается человеком. Я знаю, издеваться над ближними грешно, но над ним – сам Бог велел. Его кобыла даст фору лошади Неаполитанца, а угрюмостью он порой затмевает пфальцграфа. У него все, как у людей, и все не по-людски. Дрозд не успевает свистнуть, как он уже приплясывает. А на дуэль готов вызвать даже собственную тень. Выйти за него, значит, обзавестись двадцатью мужьями. Откажись он от меня, я это переживу, потому что, если он даже сойдет с ума от любви ко мне, я никогда не отвечу ему тем же.

НЕРИССА. А как вы отнесетесь к юному Фолконбриджу, английскому барону?

ПОРЦИЯ. Никак не отнесусь, поскольку мы никак не можем с ним сговориться. В латыни, французском или итальянском он ни бум-бум, по-английски я ни бельмеса – хоть клянись в этом перед судом. Слов нет, он мужчина хоть куда, но куда мне с ним, с бессловесным? А как вычурны его наряды! Я думаю, камзол он привез из Италии, штаны в обтяжку – из Франции, шляпу – из Германии, а правила поведения – со всех концов света.

НЕРИССА. А что вы думаете о шотландском лорде, его соседе?

ПОРЦИЯ. Что он ведет себя кротко, совсем по-соседски: получил от соседа-англичанина по уху и поклялся вернуть затрещину при первой возможности. А француз, похоже, стал поручителем шотландца, в чем и подписался, тоже получив по ушам.

НЕРИССА. А каким вам показался немец, юный племянник герцога Саксонского?

ПОРЦИЯ. Весьма мерзким, когда он трезвеет к утру, и более чем мерзким, когда он надирается перед обедом. Когда он хорош, он немногим хуже человека, когда плох, – немногим лучше животного. Как бы худо мне ни пришлось, я надеюсь ускользнуть от него.

НЕРИССА. Но если он решится поиграть в шкатулки и выиграет, ваше нежелание выйти за него пойдет вразрез с желанием вашего батюшки.

ПОРЦИЯ. А ты, чтобы отвести эту беду, поставишь на обманную шкатулку большой бокал рейнского, а такое искушение, сиди в ней хоть сам дьявол, заставит немца сделать неправильный выбор. Я решусь на все, лишь бы избавиться от этой пьяной губки.

НЕРИССА. Напрасно, леди, вы опасаетесь этих милордов: по их словам, они решили отказаться от своих домогательств, дабы не раздражать вас, и разъехаться по домам – поскольку нет другого способа завладеть вами, кроме прихоти вашего отца насчет трех шкатулок.

ПОРЦИЯ. Будь я Сивиллой долголетия, все равно останусь Дианой целомудрия, если достанусь кому-нибудь иным манером, чем по желанию моего отца. Но я рада благоразумию этой группы моих поклонников, ибо среди них нет ни одного, кого бы я не любила… за это благоразумное отбытие. Пошли им, Господи, счастливого и долгого пути!

НЕРИССА. А вы не забыли, миледи, одного венецианца, ученого и воина, при жизни вашего батюшки оказавшегося здесь в компании с маркизом Монферратским?

ПОРЦИЯ. Конечно, не забыла. Кажется, его звали Бассанио?

НЕРИССА. Мои глупые глаза видели многих мужчин, но он единственный из всех заслуживает самой прекрасной леди.

ПОРЦИЯ. Я хорошо его помню, и твоя похвала придает ему еще большую ценность – я запомню и это.

Входит СЛУГА.

Что случилось? С чем пожаловал?

СЛУГА. Четыре чужестранца, мадам, желают попрощаться с вами перед отъездом. А посыльный пятого, принца Марокканского, доложил, что его господин пожалует к вам сегодня вечером.

ПОРЦИЯ. Если бы я могла принять пятого так же сердечно, как проводить этих четвертых, то весьма обрадовалась бы этому известию. Будь у Марокканца при его дьявольской внешности ангельская душа, я бы скорее согласилась взять его в духовные отцы, чем в отцы моих детей. Идем, Нерисса. А ты пока ступай, дружок.

Мы не успели проводить гостей, —
Еще один поклонник у дверей.

(Уходят.)

АКТ ПЕРВЫЙ. Сцена третья

Венеция. Площадь.

Входят БАССАНИО и ШЕЙЛОК.

ШЕЙЛОК. Три тысячи дукатов? Хорошо.

БАССАНИО. Да, сэр, всего на три месяца.

ШЕЙЛОК. Всего-то? Очень хорошо.

БАССАНИО. А моим поручителем, повторяю, будет Антонио.

ШЕЙЛОК. Антонио пойдет в поручители? Еще лучше.

БАССАНИО. Так вы меня выручите? Могу я надеяться на вас? Каким будет ваш ответ?

ШЕЙЛОК. Три тысячи дукатов на три месяца под поручительство Антонио…

БАССАНИО. Что же вы мне ответите?

ШЕЙЛОК. Хороший человек, этот Антонио.

БАССАНИО. А разве кто-то думает иначе?

ШЕЙЛОК. О нет, никто, никогда, никоим образом! В моем понимании хороший человек, как я выразился, это человек со средствами. Но состояние этого хорошего человека непрочно. Как я узнал на бирже в Риальто, один свой галеон от отправил в Триполи, другой – в Индию, мало того, – третий у него плывет в Мексику, четвертый – в Англию. Да и прочие его заморские предприятия довольно рискованны. Но ведь корабли – это просто доски, моряки – просто люди, а еще есть крысы, водяные и сухопутные, и бандиты, сухопутные и морские, я имею в виду пиратов, а моря, ветры и скалы – разве они не опасны? И все-таки он человек со средствами. Три тысячи дукатов… Думается мне, его вексель чего-нибудь да стоит.

БАССАНИО. Можете в этом не сомневаться.

ШЕЙЛОК. Я хочу не сомневаться в этом, а чтобы я мог не сомневаться, мне придется составить об этом собственное мнение. А переговорить с Антонио мне можно?

БАССАНИО. Конечно, если вам будет угодно отобедать с нами.

ШЕЙЛОК. Вот как! Чтобы нюхать свинину? Чтобы насыщаться плотью, в которую вселился дьявол, заклятый вашим назарейским пророком? Я буду вести с вами торговлю, заключать с вами сделки, беседовать с вами, прогуливаться и прочее, но есть вашу пищу, пить ваше вино, молиться по-вашему я не стану. Вы давно с биржи? Что там на Риальто? Смотрите, к нам кто-то идет.

Входит АНТОНИО.

БАССАНИО. Это как раз синьор Антонио.
ШЕЙЛОК (в сторону). Как он похож на мытаря-подлизу!
Он ненавистен мне, христианин,
Еще за то, что, словно простачок,
Ссужает деньги ни за что, сбивая
В Венеции нам уровень дохода.
Я мог бы распрю древнюю насытить,
Ему вцепившись в бок. Он ненавидит
Священный наш народ, поносит он,
Особенно в компании купцов,
Меня, мою торговлю, мой барыш
Законный, – по его словам, корыстный.
Будь проклят род наш, если я прощу
Ему все это!
БАССАНИО. Вы молчите, Шейлок?
ШЕЙЛОК. В уме прикинул я свою наличность,
И если память мне не изменяет,
Так много вдруг, три тысячи дукатов,
Я не смогу найти. И что с того?
Мой родственник Тубал, еще один
Еврей богатый, выручит меня.
Ах да! Какой вы мне назвали срок?

(АНТОНИО.)

Здоровья вам, добрейший мой синьор!
Сейчас мы вашу милость поминали.
АНТОНИО. Я, Шейлок, под проценты не беру
И не даю, но правилам своим
Намерен изменить, чтобы покрыть
Издержки друга.

(БАССАНИО.)

Вы с ним говорили,
Какая сумма надобна?
ШЕЙЛОК. Что да, то да. Три тысячи дукатов.
АНТОНИО. На срок – три месяца.
ШЕЙЛОК Чуть не забыл!
Три месяца – всего, вы говорили.
Под вексель ваш. Но вот что. Вы как будто
Сказали, что корысти ради ссуд
И не даете вы, и не берете?
АНТОНИО. Не в этом мой доход.
ШЕЙЛОК. Когда Иаков
Был у Лавана, дяди своего,
За пастуха, – святому Аврааму
Иаков волей матушки своей
Премудрой стал преемником вторым…
Ну да, вторым…
АНТОНИО. И что? Он брал проценты?
ШЕЙЛОК. Нет, не проценты. В вашем смысле слова
Процентов он не брал. Он сделал так:
Условился с Лаваном, что возьмет
Себе барашков пестрых за работу,
И осенью, когда бараны к овцам
Прильнули, и в трудах воспроизводства
Стал спариваться шерстяной народ, —
Кору с ветвей содрал пастух искусный
И перед каждой самкой их воткнул.
От этого – Иакову в награду —
Приплодом пестрым овцы разрешились.
Так он открыл священный путь к богатству.
Богатство свято – если ты не крал.
АНТОНИО. Рискнул Иаков, но ведь он трудился.
Он не своею властью все устроил,
Но силою небесного перста.
Вы этой речью славили проценты?
Иль серебро и золото для вас
Что овцы да бараны?
ШЕЙЛОК. Я не знаю.
У нас плодится все. Но вы, синьор…
АНТОНИО. Бассанио, заметь: порою дьявол
Из выгоды и Библию толкует.
Порочный дух с цитатами святыми
На подлеца веселого похож
Или на спелый, но подгнивший плод.
Как ты прекрасна, внешность вероломства!
ШЕЙЛОК. Три тысячи дукатов. Это много.
Три месяца. И плюс процент… Прикинем…
АНТОНИО. Вы денег нам дадите или нет?
ШЕЙЛОК. Меня, синьор Антонио, вы часто
И сделками, и деньгами моими
В Риальто попрекали. Я в ответ
Плечами лишь смиренно пожимал:
Терпенье – символ нашего народа.
Для вас я – пес цепной и еретик,
Заплеван вами мой кафтан «жидовский» —
За то, что я по-своему живу.
Отлично! Но, выходит, оказался
И я неплох. Идете вы ко мне
И говорите: «Шейлок, дайте денег!».
И это вы, рыгавший много раз
На бороду мою и отгонявший
Меня, как пса бродячего, пинками
От дома своего? И что я должен
Ответить вам на просьбу о деньгах?
Сказать: «Как может пес давать взаймы?
Где взять ему три тысячи дукатов?».
А может, мне поклон отвесить рабский
И, чуть дыша, униженно шепнуть:
«Мой добрый сэр, меня вы в эту среду
Назвали псом, днем позже оплевали
И выгнали пинком, вы так учтивы,
Не дать ли вам за это денег в долг?».
АНТОНИО. Мне и сейчас хотелось бы тебя
Назвать собакой, пнуть и оплевать.
Даешь взаймы – давай! Не как друзьям —
Какая ж это дружба, если другу
Сдавать металл бесплодный на племя? —
Дай ссуду мне как своему врагу,
Чтоб если разорюсь я, с чистым сердцем
Взять неустойку.
ШЕЙЛОК. Вот разбушевались!
А я хотел по дружбе, по любви
Забыть позор от ваших оскорблений
И дать вам в долг и за свои же деньги
Не взять нисколько. Вы же не хотите
И слышать о любезном предложенье.
БАССАНИО. Да, вы любезны.
ШЕЙЛОК. И не на словах!
Давайте у нотариуса вы
Подпишете мне вексель – смеху ради, —
Мол, если там-то и в такой-то день
Вы не вернете мне такой-то суммы,
Отмеченной в бумаге, я возьму
Фунт вашей чистой плоти в виде пени,
Кусок отрезав там, где укажу.