ШУТ. А какого шута ты набиваешься в друзья к тому, кто нынче не в чести? Если не чуешь, откуда ветер дует, в два счета простудишься. Мой колпак тебе явно к лицу. Посмотри на этого бедолагу: двух своих дочек он проклял с отчаяния, а третью – благословил невзначай. Без колпака тебе при нем туго придется. Если бы я имел двух дочерей, мне бы понадобилось целых два колпака.

ЛИР. Почему, дружок?

ШУТ. Я бы отдал им все нажитое и остался бы колпак колпаком. Один ты можешь одолжить у меня, другой – у дочек.

ЛИР. Осторожней, болван! Плеткой огрею!

ШУТ. Правда – псина беспородная: все на дворе да в конуре, а для сугрева – плетка. Зато лесть – сука густопсовая: греется у камина и такое от нее идет благо, я бы сказал, воние.

ЛИР. Твои шутки дурно пахнут, шут.

ШУТ. Хочешь, старичок, выучить умный стишок?

ЛИР. Безумно.

 
ШУТ. Тогда запоминай, дяденька:
      Не болтай пустяков,
      Дом запри от воров,
      Не наделай долгов,
      Не топчи башмаков,
      Заведи скакунов,
      Обходи игроков,
      Вечно пьяных дружков
      И район бардаков, —
      И потраченный грош
      Двадцать раз обернешь.
 

КЕНТ. Ничем ты нас не удивил, шут.

ШУТ. Заплати мне, и я на манер продажного адвоката такое тебе скажу – то-то удивишься. Тогда то, что было ничем, чем-нибудь да станет. Как по-твоему, дяденька, так бывает?

ЛИР. Нет, дурачок, то, что было ничем, ничем и останется.

ШУТ (КЕНТУ). Объясни ему, пожалуйста, чем он стал без своих владений. Шута он к шутам пошлет.

ЛИР. Ты, однако, злой шут.

ШУТ. А тебе доброго подавай. Хочешь я тебе растолкую, чем злой шут отличается от доброго?

ЛИР. Хочу, малыш. Поучи меня, поучи.

 
ШУТ (Поет). Тот умник, с чьей подачи
      Всю землю роздал ты,
      Глупей шута, иначе
      Не лез бы он в шуты.
      Злой шут сидит у трона,
      На злом – колпак венцом,
      А добрый, сняв корону,
      Не венчан колпаком.
 

ЛИР. Уж не меня ли ты шутом называешь, малыш?

ШУТ. Этот твой титул врожденный, ты его никому не всучишь, как прочие, даже если захочешь.

КЕНТ. Он не конченый глупец, милорд.

ШУТ. Я не стану им, даже если возьму на откуп всю глупость: знатные господа непременно войдут в долю, а дамы – оттягают свою. А теперь, дяденька, если ты мне дашь яичко, я тебе свой коронный номер покажу.

ЛИР. Какой еще коронный номер?

ШУТ. А такой. Проткну яичко иголкой, белок-желток высосу, скорлупу расколю пополам, и выйдут из осколков две короны. У тебя была одна корона, ты ее расколол пополам и роздал осколки. То есть ты позволил ослу оседлать себя и пошлепал по грязи с ним на загорбке. Должно быть, не много ума было под твоей венчанной золотом лысиной, если ты ее собственноручно развенчал. Пусть кто-нибудь скажет, что мои слова – шутовство, кнутом того отодрать. (Поет.)

 
      Теснят шутов и дураков,
      Куска лишая в драке,
      Тьмы одуревших мудрецов,
      Премудрых, как макаки.
 

ЛИР. С каких пор у тебя прорезался голос, дружок?

ШУТ. С тех самых, как по твоему приказу дочки стали играть с тобой в матери. Едва ты вручил им по розге и приспустил с себя штанишки… (Поет.)

 
      Они от счастья лить слезу,
      А я запел с кручины,
      Что зад подставил под лозу
      Державный дурачина.
 

Вот бы мне выучиться лгать. Найди мне, дяденька, учителя вранья.

ЛИР. Выучишься врать – хлыста отведаешь.

ШУТ. До чего же ты на дочек своих непохож! Они мне показывают хлыст, когда я говорю правду, ты мне его тычешь в нос, когда я собираюсь солгать, а порой меня хлыщут, когда я пытаюсь отмолчаться. Нет, быть шутом – нешуточное дело. Но даже шутки ради не влез бы я в твою шкуру, бездельник. Ты изрезал свой ум в лоскуты, и остался лоскутным королем. Кстати, вот идет один из твоих лоскутков.

Входит ГОНЕРИЛЬЯ.

ЛИР. Что с тобой, дочка? Ты так пасмурно глядишь. С некоторых пор ты вечно не в духе.

ШУТ. Ты был мужчина что надо, когда плевал на то, в духе она или нет. А теперь ты нуль без палочки, и ценишься ниже меня. Как ни мала цена шуту, ты и вовсе за бесценок идешь. (ГОНЕРИЛЬЕ.) Умолкаю, ваше сиятельство. Ваше безмолвие весьма красноречиво велит мне заткнуться. (Указывая на ЛИРА.)

 
      У него под старость лет
      Нет горбушки на обед.
      Ни горошинки в стручке.
      Молчу, молчу, молчу.
ГОНЕРИЛЬЯ. Добро б еще дурак ваш своевольный,
      Так нет, все ваши присные дерзят,
      Бесчинствуют и время коротают
      В немыслимых и гнусных кутежах.
      Я вас просила свиту обуздать,
      Но зря старалась. Хоть и слишком поздно,
      Но, к вам прислушавшись и присмотревшись,
      Я поняла, что, к моему стыду,
      Вы чуть ли не зачинщик этих оргий.
      Иначе грех без кары не остался б.
      Уж мы бы позаботились о том
      Во имя блага и здоровья края.
      И как бы вы потом ни обижались,
      Мы без стесненья сделали бы все,
      Что требуют оглядчивость и мудрость.
ШУТ. Так-то вот, дяденька.
      Кукушек воробей вскормил
      На голову свою:
      Разбили те, набравшись сил,
      Макушку воробью.
      Задув свечу, во мраке мы сидим.
ЛИР. И это наша дочь?
ГОНЕРИЛЬЯ. Я полагаю,
      Что достучусь до вашего рассудка,
      Которым вы богаты и который
      Избавит вас от нынешних причуд,
      Несовместимых с вашим положеньем.
 

ШУТ. Ослу понятно: яйца учат курицу. Заслушаться можно, честное слово.

 
ЛИР. Скажите мне, куда девался Лир?
      Ведь я не Лир. Не тот у Лира взгляд
      И речь не та. Быть может, он уснул?
      А с ним – его сознание и чувства?
      А если он не спит, кто я такой?
ШУТ. Ты – призрак Лира.
ЛИР. Кто я, в самом деле?
      Мой разум, опыт, знаки высшей власти
      Меня морочат, видимо, внушая,
      Что я – отец, а это – дочь моя?
ШУТ. Которая шпыняет, как мальца,
      Такого непослушного отца.
ЛИР. Как ваше имя, дивное созданье?
ГОНЕРИЛЬЯ. Фиглярство это, сэр, как раз подходит
      К безумствам вашим, вновь приобретенным.
      Поймите же, прошу, что неприлично
      Вам, старику почтенному, блажить.
      Где вы набрали рыцарей своих?
      Сто наглецов, развратников и пьяниц,
      Объевшихся беспутством эпикуров,
      Двор герцога в заезжий превратили,
      А замок, где король гостит, – в бордель.
      Надеюсь, ваша совесть вас принудит
      Унять разгул. Еще я вас прошу,
      Прошу, хоть обошлась бы и без просьбы,
      Уменьшить вашу челядь, разогнать
      Всех, кто забыл о правилах приличья,
      Кого к себе и близко подпускать
      Не должно в ваши годы.
ЛИР. Дьявол! Бес!
      Чтоб ты пропала! Рыцари, по коням!
      И без тебя, ублюдок из ублюдков,
      Я проживу! Я не без дочерей!
ГОНЕРИЛЬЯ. Людей вы бьете. Слугам и служанкам
      Проходу ваша сволочь не дает!
 

Входит АЛЬБАНИ.

 
ЛИР. О горе мне! Раскаялся – да поздно!
      По коням! – А, пришли? Вы с ней стакнулись?
      Что? Жду ответа? – О неблагодарность!
      Ты – дьяволица с каменной душой!
      Когда ты в сердце собственных детей,
      Ты гаже гад морских.
АЛЬБАНИ. Что с вами, сэр?
ЛИР (ГОНЕРИЛЬЕ). Но ты клевещешь, коршунье отродье!
      В моем отряде – лучшие из лучших.
      Они и долг свой честно исполняют,
      Хранят и репутацию свою.
      И надо же мне было превратить
      Корделии проступок в смертный грех!
      Он, как таран, разбил мою любовь
      И естество мое разворотил,
      Которое теперь гноится желчью.
      О Лир, несчастный Лир, безумный Лир!
      Ломись теперь в тот дом, откуда глупость
      Изгнала ум! (Бьет себя по голове.)
      Седлать коней, друзья!
 

(КЕНТ и РЫЦАРИ уходят.)

 
АЛЬБАНИ. Милорд, в чем дело? Я не понимаю.
ЛИР. Допустим, сэр. – Услышь меня, Природа!
      Услышь, богиня! Откажись от мысли
      Гадюке этой материнство дать.
      Наполни ей бесплодием утробу
      Иль детородных органов лиши,
      Чтоб не могло ущербное нутро
      Зачатьем эту тварь благословить.
      А если все же понесет она,
      Пусть в тяжких муках изверга родит,
      Чтоб, от него чудовищные пытки
      Приняв, она состарилась до срока;
      Чтоб выплакала в юности глаза;
      Чтоб за ее любовь, за недосып,
      Он ей плевал в лицо. Она тогда бы
      Узнала, что детей неблагодарность
      Мучительнее, чем укусы змей.
      Скорей в дорогу!
 

(Уходит.)

 
АЛЬБАНИ. Что произошло?
      Скажи мне, заклинаю небесами!
ГОНЕРИЛЬЯ. Не беспокойся из-за пустяков.
      Все это старческое слабоумье.
      Что делать – возраст.
 

ЛИР возвращается.

 
ЛИР. Где еще полсвиты?
      Я к вам приехал с сотнею людей.
АЛЬБАНИ. Да объясните наконец…
ЛИР. Сейчас.
 

(ГОНЕРИЛЬЕ.)

 
      О жизнь и смерть! Мне совестно, что ты
      Мужскую суть мою поколебала;
      Что я себя позволил оскорбить;
      Что плакал я. Чума тебя возьми!
      Пусть разобьет тебя параличом
      Отцовское проклятие мое!
      Вот глупые глаза, вы снова плакать?
      Вас надо вырвать, вырвать из глазниц
      И бросить вместе с вашими слезами
      В сухую глину. До чего я дожил!
      Постой же. У меня еще есть дочь.
      И эта дочь отца не даст в обиду.
      Я все скажу ей. От ее ногтей
      Ты морду не спасешь свою, волчица.
      По-твоему, величие былое
      Вернуть себе я не смогу? Увидишь.
 

(Уходит.)

 
ГОНЕРИЛЬЯ. Теперь ты понял?
АЛЬБАНИ. Знаешь, Гонерилья,
      Лишь потому, что я тебя люблю,
      Я не вмешался.
ГОНЕРИЛЬЯ. Полно о любви.
 

(ШУТУ.)

 
      А ты, полу-мерзавец, полу-шут,
      Беги за господином. – Где же Освальд?
 

ШУТ. Дяденька Лир. Эй, дяденька Лир! Подожди, не уходи без шута.

 
      Лисице-плутовке
      И дочке-чертовке —
      На шейку удавку,
      За хвост и – в канавку.
      Но нету веревки
      И нету сноровки.
 

(Уходит.)

 
ГОНЕРИЛЬЯ. Сто рыцарей! Хорошенькое дело.
      Старик умен, да не на ту напал.
      Сто рыцарей, точней – сорвиголов,
      Ему послушных и на все готовых.
      А если что почудится ему,
      Взбредет на ум, послышится, приснится,
      То мы трясись от страха? – Где же Освальд?
АЛЬБАНИ. Невелика опасность. Мне не страшно.
ГОНЕРИЛЬЯ. Страшней самой опасности беспечность.
      Не в страхе зло, – в нечаянной беде.
      Отца насквозь я вижу и сестре
      Пишу письмо о замыслах его.
      И если мы во мненьях разойдемся
      Об этой сотне…
 

Входит ОСВАЛЬД.

 
                                   Освальд, наконец-то!
      Письмо к сестре готово?