Однако поход принца Евгения Савойского не дал желаемых результатов, и Ускюб стал последним городом на пути к Салоникам, который австрийцам удалось взять. Продвинуться дальше они уже не смогли. Тем не менее, по условиям Карловицкого мира 1699 года, турки оставили Венгрию (кроме Баната с городом Темешвар (совр. Тимишоара в Румынии), из которого османы ушли лишь девятнадцать лет спустя в 1718 г.) и отдали Австрии Трансильванию. После этого отношение этой державы к Турции кардинально переменилось. Раньше Австрия считала турок агрессивным народом, которому надо давать отпор; теперь они стали для нее слабым врагом, которого необходимо атаковать, или укреплением, которое следует усиливать, чтобы, в случае необходимости, сдержать наступление русских, которых Австрия считала своими соперниками на Востоке. И этот соперник был очень опасен, поскольку у Австрии было много славянских подданных, которые могли стать жертвами русской религиозной и национальной пропаганды.

XVIII век дал примеры для всех этих точек зрения. Порой австрийское правительство испытывало желание захватить побольше турецких земель; тогда оно обращалось к России за помощью, невзирая на риск ее усиления. Так произошло во время войны 1735–1739 годов, когда австрийские и русские армии совместно выступили против турок; при составлении проекта раздела Турции между Екатериной II и Иосифом II, согласно которому Российская империя получала бы Крым, а Босния и Герцеговина доставались Австрии; и во время войны 1787–1791 годов, когда обе империи снова сделались союзниками, а турки – их общим врагом. Интересно, однако, отметить, что, когда Австрия придерживалась этой политики, ей удавалось достичь меньшего, чем когда она воевала с Турцией в одиночку. Если после австро-турецкой войны 1716–1718 годов, которая завершилась Пожаревацким миром, Австрия получила часть Сербии, Северную Боснию и Малую Валахию, а также Банат, то ее помощь России в войне 1735–1739 годов стоила ей всех приобретений к югу от Дуная, а также Малой Валахии^[5], а союз 1787–1791 годов не принес ничего, кроме города Оршова и двух небольших территорий на границе с Хорватией.

Во время Русско-турецкой войны 1768–1774 годов, которая завершилась подписанием Кючук-Кайнарджийского мира, Австрия предложила Турции заключить тайный союз, стоило ей только увидеть, что русские стали одерживать слишком много побед. Австрии отошла Буковина^[6]. В тот период австрийский дипломат Тугут верил, что падение Турции не за горами. Он хотел добиться того, чтобы австрийской долей добычи стали два Дунайских княжества. Туда был отправлен австрийский консул, которому было велено сорвать все планы своего русского коллеги. Но Французская революция и смерть Иосифа II, случившаяся очень вовремя, как это часто бывает в истории, спасли жизнь «больного человека» (так называли в XVIII в. и позже Турцию) и отвлекли внимание австрийского правительства от Востока, ибо оно обратило свой взор на Запад.

Однако XVIII век сделал многое, чтобы сформировать политику австрийского правительства на Балканском полуострове.

Австрийская оккупация Малой Валахии, значительную часть которой составляли земли, входящие сейчас в состав Сербии, а также небольшого куска Северной Боснии продолжалась 21 год, с 1718 по 1739 год. За это время здесь сформировалось движение, которое возобновилось в наше время. Политика Австрии сделалась тогда очень важным фактором «восточного вопроса» и взяла на себя тот долг, хотя и временно, для которого, вероятно, и выбрала ее судьба. Влияние этих двадцати лет на европейские народы, которые по условиям Белградского договора 1739 года вернулись под власть Турции, сохранилось на долгие годы. Среди румынской Малой Валахии австрийская власть была очень непопулярна, ибо австрийские чиновники требовали регулярной уплаты налогов, зато сербы, жившие в Турции, с тех пор стали считать Австрию единственной державой, которая, при существовавших в ту пору условиях, могла сделать их свободными. После падения сербской независимости в XV веке многие потомки сербов переселились в Венгрию; а два сербских патриарха из города Ипек^[7], за которыми устремились тысячи сербов, последовали их примеру и переселились в Венгрию. Венгерские сербы были самыми лучшими солдатами принца Евгения Савойского, а когда начиналась очередная австро-турецкая война, их братья в Сербии брали в руки оружие и шли в австрийскую армию. Один сербский поэт назвал Иосифа II «защитником сербского народа», а сербские лидеры горько упрекали его преемника за то, что он в 1791 году заключил с Турцией мир. Не удивит нас и то, что они вскоре в этом раскаялись.

Впервые после турецкого завоевания Сербия продемонстрировала признаки материального прогресса во время двух десятилетий австрийской оккупации. Сербы, естественно, надеялись, что австрийские власти на этот раз не уйдут за Дунай и Саву. Ничего не зная о западной политике, они не могли понять, почему страна, которая сумела овладеть Белградом и войти в Боснию, заключила мир с врагом на очень скромных условиях. Однако последняя декада века дала Австрии возможность приобрести еще один плацдарм на Ближнем Востоке. В тот же самый год, когда с Пелопоннеса ушла Венеция, Австрия впервые появилась на Балканах. Когда погибла Венецианская республика Святого Марка, ее наследство на Адриатике перешло к Габсбургам. По условиям мирного договора в Кампо-Формио, заключенного в 1797 году, по которому владения Венеции в Далмации отходили (частично) к Австрии, эта сильная держава сменила угасающую Венецианскую в качестве соседки Турции и Черногории. Так Австрия продемонстрировала встревоженному султану, что страна, которая оккупировала Иллирийское побережье, когда-нибудь, вероятно, займет всю территорию Боснии.

Англия, в отличие от России и Австрии, не была соседкой Турции, но, еще до создания Индийской империи, имела свои интересы на Востоке благодаря обширной торговле с Левантом. Еще в самом начале XVI века один левантиец стал английским консулом в Хиосе, а в 1520 году первый английский консул был назначен на остров Крит. Королева Елизавета добилась для своих подданных права свободно торговать в турецких доминионах. До этого они вели торговлю с Ближним Востоком в «аргизиях» республики Рагуза (Дубровник), которая в то время была самым крупным торговым сообществом на Балканском полуострове. Говорят, что после того, как Англия стала перевозить свои товары в Левант на своих собственных торговых судах, произошла небольшая ссора по вопросу о том, в какой валюте надо оплачивать пошлину; но, как бы там ни было, интерес Англии к Турции был преимущественно коммерческий. До начала XIX века влияние Англии в этой части света было заметно лишь благодаря «компании левантийских купцов», которая получила от Елизаветы патент в 1581 году. На следующий год первое судно этой компании отправилось в Константинополь, и на нем прибыл в Турцию первый английский посол. Как и все его преемники на этом посту, он до самого 1803 года назначался и получал плату не от английского правительства, а от компании; его главной задачей было способствовать развитию торговли. Одновременно ему было поручено добиться поддержки султана в борьбе с «идолопоклонниками» испанцами, ибо к берегам Англии вот-вот должна была направиться Испанская армада. Эта смесь коммерции, политики и религии была характерной чертой английского искусства управления, и посол не имел права игнорировать ни одной части своих инструкций. Прибыв в Стамбул (Константинополь), он тут же начал назначать консулов в разные места страны; он сам и сменивший его Эдуард Бартон использовали бесхитростные теологические аргументы, чтобы настроить советников султана против Испании. Турки признали, что между их религией и религией гяуров нет большой разницы, ибо английские гяуры убрали из своих церквей иконы и статуи. Однако Испания была сильна; она владела сокровищами Нового Света, и турки не прислали Англии никакой помощи, хотя султан так полюбил Бартона, что взял его с собой на войну с Венгрией.

Яков I подтвердил монополию компании; несмотря на высокомерие, с каким турки в середине XVII века относились к христианам, английские корабли посещали Грецию; а один мусульманин как-то заметил, что англичане «всегда держат свое слово, даже если это угрожает им гибелью». Английский посол получил от австрийцев деньги, чтобы подкупить главного представителя Турции при заключении Карловицкого мира, а представитель Англии, при заключении мира в Пожареваце, добился, чтобы турецкой провинции Герцеговина были переданы два небольших острова в море. Эти анклавы, Клек и Саторина, сыграли очень важную роль в восстании 1875–1876 годов и до 1908 года оставались диковиной политической географии.

В XVIII веке, когда на передний план как возможный преемник турок в Европе вышла Россия, британские государственные мужи, как правило, не испытывали страха перед усилением «московитов». Один раз, как мы уже видели, британцы попытались помочь русским и туркам заключить мир, поскольку это отвечало интересам их собственной торговли. В 1719 году Стэнхоуп хотел «оттеснить московитов как можно дальше», но в середине XVIII века самым сильным торговым соперником в Леванте стала Франция, где английская компания лишилась всех своих преимуществ из-за того, что энергичную поддержку Турции оказал маркиз де Вильнёв. В ту пору Франция, а не Россия угрожала Индии, а появление российского флота в Черном море рассматривалось английскими купцами как помощь, ибо благодаря ей они смогли бы открыть для себя новый рынок. Мы видели, что в русском флоте, который чуть было не взял Стамбул (Константинополь), а в 1770 году уничтожил турецкий флот в Чесменском бою, было немало английских моряков, а турецкое правительство просило Англию объяснить, какова на самом деле цель ее политики. Накануне подписания фатального (для Турции, но не для России. – Примеч. пер.) Кючук-Кайнарджийского мирного договора лорд Чатам писал, что он «вполне русский», но посол Англии в Константинополе был совсем другого мнения. Еще в 1786 году Мирабо допускал, что русские попытаются захватить Индию. В 1791 году премьер-министр Англии Питт, в случае если бы его поддержала вся страна, собирался объявить России войну ради сохранения баланса сил; Фокс с энтузиазмом поддерживал Россию, а Питт считал, что лучше иметь своим союзником Турцию. Тем не менее, благодаря комбинации этих направлений политики, XVIII век завершился тройственным союзом Англии, России и Турции, направленным против Франции, которая вторглась в Египет.

Поскольку в начале XX века в турецких делах преобладало влияние Германии, стоит сказать несколько слов и о восточной политике Пруссии, которую она проводила в тот период, который мы только что описали. Великий курфюрст Бранденбурга хотел использовать Дунайские княжества в своей борьбе с Польшей; правитель одного из них, после того как его свергли турки, попытался получить помощь у Бранденбурга^[8]. Фридрих II Великий понимал, что экспансия России на Восток не принесет ему никакого вреда – ибо там у него почти не было своих интересов, – зато поможет нейтрализовать его соперницу Австрию. Его представитель в Стамбуле (Константинополе) время от времени выступал в защиту правителя Молдавии. В эту страну был назначен прусский консул, частично потому, что он не просил, чтобы его работу оплачивали. Фридрих II считал Турцию полезным средством отвлечения внимания Австрии, что способствовало бы успеху его завоевательных планов. Фридрих-Вильгельм II заключил Тройственный союз с Англией и Голландией, противопоставив его австро-русскому альянсу против Турции, который просуществовал с 1787 по 1791 год. Но в то время вся германская торговля находилась в руках Австрии, а не Пруссии, и территориальные притязания Пруссии не касались Османской империи; самое большее, что она могла сделать, это потребовать компенсацию за приобретение других владений на Востоке.

Таким образом, в начале XIX века прямое или косвенное отношение к восточному вопросу имели четыре великие державы: Франция была главной защитницей султана, а также католиков в Леванте; Россия мечтала о создании новой Восточной Римской (Византийской) империи, о чем мы уже говорили; она уже начала свои попытки привлечь православных христиан в турецких владениях на свою сторону; Австрия колебалась между страхом перед Россией и желанием завладеть территорией Турции; а Великобритания в целом благоприятно относилась к идее укрепления дружбы с Россией. Все эти страны придерживались общего мнения, что, рано или поздно, Османская Турецкая империя лишится своих владений в Европе.

Тем не менее в начале XIX века турецкий султан владел в Европе обширными территориями. Ему принадлежал весь остров Крит с его тогдашней столицей, городом Кандия; и даже воинственные сфакиоты (на юго-западе Крита), добившиеся определенной независимости, были вынуждены платить ему «харач» (поголовный налог), введенный в 1770 году. Остальная часть современной Греции также была турецкой, за исключением Ионических островов. Эти острова, являясь республикой, находились под совместным протекторатом русского царя и турецкого султана. Все бывшие владения этих островов на материке, за исключением Парги, были турецкими, ибо их захватил Али-паша Янинский, а потом формально передал Турции, выполняя условия конвенции, заключенной в 1800 году с Россией.

То, что называется теперь Европейской Турцией, было в ту пору частью Османской империи, а современные Болгария, Сербия, Албания, Босния и Герцеговина, а также более половины Черногории напрямую подчинялись султану. За Дунаем два княжества – Валахия и Молдавия, включавшая в себя Бессарабию и простиравшаяся до самого Днестра, являлись государствами, которые платили дань (султану), но управлялись греческими правителями, избранными Портой из членов богатых семей фанариотов, живших в Стамбуле. Площадь турецких владений в Европе в 1801 году составляла более 600 тысяч квадратных километров: здесь проживало 8 миллионов человек. Их площадь в начале XIX века составляла 27 596 квадратных километров, а население 2 миллиона человек^[9], которые в основном жили в Стамбуле. Таков результат консолидации, как называл ее лорд Биконсфилд, занявшей больше столетия.

Основным оплотом Турции были ее азиатские владения; из Азии турки пришли и туда же однажды вернутся. Их потери здесь были поэтому гораздо меньше, чем в Европе. В начале XIX века азиатские границы Турецкой империи были сильнее вытянуты вдоль побережья Черного моря, чем сейчас. В Африке Триполи и Киренаика в 1911 году были «помещены под итальянский суверенитет». Египет в XIX веке попал под власть независимого суверена и перестал быть доминионом Турции, Триполи, где Ахмет Караманли добился виртуальной независимости в 1714 году, превратились в номинальную провинцию, платящую дань, а на самом деле стали «царством пиратов», главой которого в ту пору был печально знаменитый Юсуф-паша. Тунис, находившийся под властью бея, и Алжир, управляемый выборными деями, теоретически были подданными султана. Впрочем, местные вожди редко признают такое подданство – разве только тогда, когда какая-нибудь морская держава угрожает покончить с пиратством варварских государств.

Европейские владения Турции на тот период были разделены на пять губернаторств, которые делились на провинции, а те, в свою очередь, на районы. Кроме этих губернаторств, существовали еще два Дунайских княжества, которые, к несчастью для них, обладали квазинезависимостью. Это было хуже, чем прямое правление султана. Пять европейских губернаторств назывались: Румелия, Босния (включавшая в себя болгарский Видин), Силистрия (включая Белград), Дьезаир (включая Пелопоннес и многие греческие острова) и Крит. Губернатор Румелии, которого по-турецки называли бейлербеем или «беком всех беков», во время войны возглавлял всю турецкую армию в ее европейских владениях.

Пять европейских губернаторств делились на девять пашалыков: Румелия, Белград, Босния, Скутари, Янина, Негропонт, Морея, Кандия и Архипелаг. Подданные султана в европейской части империи принадлежали к разным народам: это были турки, греки, болгары, сербы, албанцы и румыны. Всем им жилось очень тяжело, хотя мусульманам было гораздо легче, чем христианам. Первые имели возможность достучаться до султана; их интересы в провинциях защищали небольшие группы местных дворян, которые помогали губернатору выполнять свои обязанности. Но и сто лет назад судьба провинциалов была такой тяжелой, что вызывала сочувствие даже у тех, кто назвал себя сторонником турок. Когда читаешь, как страдали простые жители турецкой Османской империи, то на ум приходят мрачные описания притеснений, которые приводят римские сатирики в своих произведениях. И дело было не в том, что фиксированные налоги в империи были очень высоки, а в том, что вся система управления, какой бы прекрасной она ни была в теории, на практике полностью прогнила. В Блистательной Порте царила коррупция, купить можно было все. Паша, назначенный губернатором провинции на год, вынужден был платить большую сумму за свое назначение; все эти деньги он потом выбивал из жителей провинции. Когда срок его пребывания у власти подходил к концу, он, желая сохранить свой пост, снова начинал давать взятки чиновникам Стамбула (Константинополя), за это тоже расплачивались несчастные жители провинции.

Эта система была плоха, если паша был человеком богатым и имел свой собственный капитал, но гораздо хуже, если он был беден, как это обычно и случалось, и ему приходилось занимать деньги у какого-нибудь греческого или армянского ростовщика под огромные проценты. Ростовщик получал свою долю дани, которую платила провинция. Судьи, назначавшиеся, как и губернаторы, Стамбулом, безо всякого стыда брали взятки, а офицеры, исполнявшие их приговоры, отличались еще большей жадностью. Власти любили вводить временные налоги для местных нужд, которые потом неизменно превращались в постоянные. Было подсчитано, что около половины продукции каждого предпринимателя доставалось правительству провинций; а если учесть, какую нужду в деньгах испытывали губернаторы, то не приходится удивляться, что налоги забирали у людей большую часть их доходов. Постоянные разъезды паши, подарки администрации, которые были привычным явлением в Турции, необходимость по самому мельчайшему поводу посылать гонцов, ибо почтовой службы не существовало, а также роскошь и содержание дворцов, в которых жили крупные чиновники, – все это требовало огромных расходов. Жизнь в империи была небезопасной, ибо повсюду бродили шайки разбойников, а это мешало развитию промышленности; люди боялись вкладывать деньги в дело, опасаясь, что они пропадут; дороги находились в ужасном состоянии, а ведь когда-то английские путешественники рассказывали, что они гораздо лучше, чем в Англии, – все это мешало развивать торговлю и промышленность.