Спальня в доме лорда.
Входят наверху Слай со слугами, кто с платьем, кто с тазом, с кувшином и другими принадлежностями, и лорд.
Ради бога, кружку легкого пива!
Угодно ль вашей милости? Вот херес.
Угодно ль вашей чести? Вот компот.
Какой костюм прикажете подать?
Я Кристофер Слай; не зовите меня ни вашей милостью, ни вашей честью. Хересу я отродясь не пил, а если вы мне компот хотите дать, то дайте компот из говядины. И не спрашивайте меня, какой костюм мне подавать. Ведь у меня сколько спин, столько и камзолов, сколько ляжек, столько и чулок, сколько ног, столько и башмаков, да и то ног иногда бывает больше, чем башмаков, или башмаки такие, что из головок пальцы высовываются.
Пускай вас вздорные покинут мысли.
Такой высокий муж, такого рода,
Такой владетельный и всеми чтимый,
Столь грязным духом ныне одержим!
Что? Вы хотите выдать меня за сумасшедшего? Разве я не Кристофер Слай, не сын старика Слая из Бертон-Хита? Разве я по рождению не разносчик, по воспитанию не шерстобит, по превратностям судьбы не медвежатник и по теперешней профессии не медник? Спросите Мериан Хеккет, толстую трактирщицу из Уиикота, знает ли она меня. Если она отопрется, что у нее есть отметка на четырнадцать пенсов долгу за светлое пиво, то отметьте меня за самого отъявленного лгуна во всем христианском мире. Как? Я же не одержимый! Вот…
Вот отчего грустна супруга ваша.
Вот отчего и чахнут ваши слуги.
Вот отчего родня вас избегает, –
Отвадило ее безумье ваше.
О, вспомни, господин, свой знатный род,
Былой ход мыслей кликни из изгнанья
И изгони позорящие сны.
Смотри: вот слуги ждут твоих приказов;
Лишь сделай знак – они служить готовы.
Ждешь музыки? чу! Аполлон играет.
Музыка.
И двадцать соловьев запели в клетках.
Спать захотел? Постель уже готова,
Пышней и мягче сладостного ложа,
На коем нежилась Семирамида.
Гулять решил? Цветами путь усыплем.
Кататься вздумал? Лошади готовы;
Горит камнями золотая сбруя.
Охота с соколом? Взлетел уж сокол,
Как жаворонок. Хочешь взять собак?
Их лай ответ в лазури вызывает
И будит эхо звонкое в пещерах.
Облавы хочешь? Так борзые мчатся,
Быстрей оленя в беге, легче лани.
Художество ты любишь? Вот картина:
Изображен Адонис у ручья,
И Цитерея скрыта тростником,
Что от ее дыханья нежно гнется,
Как будто с ним играет ветерок.
А может, показать вам деву Ио,
Когда была застигнута врасплох,
И на картине вышла, как живая.
Иль Дафну, что в тернистой бродит чаще
И кровью ноги, присягнешь, сочатся,
И Аполлон глядит, до слез печален:
Так кровь и слезы переданы ловко.
Ты лорд, и можешь быть ты только лордом;
Есть у тебя жена, что краше всех
В наш век, когда все клонится к упадку.
Пока тех слез, что о тебе лила,
Поток не орошал лица зловредно,
Была прекраснейшим созданьем в свете.
Да не уступит и теперь любой.
Я лорд, и у меня жена такая?
Я грежу или грезил до сих пор?
Не сплю я: слышу, вижу, говорю;
Вот аромат, вот мягкие предметы.
Ах, черт, да я на самом деле лорд,
Не медник вовсе, не Кристофер Слай!
Эй, привести пред наши очи леди
И кружку пива дайте сверх того!
Угодно вашей чести вымыть руки?
Как рады мы, что к вам вернулся разум,
Что вспомнили вы, кем вы прежде были!
Пятнадцать лет вы провели во сне,
А бодрствовали словно как в потемках.
Пятнадцать лет? Да, выспался на славу.
И что ж, я ничего не говорил?
Как можно, сударь! Но пустые речи.
Лежите здесь, в своей прекрасной спальне,
А говорите, что все за дверь гонят,
Ругаете хозяйку из пивной,
Грозитесь притянуть ее к суду
За то, что пиво не в казенных квартах.
А то начнете кликать Сайсли Хеккет.
Ну да. Это дочь трактирщицы.
Не знали вы ни дочки, ни трактира,
Ни тех людей, что вы нам называли,
Как Стивен Слай, да старый Джон Непс-Сало,
Да Питер Терф, да Генри Пимпернель.
Десятка с два людей припоминали,
Каких никто на свете и не ведал.
Ну, благодарение Господу за то, что я выздоровел.
Аминь.
Спасибо, будет и тебе не худо.
Входит паж в дамском платье со слугами.
Ну, как здоровье ваше?
Отлично: тут еды вполне довольно.
А где жена?
Здесь, благородный лорд, к услугам вашим.
Раз вы жена, что ж не зовете мужем?
Для слуг я лорд. Для вас я муженек.
Вы муж и лорд мне, лорд мне и супруг.
А я во всем покорная жена.
Известно дело. – А как звать ее?
Мадам.
Элс или Джен Мадам?
Мадам и только, как у всех вельмож.
Мадам жена! Вот, говорят, я спал
И видел сны почти пятнадцать лет.
А мне за тридцать лет то показалось,
Супружеского ложа отлученной.
Уж это слишком! Слуги, вон пошли!
Мадам, разденьтесь и в постель ложитесь.
О благородный лорд, прошу прощенья,
Увольте на ночь, на две вы меня
Или хотя бы до захода солнца.
Врачи мне настоятельно велели, –
Чтоб вы не впали в прежнее безумье, –
Воздерживаться от общенья с вами.
Уважить надо ваше состоянье.
При моем состоянии долго ждать мне затруднительно. Но я ни за что не хотел бы впасть в прежнее мое помешательство. Так что, невзирая на плоть и кровь, придется подождать.
Входит гонец.
Услышавши о том, что вам полегче,
Комедию хотят сыграть актеры.
Ведь доктора как раз вам прописали
Забавы, – от раздумья кровь густеет
И меланхолия ведет к безумью.
Поэтому решили: будет кстати
Занять вниманье ваше развлеченьем,
Что гонит горести и длит нам жизнь.
Ладно, я согласен: пусть играют. Что же это будет: святочное ломанье или фокус какой?
Нет, презанятная то будет штука.
Что за штука? Белья, что ли?
Это будет нечто вроде хроники.
Прекрасно! Прекрасно! Посмотрим. Мадам жена, садитесь рядом со мной. Будь что будет. Молоды бываем раз в жизни.
Фанфары.
Падуя. Городская площадь. Входят Люченцио и его слуга Транио.
Чтоб удовлетворить свое желанье
Увидеть Падую, наук рассадник,
Вот я достиг Ломбардии цветущей,
Италии утешнейшего сада.
Я заручился милостью отца
И обществом твоим с его согласья,
Испытанный и верный мой слуга.
Здесь будем жить, и в добрый час приступим
Мы к изучению наук сложнейших.
Достойных граждан много в славной Пизе.
Там я увидел свет, там мой отец –
Один из первых мировых торговцев,
Винченцио, из рода Бентиволио.
А сын его, Флоренции питомец,
Его надежды должен оправдать
И добродетелью венчать богатство,
И потому я время для ученья
Той части философии отдал,
Где та как раз проводится доктрина,
Что добродетель есть основа счастья.
Как думаешь? Ведь Пизу я покинул
И прибыл в Падую, как человек,
Что с мелких мест ныряет в глубину,
Ища полнее жажду утолить.
Mi perdonate[3], дорогой хозяин,
На все смотрю я так же, как и вы.
Я рад, что не ослабло в вас решенье
Впитать сладчайший сок науки сладкой.
Но я прошу, всецело преклоняясь
Перед высоким стоиков ученьем,
Не делаться вместо столпов столбами
И, Аристотелевы чтя запреты,
К Овидию презренья не питать;
О логике с друзьями вы толкуйте,
Риторика пусть будет болтовней,
Поэзия и музыка забавой,
А метафизики вкушайте столько,
Сколько желудок может принимать.
Что неприятно, в том и пользы нет.
Короче, занимайтесь, чем вам любо.
Прекрасно, Транио, ты рассудил.
Когда Бьонделло был бы уже здесь,
Мы были бы устроены вполне,
Имели бы квартиру – принимать
Друзей, которых в Падуе найдем.
Что за компания идет, смотри-ка!
Наверное, нам устраивают встречу.
Входят Баптиста, Катарина, Бьянка, Гремио и Гортензио.
Люченцио и Транио отходят в сторону.
Не докучайте больше мне, синьоры.
Вы знаете, мое решенье твердо:
Я младшей дочери не выдам замуж,
Пока для старшей мужа не найду.
Вот если б кто влюбился в Катарину,
Я б, зная вас, ухаживать позволил,
Не стал бы становиться на дыбы.
Ее скорей на дыбу! Жестковата!
(Громко.)
Гортензио, не хочешь ли? Попробуй.
Что за охота вам меня все время
Приманкой ставить этим карасям!
Что? Караси? Не для такой мы щуки.
Повежливее следует вам быть.
Вам, право, сударь, нечего бояться.
Она не думает о вас нисколько,
А если б думала, не преминула б
Трехногим стулом причесать башку вам
И вымазать лицо вам, как шуту…
Избави Боже от такого черта.
Избави и меня.
Хозяин! Штука-то – первейший сорт!
Она помешана иль зла, как черт.
Зато другой прелестное молчанье
О скромности гласит, о воспитанье.
Тсс, Транио!
Вы правы. Так молчите и любуйтесь.
Чтоб сразу же на деле подтвердить
Свои слова… – Идите, Бьянка, в дом.
Не огорчайся, дорогая Бьянка:
Тебя по-прежнему люблю, не меньше.
Овечка бедная!
Уж трет глаза, не знает лишь о чем.
Сестра, будь счастлива моим несчастьем.
(Баптисте.)
Я вашей воле, сударь, повинуюсь.
Друзьями будут инструменты, книги:
Я в одиночестве займуся ими.
Что скажешь, Транио? Совсем – Минерва.
К чему, синьор Баптиста, эта странность?
Обидно, что любовью нашей к Бьянке
Мы ей вредим лишь.
Запереть хотите
Ее, синьор Баптиста, из-за черта?
Одной – платить за грубости другой!
Спокойней, господа. Я так решил. –
Иди же, Бьянка!
Уходит Бьянка.
И так как знаю я, что очень любит
Поэзию и музыку она,
Я приглашу учителей в свой дом,
Чтоб юность научить ее. Гортензио
Иль Гремио, коль знаете таких,
Ко мне пошлите; сведущие люди
Найдут здесь ласковый прием и щедрость,
Лишь воспитали бы моих детей.
Прощайте. – Катарина, вы останьтесь,
Мне надо с Бьянкой поговорить.
Уходит.
Как! Уж и двинуться самой нельзя?
Как? Не властна во времени! Как будто
Не знаю я, что делать, что не делать!
Уходит.
Можете отправляться к чертовой бабушке; вы так прелестны, что здесь вас задерживать никому не придет охоты. Согласье меж ними не бог весть какое, Гортензио, так что нам придется подуть на пальцы и попоститься покуда что: пирог для нас еще ни с твоей, ни с моей стороны не подрумянился. Прощайте. Ради любви, которую я испытываю к милой Бьянке, как только мне удастся встретить человека, способного научить ее, чему ей хочется, я сейчас же направлю его к ее отцу.
Я также, синьор Гремио. Но прошу вас, еще два слова. Хотя характер нашей вражды не допускал нас до разговоров, однако выскажу соображение, касающееся нас обоих: чтобы открыть нам доступ к прелестному предмету нашей любви и сделать нас снова счастливыми соперниками в благосклонности Бьянки, нам следует потрудиться над одною вещью и добиться ее.
Что же это такое?
Ясное дело, сударь: найти мужа для ее сестры.
Черта ей, а не мужа!
Повторяю: мужа.
Повторяю: черта. Неужели ты думаешь, Гортензио, что только потому, что отец ее богатый человек, так найдется такой сумасшедший, который женится на этой чертовке?
Полно, Гремио. Из того, что нам не хватает терпенья переносить ее крик и брань, не значит, что не найдется на свете доброго малого (надо только разыскать его), который в придачу к деньгам согласился бы взять ее со всеми ее недостатками.
Как сказать! По-моему, это вроде того, как взять приданое с условием: каждое утро сечься у креста на рынке.
Конечно, вы правы: меж гнилыми яблоками выбор не велик. Но теперь, когда эта помеха сдружила нас, надо по-дружески держаться друг за друга, пока не найдем мужа для старшей дочери Баптисты и не освободится младшая для мужа; тогда мы с новыми силами сцепимся друг с другом. Милая Бьянка, счастлив тот, кому ты достанешься на долю! Кто быстрей доскачет, тот и собьет кольца. Что на это скажете, синьор Гремио?
Вполне с вами согласен. Я подарил бы лучшего скакуна в Падуе тому, кто согласился бы ухаживать за нею, посвататься к ней, жениться на ней, разделить с ней ложе и избавить от нее дом. Идемте.
Уходят Гремио и Гортензио.
Возможно ли, скажите мне на милость,
Чтоб вами вдруг любовь так овладела?
Когда бы на себе не испытал,
Я этому и сам бы не поверил.
Покуда праздно я глядел вокруг,
Из этой праздности любовь родилась.
Теперь я откровенно признаюсь, –
Тебе откроюсь я, ты дорог мне,
Как Анна карфагенской королеве, –
Сгораю, Транио, умру, погибну,
Коль этой скромной девы не добуду.
Совет дай, Транио, – ты, знаю, можешь!
Приди на помощь мне, – ты, знаю, хочешь.
Теперь не время, сударь, вас бранить:
Любовь из сердца бранью не изгонишь.
Коль влюблены, осталось лишь одно:
«Redime te captum quam queas minimo»[4].
Спасибо. Продолжай. Приятно слышать.
Твои советы в остальном помогут.
На девушку смотрели вы так пылко,
Что не заметили, в чем суть-то дела.
Я зрел ее прелестную красу.
Как дочь Агенора, она прекрасна,
Когда Юпитер перед ней склонился,
Коленами лобзая критский берег.
И больше ничего? А вы слыхали,
Как подняла такой сестрица шум,
Что прямо нестерпимо было слушать?
Коралловые губы шевелились,
Дыханье в воздух ароматы слало.
Прекрасно, свято все казалось в ней!
Ну, выведем его из столбняка. –
Очнитесь, сударь. Если уж влюбились,
Так надо девушку добыть. Понятно?
Ведь старшая сестра – такая ведьма,
Что с рук пока отец ее не сплавит,
В девицах милой вашей быть придется;
А потому и запер он ее,
Чтоб слишком женихи не докучали.
Ах, Транио, жесток ее родитель!
А ты заметил? Озабочен он
Найти наставника для воспитанья.
Заметил, сударь. И кой-что придумал.
Я тоже.
Так. Позвольте руку, сударь.
По-видимому, в мыслях мы сошлись.
Скажи сначала ты.
Хотели б вы
В наставники попасть к девице этой –
Вот ваша мысль!
Ты думаешь, возможно?
Никак. Кто ж будет вашу роль играть,
Кто будет в Падуе Винченцио сыном?
Кто будет дом вести и заниматься,
Звать земляков и по гостям ходить?
Ну, basta[5], перестань: я все придумал.
Нас ни в одном дому ведь не видали,
По лицам же не так легко узнать,
Кто барин, кто слуга. Будь мною, Транио,
И как хозяин заменяй меня.
Смотри за слугами, веди хозяйство,
А я прикинусь бедняком из Пизы,
Иль из Неаполя, иль флорентинцем.
Ну, сказано и сделано. Разденься,
Возьми мою цветную шляпу, плащ.
Бьонделло будет при тебе слугою.
Но я сперва язык ему свяжу.
То воля ваша.
Они обмениваются платьем.
Конечно, сударь, – было б вам угодно,
А я обязан вам послушным быть.
Наказывал отец ваш при отъезде:
«Услужлив к сыну будь». Так говорил он,
Хотя в другом он смысле понимал, –
И я охотно сделаюсь Люченцио,
Затем что очень я люблю Люченцио.
И потому, что сам Люченцио любит,
Рабом я сделаюсь, чтоб ту добыть,
Чей взор сковал мне раненые очи. –
Вот и мошенник наш!
Входит Бьонделло.
Где вы шатались?
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке