Там же. Другая улица. Входят Отелло, Яго и слуги с факелами.
Хоть на войне я убивал людей,
Но совести считал всегда противным
Обдуманно убийство совершить.
Мне к этому недоставало часто
Жестокости. Раз девять или десять
Готовился я в бок его пырнуть.
И хорошо, что этого не сделал.
Да как же быть? Он хвастал так ужасно
И, говоря о вас, употреблял
Обидные такие выраженья,
Что я, при всей сердечной доброте,
С большим трудом сдержал негодованье.
Однако же, скажите мне, синьор,
Обвенчаны ли вы? Вам надо помнить,
Что всеми здесь любим ее отец,
И в этом случае его ведь голос
Вдвойне сильней, чем самый голос дожа.
Он разведет, наверно, вас, подвергнет
Тяжелым наказаниям, какие
Закон, его усиленный влияньем,
Ему отдаст на выбор.
Что ж, пускай
Он бешенству, как хочет, предается,
Но ведь мои заслуги пред сенатом
Перекричат все жалобы его.
Притом, когда увижу я, что чванство
Дает почет, то объявлю везде,
Что родом я из царственного дома.
Что не нужна сенаторская шапка
Мне для того, чтоб право я имел
Хотя б на то высокое блаженство,
Которого достигнул я теперь.
Да, Яго, знай, когда бы Дездемоны
Я не любил, за все богатства моря
Не заключил бы в тесные границы
Жизнь вольную бездомную свою.
Но посмотри, что за огни там?
В отдалении показываются Кассио и несколько офицеров с факелами.
Это –
Ее отец разгневанный, и с ним
Его друзья. Уйти бы вам.
Напротив,
Желаю я, чтобы меня нашли.
Заслуги, сан и совесть без упрека
Меня вполне – я знаю – оправдают…
Они ли то?
Нет, Янусом клянусь,
Мне кажется, другие.
Это – дожа
Служители, и лейтенант мой с ними.
Ночь добрая, друзья мои! Здорово!
Что скажете?
Нас дож сюда отправил,
Чтоб передать поклон вам, генерал,
И попросить к нему сейчас явиться,
Не медля ни минуты.
Для чего?
Не знаете?
Как мог я догадаться,
Получены сейчас из Кипра вести –
Важнейшие какие-то дела.
Сегодня в ночь с галер сюда прислали
Посланников двенадцать, одного
Вслед за другим. Теперь у дожа
Сенаторов довольно собралось!
За вами раз тогда же посылали,
Но посланный вас дома не застал.
Теперь сенат во все концы отправил,
Чтоб разыскать скорее…
Хорошо,
Что вы меня здесь встретили. Я только
Зайду сказать два слова в этот дом
И возвращусь немедленно.
Уходит.
Поручик!
Что у него тут за дела?
Сегодня
Он ночью взял к себе на абордаж
Галеру превосходную, и если
Признается законным приз его,
Он навсегда свое составил счастье.
Мне не совсем понятно.
Он женился.
На ком?
На…
Отелло возвращается.
Что ж, пойдемте, генерал?
Идем.
А вот еще другой отряд:
Он также вас отыскивает.
Входят Брабанцио, Родриго и дозорные с факелами и оружием.
Это –
Брабанцио. Взгляните, генерал!
Он с умыслом недобрым – берегитесь!
Стой! Кто идет?
Синьор, он здесь.
Хватайте
Разбойника!
С обеих сторон обнажаются мечи.
А, это вы, Родриго?
Ну что ж, синьор, к услугам вашим я.
Умерьте гнев, друзья мои, вложите
Вы светлые мечи свои в ножны,
Не то роса их ржавчиной покроет.
Почтеннейший синьор мой, вы годами
Внушаете повиновенья больше,
Чем этим всем оружьем.
Подлый вор!
Куда, куда ты дочь мою упрятал?
Проклятый, ты околдовал ее!
Да я сошлюсь на все, что смысл имеет.
Возможно ли, чтоб, не связав себя
Оковами каких-то чар проклятых,
Возможно ли, чтоб девушка такая
Прекрасная, невинная, на брак
Смотревшая с такою неприязнью,
Что юношам знатнейшим и красавцам
Венеции отказывала всем,
Чтоб девушка такая, говорю я,
Решилась дать себя на посмеянье
Всеобщее, из дому убежать
И на груди укрыться закоптелой
Созданья безобразного, в ком все
Внушает страх, а не любви отраду?
Суди меня весь мир, когда не ясно,
Что ты ее гнуснейшим колдовством
Очаровал, что девственную юность
Ты погубил напитками и зельем,
Волнующими страсти. Я хочу,
Чтобы вполне исследовано было
Все это дело, а меж тем оно
Правдоподобно так и для рассудка
Так осязательно, что я сейчас же
Беру и арестую здесь тебя,
Обманщика мирского, человека
Искусного в проклятом колдовстве,
В занятиях, законом запрещенных.
Эй, взять его, а если станет он
Противиться – вы с ним не церемоньтесь!
Друзья мои и вы, все остальные,
Сдержите руки. Если б роль моя
Была борьба, ее бы я исполнил
Без помощи суфлера – верьте мне.
Куда хотите вы, чтоб шел я с вами
На ваше обвиненье отвечать?
В тюрьму, в тюрьму, пока тебя к ответу
Не позовут закон и правый суд!
Да как же я могу повиноваться?
Как я тогда приказ исполню дожа,
Которого послы сюда пришли,
Чтоб звать меня по делу государства?
Он точно прав, почтеннейший синьор:
В совете дож. Наверно, посылали
И вас просить.
Как, дож в совете? Ночью?
Ведите же его туда за мной –
И у меня ведь дело не пустое.
Сам дож и все сенаторы-собратья
Должны смотреть на это оскорбленье,
Как на свое. Когда давать мы будем
Таким делам свободный ход, тогда
У нас в главе правленья скоро станут
Язычники и подлые рабы.
Уходят.
Там же. Зал совета.
Дож и сенаторы сидят за столом. Офицеры стоят в отдалении.
В полученных известиях, однако,
Согласья нет – и это нам мешает
Поверить им.
Да, правда, разногласья
Довольно в них. Мне пишут, что число
Галер – сто семь.
А мне, что их сто сорок.
А мне, что их – две сотни. Но хотя
В числе галер и не согласны письма,
Так как догадки в разных донесеньях
Ведут всегда к ошибкам, все ж они
Все говорят, что этот флот – турецкий
И что на Кипр плывет он.
В этом всём
Есть много вероятья; потому-то
Не тешу я себя различьем в числах,
Но главному я верю – и боюсь.
Скорей меня впустите! Новость! Новость!
Входят офицер и матрос.
Вот посланный с галер.
Ну что? В чем дело?
Турецкий флот плывет теперь к Родосу.
Мне приказал об этом донести
Сенаторам синьор Анджело.
Ну,
Что скажете об этой перемене?
Да я скажу, что это невозможно
И разуму противно. Это шутка,
Которою хотят нас с толку сбить.
Ведь стоит нам сообразить, как важен
Для турок Кипр, потом припомнить то,
Что их Родос не так интересует,
Затем что взять гораздо легче Кипр,
Где нет больших и прочных укреплений,
Где средств к защите нет таких, какими
Богат Родос. Подумаем об этом –
И мы поймем, что турки ведь не так
Неопытны, чтоб, главное оставив
И пренебрегши предприятьем легким
И выгодным, пуститься на другое –
Опасное, неприбыльное.
Да,
Они плывут, наверно, не к Родосу.
Вот с новыми вестями к вам гонец.
Входит гонец.
Почтенные синьоры, оттоманы,
Поплывшие к Родосу, близ него
С другим еще соединились флотом.
Я так и знал. А сколько их, как слышно?
Всех тридцать кораблей. Затем они
Обратно повернули и теперь
Уже на Кипр плывут. Синьор Монтано,
Ваш преданный и доблестный слуга,
Об этом извещает вас и просит,
Чтоб вы ему поверили.
Теперь
Сомненья нет: их путь направлен к Кипру.
Что, в городе ли нынче Марк Люкезе?
Он теперь во Флоренции.
Напишите ему от нас и попросите, чтоб он возвратился, не медля ни минуты.
Вот и Брабанцио с доблестным мавром.
Входят Брабанцио, Отелло, Яго, Родриго и офицеры.
Отелло доблестный, сейчас должны мы
Употребить вас в дело против турок,
Врагов республики. Но я не вижу…
(К Брабанцио.)
А, здравствуйте, почтеннейший синьор!
И ваш совет, и ваша помощь – нынче
Нам все нужны.
А я их жду от вас,
Светлейший дож, простите мне: не сан мой,
Не эта весть о новом, важном деле
Заставили меня с постели встать.
Не общая меня забота взволновала
Затем, что скорбь душевная моя
Бежит таким потоком неудержным,
Что скорби все другие поглощает,
Не становясь слабее ни на миг.
Но что, синьор? Что с вами? Что случилось?
Дочь, дочь моя!
Мертва?
Да, для меня!
Обманута, похищена ворами,
Обольщена напитком колдовским
И чарами, затем что невозможно,
Не будучи слепой, кривой, безумной,
Впасть в страшное такое заблужденье
Без колдовства.
Кто б ни был человек,
Решившийся таким гнуснейшим средством
У вас взять дочь, а у нее – сознанье,
Кровавую закона книгу вы
Раскроете и выберете в ней
Возмездие, какое захотите.
Хоть будь мой сын родной, не изменю я
Решения.
Нижайше вашу светлость
Благодарю. Виновный – этот мавр,
Которого по делу государства
Вы, кажется, послали звать сюда.
Такую весть нам очень грустно слышать.
Что можете вы отвечать на это?
Да только то, что правду я сказал.
Почтенные, знатнейшие синьоры
И добрые начальники мои!
Что дочь увез у этого я старца –
Не выдумка; не выдумка и то,
Что я на ней женился; но на этом
Кончается и весь проступок мой.
Я груб в речах; к кудрявым фразам мира
Нет у меня способности большой,
Нет потому, что этими руками
Я с лет семи до нынешнего дня
На лагерных полях привык работать.
Изо всего, что в мире происходит,
Я говорить умею лишь о войнах,
Сражениях; вот почему теперь,
Здесь говоря за самого себя,
Едва ли я сумею скрасить дело.
Но пусть и так: я, с вашего согласья,
Все ж расскажу вам, прямо, без прикрас
Весь ход любви моей; скажу, какими
Снадобьями и чарами, каким
Шептанием и колдовством всесильным –
Ведь в этом я пред вами обвинен –
Привлек к себе я дочь его.
Такая
Смиренная и робкая девица,
Красневшая от собственных движений –
И вдруг она, наперекор природе,
Своим летам, отечеству, богатству,
Всему, всему, влюбилась в то, на что
До этих пор и посмотреть боялась!
Нет, только тот, кто поврежден в рассудке
Иль кто совсем с ума сошел, допустит,
Что может так забыться совершенство,
Наперекор всем правилам природы –
И объяснить такое дело должно
Ничем иным, как происками ада.
А потому я утверждаю вновь,
Что на нее он действовал каким-то
Напитком одуряющим иль зельем,
Для этого приправленным нарочно.
Так утверждать – не значит доказать,
И подкрепить должны вы обвиненье
Свидетельством яснее и точнее
Таких пустых догадок и таких
Незначащих и мнимых заключений.
Ну, говорите же скорей, Отелло:
То правда ли, что к средствам запрещенным,
Насильственным прибегли вы затем,
Чтоб подчинить себе и отравить
Девицы юной чувства? Или в этом
Успели вы посредством убеждений
И тех речей, которые влекут
К одной душе другую?
Умоляю,
Пошлите вы сейчас к «Стрелку» за нею.
И пусть она в присутствии отца
Все обо мне расскажет; если я
Из слов ее виновным окажусь,
Тогда меня не только что доверья
И сана, мне дарованных от вас,
Лишите вы, но пусть ваш суд правдивый
И жизнь мою отнимет у меня.
Пошлите же сейчас за Дездемоной.
Сведи их, друг: ты знаешь, где она.
Яго уходит с несколькими офицерами.
А между тем, почтенные синьоры,
Пока она придет сюда, я вам
Так искренно, как Богу, открываю
Свои грехи, скажу, как я успел
Снискать любовь прекрасной этой девы
И как она мою приобрела.
Рассказывай, мы слушаем, Отелло.
Ее отец любил меня и часто
Звал в дом к себе. Он заставлял меня
Рассказывать историю всей жизни,
За годом год – сражения, осады
И случаи, пережитые мной.
Я рассказал все это, начиная
От детских дней до самого мгновенья,
Когда меня он слышать пожелал.
Я говорил о всех моих несчастьях,
О бедствиях на суше и морях:
Как ускользнул в проломе я от смерти,
На волосок висевшей от меня;
Как взят был в плен врагом жестокосердым
И продан в рабство; как затем опять
Я получил свободу. Говорил я
Ему о том, что мне встречать случалось
Во время странствий: о больших пещерах,
Бесплоднейших пустынях, страшных безднах,
Утесах неприступных и горах,
Вершинами касающихся неба;
О каннибалах, что едят друг друга,
О людях, у которых плечи выше,
Чем головы. Рассказам этим всем
С участием внимала Дездемона,
И каждый раз, как только отзывали
Домашние дела ее от нас,
Она скорей старалась их окончить,
И снова шла, и жадно в речь мою
Впивалася. Все это я заметил
И, улучив удобный час, искусно
Сумел у ней из сердца вырвать просьбу
Пересказать подробно ей все то,
Что слышать ей до этих пор без связи,
Урывками одними привелось.
И начал я рассказ мой, и не раз
В ее глазах с восторгом видел слезы,
Когда я ей повествовал о страшных
Несчастиях из юности моей.
Окончил я – и целым миром вздохов
Она меня за труд мой наградила,
И мне клялась, что это странно, чудно
И горестно, невыразимо горько;
Что лучше уж желала бы она
И не слыхать про это; но желала б,
Чтоб Бог ее такою сотворил,
Как я; потом меня благодарила,
Прибавивши, что, если у меня
Есть друг, в нее влюбленный, – пусть он только
Расскажет ей такое ж о себе –
И влюбится она в него. При этом
Намеке я любовь мою открыл.
Она меня за муки полюбила,
А я ее – за состраданье к ним.
Вот чары все, к которым прибегал я.
Она идет – спросите у нее.
Входят Дездемона, Яго и офицеры.
Ну, и мою бы дочь увлек, конечно,
Такой рассказ. Брабанцио почтенный,
Что кончено, того не воротить,
И следует вам с этим примириться.
Вы знаете, что люди чаще бьются
Хоть сломанным оружьем, но оружьем,
Чем голыми руками.
Я прошу,
Послушайте еще ее признанье,
И если здесь сознается она
В участии своем хоть вполовину –
Пусть смерть падет на голову мою,
Когда его смущу я укоризной.
Поди сюда, любезное дитя!
Ты знаешь ли, кому из здесь сидящих
Почтеннейших синьоров ты должна
Оказывать всех больше послушанья?
Я знаю то, отец мой благородный,
Что надвое распался здесь мой долг:
Вам жизнию и воспитаньем я
Обязана; и жизнь, и воспитанье
Сказали мне, что вас должна я чтить:
Вы мой глава, я ваша дочь, родитель,
Но вот мой муж. Позвольте же и мне
Быть столько же покорной мавру, сколько
И мать моя, с своим отцом расставшись
И выбрав вас, была покорна вам.
Ну, Бог с тобой! Я кончил, ваша светлость.
Угодно вам – мы перейдем к делам
Республики. О, лучше б я хотел
Приемыша иметь, чем дочь родную!
Мавр, подойди и выслушай меня.
От всей души даю тебе я то,
Что у тебя от всей души бы вырвал,
Когда б ты им уже не завладел.
(Дездемоне.)
Ну, милое сокровище, душевно
Я радуюсь, что дочери другой
Нет у меня, а то б я стал тираном
Из-за побега твоего и в цепи
Ее сковал. Я кончил, ваша светлость.
Позвольте же, как будто вместо вас,
Мне высказать теперь такое мненье,
Которое могло б влюбленным этим
Ступенями служить для достиженья
Приязни вашей.
Когда уж нет спасенья, грусть должна
Окончиться с сознанием несчастья
И гибели последней из надежд.
Оплакивать исчезнувшее горе –
Вернейший путь призвать другую скорбь.
Когда нельзя предотвратить удара –
Терпение есть средство отомстить
Насмешкою судьбе несправедливой.
Ограбленный, смеясь своей потере,
У вора отнимает кое-что:
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке