Норвежская кампания длилась два месяца, с начала апреля до начала июня. К концу мая британские и норвежские войска потерпели поражение в Южной и Центральной Норвегии, но, оттеснив немцев на восток, захватили Нарвик, незамерзающий порт Северной Норвегии, связанный железной дорогой со шведскими месторождениями железной руды, имевшими жизненно важное значение для Гитлера. Для того чтобы перерезать морские пути доставки шведской руды из Нарвика в Германию, в марте была разработана операция (кодовое название «Уилфред») по минированию норвежских территориальных вод. Но Чемберлен и Галифакс не спешили начинать операцию «Уилфред» из опасения вызвать недовольство Норвегии и Дании. В самом начале Нарвик был главной целью Черчилля, но к началу июня события во Франции заставили премьер-министра пересмотреть свою точку зрения. Эвакуация была не слишком успешной. Днем 8 июня 1940 года британский авианосец Glorious вместе со своим эскортом – эскадренными миноносцами Acasta и Ardent – были перехвачены в Норвежском море немецкими линейными крейсерами Gneisenau и Scharnhorst. Уже через два с небольшим часа немецкая артиллерия потопила Glorious и оба эскадренных миноносца; погибли свыше полутора тысяч человек из состава Королевского флота, морской пехоты и Королевских Военно-воздушных сил. Черчилль, Первый лорд адмиралтейства, когда началась Норвежская кампания, и премьер-министр, когда она закончилась, взял на себя ответственность за катастрофические последствия. До конца войны Черчилля не оставляли воспоминания о потере Glorious и нападении Gneisenau и Scharnhorst, и порой его военно-морская стратегия была сомнительной. Он все еще приспосабливался к условиям современной войны, и у него это не всегда получалось; успех немецких линейных крейсеров и уязвимость Glorious, по-видимому, доказывали, что на море правят быстрые, тяжелые корабли. На самом деле авианосцы, если использовать их должным образом, представляют смертельную угрозу линейным крейсерам.

Гитлер получил норвежскую и шведскую руду, но этот трофей ему дорого обошелся; в течение следующих четырех лет более 160 тысяч солдат из его лучших войск оставались в Норвегии в ожидании возвращения англичан. Не считая расстрелов норвежских патриотов и упорных поисков британских коммандос, более двенадцати первоклассных дивизий вермахта пропустили войну. Черчилль, в свою очередь, был одержим идеей возвращения в Норвегию и в течение следующих четырех лет сводил с ума своих военачальников тем, что сэр Алан Брук назвал «его безумными норвежскими планами». Гитлер, получается, разгадал планы Черчилля^[144].

Черчилль, хорошо понимая, что критика в его адрес основывается на его прежних сомнительных стратегических решениях и дурной славе, которую он завоевал переходом из одной партии в другую, был озабочен урегулированием отношений с палатой общин и предпринял серьезные шаги в этом направлении. Он пригласил Чемберлена в свое правительство в качестве лорда – президента Совета и лидера Консервативной партии и отправил ему записку: «Никаких изменений в палатах в течение месяца». Начиная с 13 мая, своего третьего дня в должности премьер-министра, Черчилль начинал работать в «номере 10» во второй половине дня, но в первые недели после назначения он проводил большую часть времени в Адмиралтейском доме^[145], используя гостиную, в которой стояла мебель, украшенная резными изображениями дельфинов (он называл ее «рыбной комнатой»), для заседаний кабинета.

Он едва ли мог игнорировать проблемы, которые на протяжении семи лет являлись причиной разногласий между ним и миротворцами, но спокойно упоминал о них, даже с легкой иронией. Представляя одного миротворца жене, он с улыбкой сказал: «О да, моя дорогая, у него есть медаль с мюнхенским баром». Он был бы рад больше не видеть своего министра иностранных дел и главного миротворца лорда Галифакса, но пока оставил его в министерстве иностранных дел. Черчилль попал в затруднительное положение: те, кто поддерживали его в трудные годы, теперь хотели, чтобы он вышвырнул всю «старую гвардию», но у него было на этот счет собственное мнение. «Если мы затеем ссору между прошлым и настоящим, то поймем, что потеряли будущее», – сказал он, а позже добавил: «Никто не имеет больше прав, чем я, предавать прошлое забвению. Вот почему я боролся с этими вредными тенденциями»^[146].

В формировании кабинета решающую роль играла политика. Черчиллю требовалось сформировать правительство из представителей всех партий, и он был ограничен временем. К 13 мая были сделаны назначения на большинство ключевых постов. Клемент Эттли (лорд-хранитель печати), Артур Гринвуд (министр без портфеля) и Эрнест Бевин (министр труда) были членами Лейбористской партии. Включение Бевина в состав кабинета свидетельствовало об истинном характере коалиции; его мать была прислугой, отец – неизвестен, в прошлом сам он был водителем грузовика и, уж конечно, не входил в окружение Черчилля. От либералов вошел сэр Арчибальд Синклер, давний друг Черчилля, заместитель командира батальона, когда им командовал Черчилль; он получил должность министра авиации. Из лагеря Черчилля сэр Джон Андерсон, назначенец Чемберлена, остался министром внутренних дел. Лео Эмери, старый товарищ Черчилля по Харроу (и временами его критик), один из руководителей консервативной группы, наиболее резко критиковавшей деятельность правительства Чемберлена, стал Государственным секретарем по делам Индии. Энтони Иден возглавил военное министерство. Только одно назначение вызвало возражение. Проблема не относилась к разряду политических. Черчилль хотел назначить лорда Бивербрука министром авиационной промышленности. Король был против. Это и понятно: Бивербрук был весьма неоднозначной фигурой, нежелательной по разным причинам. Но Черчилль нуждался в большом количестве самолетов и понимал, что никто лучше Бивербрука не решит эту задачу. Бивербрук, сказал он Джоку Колвиллу, «на двадцать пять процентов бандит, на пятнадцать процентов обманщик, а остаток – сочетание гениальности и истинной сердечной доброты»^[147].

Король все-таки согласился с его решением. Черчилль сумел отплатить и за старые обиды. Сэр Джон Рейт, министр информации и создатель Би-би-си, не позволял Черчиллю появляться на Би-би-си в 1930-х годах, почти десять лет, и с начала войны интриговал против него. 12 мая Черчилль отправил его в отставку с поста министра информации и назначил на его место Альфреда Даффа Купера, который вышел из правительства Чемберлена в знак протеста против Мюнхенского сговора. Вскоре Черчилль нашел новую должность для миротворца Рейта, назначив его министром транспорта. При формировании правительства он создал военный кабинет, состоявший из пяти членов: кроме самого Черчилля, в него вошли Чемберлен, Эттли, Галифакс и Гринвуд – «единственные, кто имел право на то, чтобы им отрубили головы на Тауэр-Хилл, если мы проиграем войну»^[148].

Его популярность в стране росла благодаря его примиренческой политике в отношении тех, кто относился к нему с презрением; это обсуждалось и ставилось ему в заслугу. Очень немногие заметили, как он незаметно дистанцировался от наиболее нежелательных из них. Сэра Сэмюэла Хора направили послом в Испанию, лорда Харлика – в Южную Африку, лорда Суинтона – на Золотой Берег (британская колония на побережье Гвинейского залива в Западной Африке), Малькольма Макдональда – в Канаду и, в самом конце года, Галифакса – послом в Соединенные Штаты. Вскоре Черчилль предпримет весьма эффективный маневр по высылке герцога Виндзорского, восхищавшегося Третьим рейхом; его восхищение было столь же ограниченным и незначительным, как он сам. Но Черчилль не мог выслать их сомнения в его способности. В тот день, когда Черчилль сказал Галифаксу, что он остается в министерстве иностранных дел, Галифакс написал в дневнике: «Мне редко встречались люди с такими странными пробелами в знаниях и чей ум работал такими рывками. Удастся ли заставить его работать в обычном режиме?» Действительно ли он осознает, задается вопросом Галифакс, насколько тяжелым является положение Британии, ведь «от этого многое зависит»^[149].

Вначале, позже написал Черчилль, «от меня и моих коллег не требовалось новых решений». План «Д» введен в действие, британские войска подошли к реке Диль, и, написал новый премьер-министр, «поэтому я не имел ни малейшего желания вмешиваться в военные планы и с надеждой ожидал предстоящего удара». Военный кабинет санкционировал задержание граждан неприятельских государств, проживающих в Великобритании, обсудил бомбардировки немецкой территории с точки зрения морали и одобрил послания премьер-министра президенту Рузвельту и Муссолини. Ответ Рузвельта был сердечным, но неутешительным. Черчилль просил предоставить «взаймы 50 или 40 ваших устаревших эсминцев»; Рузвельт объяснил, что это «потребует утверждения в конгрессе, а момент является неподходящим». Дуче грубо отреагировал на предложение Черчилля не ввязываться в драку. Италия, заявил он, является союзником нацистской Германии^[150].

Мир не спускал глаз с Нидерландов. Британцы следили за этим фронтом с особым беспокойством, понимая, какая угроза нависнет над их страной в случае создания нацистами баз в такой близости от Британии. Победы врага были впечатляющими, но не вызывали особой тревоги. В Нидерландах 4 тысячи нацистских парашютистов и немецких пехотинцев захватили ключевые мосты через Мез; Голландия капитулировала после бомбардировки Роттердама, которая привела к уничтожению 25 000 домов и гибели более тысячи человек (а не 30 тысяч, как объявило правительство Голландии, цифра, которая привела в ужас британцев). Тем временем в Бельгии немецкие воздушно-десантные войска и парашютисты захватили самый укрепленный бельгийский форт Эбен-Эмаэль. Затем немецкая пехота двинулась на юг, чтобы взять Льеж^[151].

Однако бельгийские, французские и британские войска отчаянно сражались. Несмотря на яростные атаки, немцам не удалось прорвать оборонительную линию вдоль реки Диль. Две вражеские дивизии проникли на сортировочную станцию рядом с Левеном, но томми 3-й дивизии генерала Бернарда Монтгомери быстро расправились с ними.

К югу от Левена две танковые дивизии при поддержке «Юнкерсов» Ю-87, пикирующих бомбардировщиков «Штука», которые налетали волна за волной, предприняли еще более мощную атаку на землях сельскохозяйственной школы в Жамблу. Генерал Жан-Жорж-Морис Бланшар мгновенно отдал приказ 1-й французской армии контратаковать противника. Это были отличные солдаты, потомки пуалю, чья храбрость внушала страх Европе в течение полутора веков, с Великой французской революции.

Они оттесняли немцев все дальше и дальше, и Гамелен решил, что был прав. Нацисты появились там, где он ожидал их появление, и не смогли нарушить оборонительную линию союзников. Британцы не испытывали такой уверенности. Немцам не удалось уничтожить самолеты ВВС Великобритании на земле, но они понесли потери в воздухе. В воскресенье, 12 мая, маршал авиации сэр Сирил Ньюолл сообщил о «неоправданных, относительно достигнутых результатов потерях средних бомбардировщиков», а в понедельник, когда в Адмиралтейском доме состоялось совещание Комитета начальников штабов под председательством Черчилля, впервые в качестве министра обороны, все пришли к выводу, что «еще не известно», где враг нанесет главный удар. Генерал Айронсайд, начальник имперского Генерального штаба, считал, что немцы могут укрепить свою позицию на этом фронте прежде, чем организовывать наступление в другом месте, возможно, «воздушное нападение на Великобританию». По мнению Черчилля, ситуация была «далеко не удовлетворительной». Один офицер обратил внимание присутствующих на зловещий знак. Бомбардировщики люфтваффе, подчеркнул он, достигли превосходства в воздухе над северным полем битвы, однако они не трогают французское подкрепление, движущееся на фронт. Почему немцы хотят, чтобы на этом фронте было больше войск союзников?^[152]

Никто, даже Петен, не говорил, что Арденнский лес совершенно непроходимый, хотя его заблуждение было столь же вопиющим. Он сказал, что Арденны «непроходимы для крупных механизированных сил». На самом деле это была местность, пригодная для использования танков. Французы должны были знать об этом – они проводили там маневры в 1939 году. Деревья служили в качестве маскировочных средств – самолеты-разведчики не могли засечь движение танков и воинских подразделений.

О немецкой стратегии в 1940 году можно составить мнение по операции, которой Генеральный штаб вермахта присвоил кодовое название «Удар серпом» (Sichelschnitt). Здесь, как в Польше, рейх применил новую концепцию ведения войны: глубокое проникновение мобильных бронетанковых войск на вражескую территорию, за которыми следует пехота. Планируя наступление, Гитлер разделил свои армии на три группы. Группа армий, которая наносила удар по Нидерландам, состояла из тридцати дивизий, включавших три танковые дивизии. Девятнадцать дивизий второй группы были связаны с линией Мажино. Основной удар в центр наносила третья группа армий: сорок пять дивизий, включая семь танковых дивизий, под командованием Герда фон Рундштедта. Эта безжалостная сила стремительно продвинулась через Люксембург и Арденны, форсировала реку Мез севернее и южнее Седана, приблизительно в 70 милях к юго-западу от Льежа, и вторглась на территорию Франции. Немцы сосредоточили главные силы приблизительно в 125 милях от Парижа и в 175 милях от портовых городов Кале, Гравлина и Дюнкерка. Немецкое Верховное командование знало, что сектор Седана является наиболее уязвимым местом обороны союзников: две французские армии, плохо вооруженные, плохо обученные и плохо экипированные.

По оценке французского верховного командования, любой мощной вражеской силе потребуется по крайней мере пятнадцать дней, чтобы преодолеть чащи и глубокие лесистые ущелья Арденн. Немцы проделали это за два дня, смяв позиции бельгийских пехотинцев. В воскресенье, 12 мая, к ужасу французских защитников вблизи Седана, на восточном берегу Меза появился механизированный клин семи бронетанковых дивизий Рундштедта – 1800 танков, 17 тысяч других транспортных средств и 98 тысяч солдат. Теперь был получен ответ на вопрос, почему люфтваффе позволили французскому подкреплению двигаться на север в сторону Голландии: главный удар немцев был направлен на Седан.

Нацисты понимали, что Мез будет для них самым сложным препятствием. В этом месте река узкая с быстрым течением; на противоположном берегу занимали хорошее положение батареи тяжелой артиллерии. Этого было бы достаточно в 1918 году, но тогда была другая война. В понедельник Рундштедт заставил замолчать все французские полевые орудия, каждую гаубицу, мастерски используя тактическую авиацию, – «Штуки» и другие бомбардировщики, атакующие с бреющего полета, – которая навела такой ужас на стрелков, что они бросили свои орудия. Штурмовые группы нацистов без проблем переправились на надувных лодках на противоположный берег; к югу и северу от Седана были созданы два плацдарма; затем наведены понтонные мосты, и наконец утром во вторник, 14 мая, с грохотом и рычанием появились танки. К середине дня немцы захватили значительный участок на французской территории, 3 мили в ширину и 2 мили в глубину.

Пришло и прошло время для французской контратаки. 13 мая в 17:30 был отдан приказ, и французский мотомеханизированный корпус, обладавший значительной ударной мощью, за которым следовала 55-я пехотная дивизия, перешел в наступление. Приближалось первое крупное танковое сражение в истории Второй мировой войны. Положение французов было далеко не безнадежным. Немецкий фланг подвергся атаке французских танков, а через Мез переправились еще не все танки, артиллерия и пехота. У французов были тяжелые танки; многие были вооружены 75-мм орудиями, более мощными, чем орудия на многих немецких танках. К сожалению, французы, вместо того чтобы собрать танки в единый мощный кулак для нанесения удара, рассредоточили их вдоль слишком широкого фронта. К еще большему сожалению, Высший военный совет принял решение использовать танки только для поддержки пехоты и запретил оснащать их радиосвязью. Французские механики-водители, не имея возможности общаться друг с другом, не могли скоординировать свои действия. Это привело к пагубным последствиям. За два часа с начала сражения немецкие танки уничтожили пятьдесят французских танков; оставшиеся несколько десятков бежали с поля боя.

Это была небольшая беда. Настоящая беда началась где-то между 18:00 и 19:00, когда, по словам французского командующего корпусом, «ситуация с приводившей в замешательство быстротой приближалась к катастрофической». Откровенно говоря, защитников охватила паника. Солдаты побросали винтовки и бросились бежать, и они бежали, запрудив дороги, 60 миль, пока не достигли Реймса. Некоторые офицеры пытались их остановить. Один из них позже вспоминал, что ему сказали солдаты: «Полковник, мы хотим домой, хотим вернуться к нашим обычным делам. Бессмысленно пытаться воевать. Мы ничего не можем сделать. Мы проиграли! Нас предали!»^[153]

В хорошо организованной армии их бы расстреляли на месте. Но все, офицеры и солдаты, казалось, заразились быстро распространявшимся страхом. По образному выражению Уильяма Л. Ширера, «обвалилась крыша». Распадался полк за полком, пока вся 9-я армия – порядка 200 тысяч солдат – не прекратила существование. По тря сенный командир дивизии отправился в штаб армии, чтобы доложить: «Боюсь, что из моей дивизии остался только я». Отступила 2-я армия, находившаяся на правом фланге 9-й армии. Тем временем немцы, пребывавшие в огромном количестве, начали брать их в плен. Шарль де Голль, принявший командование бригадой, был потрясен, увидев, как солдаты бросали свое оружие. «По пути их нагнали механизированные отряды врага и приказали бросить винтовки и двигаться на юг, чтобы не загромождать дороги. «У нас нет времени брать вас в плен!» – говорили им»^[154].

Теперь во французской оборонительной линии образовалась брешь шириной 60 миль, и в нее хлынули немецкие танки в сопровождении пехоты. Невероятно, но никто в Париже не знал о том, что происходит. Полевые командиры, стыдясь сообщить правду, преуменьшали масштабы катастрофы, докладывая в штаб генерала Жоржа, что все находится под контролем, а Жорж час за часом передавал их оптимистичные заверения в Венсенн, Гамелену. В среду, когда закончилась битва при Мезе и французы потерпели поражение, в коммюнике Гамелена говорилось: «Подводя итоги дня, 15 мая показывает ослабление активности в действиях противника… Наш фронт, получивший «встряску» между Намюром и областью к западу от Монмеди, постепенно восстанавливается».

Но был человек, который лучше владел информацией. Это многое говорит о военном истеблишменте Франции, если первым парижанином, узнавшим правду, было гражданское лицо: Поль Рейно. Премьер-министр изучил возможности танковой войны, и у него были агенты в армии, информаторы, которые сообщали ему, что происходит на самом деле. Во вторник, 14 мая, в 17:45, на пятый день наступления противника, Рейно телеграфировал Черчиллю: «На самом деле положение очень серьезное. Германия пытается нанести нам сокрушительный удар в направлении Парижа. Немецкая армия прорвала наши укрепленные линии к югу от Седана. Между Седаном и Парижем нет оборонительных сооружений, сопоставимых с теми, которые мы должны восстановить любой ценой». Кроме того, он попросил «незамедлительно» прислать десять эскадрилий английских истребителей^[155].