– Его не было в базе данных лиц, совершивших преступления сексуального характера. Он переехал в Ньютон год назад и не встал на учет в полиции.

– А как тогда вы на него вышли?

– Его сдал один из ребят из отдела по расследованию насильственных преступлений над детьми. Он как раз ведет то самое дело о развратных действиях в Ньютонском окружном суде. Там в самом верху страницы.

– Отпущен под залог?

– Под подписку.

– А что он сделал?

– Пощупал за причиндалы какого-то парнишку в публичной библиотеке. Парнишке было четырнадцать, как Бену Рифкину.

– Серьезно? Тут есть за что ухватиться.

– Ну, это хоть какая-то зацепка.

– Погоди, он хватает ребенка за яйца и его выпускают под подписку?

– По всей видимости, там под вопросом, захочет мальчик свидетельствовать против него или нет.

– И все равно. Я тоже хожу в эту библиотеку.

– В следующий раз береги яйца.

– И так все время это делаю.

Я вновь вгляделся в фотографию. Этот Патц показался мне подозрительным. Разумеется, я был в отчаянии – хотелось, чтобы это чувство возникло, мне позарез был нужен хоть какой-то подозреваемый, требовался какой-то результат, – поэтому я не стал безоговорочно доверять своим подозрениям. Но и полностью сбрасывать их со счетов тоже не стоило. Внутреннему голосу нужно доверять. Из этого и складывается профессионализм: из всего твоего опыта, всех выигранных и проигранных дел, болезненных промахов, всех тех мелочей, которым ты учишься путем механического повторения раз за разом, – все это со временем вырабатывает у тебя профессиональное чутье. «Чуйку». И с первого же взгляда моя чуйка шепнула мне, что Патц может оказаться тем, кого мы ищем.

– По крайней мере, тряхануть его точно стоит, – решил я.

– Тут есть одна загвоздка: никакого насилия за Патцем не числится. Ни оружия, ничего. Такая вот штука.

– Я вижу два эпизода развратных действий. Как по мне, это уже достаточное насилие.

– Схватить кого-то за яйца – одно дело, а убийство – совсем другое.

– Ну, все когда-то случается в первый раз.

– Возможно. Не знаю, Энди. Ну, то есть я вижу, к чему ты клонишь, но, как по мне, этот Патц просто придурок, а не убийца. Да и к тому же на теле Рифкина нет никаких следов сексуального насилия.

Я пожал плечами:

– Может, до этого просто не дошло. Например, его спугнули. Или, может, он подошел к мальчику с предложением или попытался затащить его в лес под угрозой ножа, а тот стал сопротивляться. А может, поднял его на смех, и Патц впал в ярость.

– Как-то многовато «а может».

– Что ж, посмотрим, что он нам скажет. Берите его.

– Мы не можем. Его не за что брать. У нас на него нет никаких зацепок.

– Тогда попросите его взглянуть на фотографии из нашей картотеки, вдруг узнает кого-нибудь, кого мог видеть в парке.

– У него уже есть государственный адвокат. По доброй воле он никуда не пойдет.

– А вы ему скажите, что в противном случае он сядет за то, что не встал на учет в полиции по новому месту жительства. Вы же его уже прищучили. Напомните, что детское порно, которое он хранит у себя на компьютере, – это федеральное преступление. Да что я тебя учу! Главное, привезти его и легонько подергать за яйца.

Даффи с ухмылкой повел бровями. Шутки про «подергать за яйца» никогда не устаревают.

– Просто привезите его сюда.

Даффи заколебался:

– Не знаю. Мне кажется, мы слишком спешим. Почему бы просто не поспрашивать по округе, не видел ли кто-нибудь его в то утро в парке? Пообщаться с его соседями. Может, заглянуть к нему самому, без лишнего шума, не пугая его, убедить его поговорить с нами по-хорошему. – Даффи сложил пальцы в щепоть и пощелкал ими, как клювом, открывая и закрывая его: поговорить, поговорить. – Тут же никогда не знаешь заранее. Если мы возьмем его, он просто позвонит своему адвокату. И тогда плакал твой единственный шанс поговорить с ним.

– Нет, лучше все-таки его взять. А уж потом ты его обработаешь, Дафф. Что-что, а это ты умеешь.

– Ты уверен?

– Мы не можем позволить, чтобы люди говорили, что мы не прижали этого парня к стенке как следует.

Мои слова прозвучали фальшиво, и на лице Даффи промелькнуло сомнение. Мы всегда придерживались железного правила действовать без оглядки на то, как наши действия могут выглядеть и что могут подумать люди. Решения прокурора не должны зависеть от политики.

– Пол, ты же понимаешь, что я имею в виду. Это первый хоть сколько-нибудь годный подозреваемый. Не хочу, чтобы он соскочил, потому что мы сидели сложа руки.

– Хорошо.

Даффи отклонился на спинку стула. Рабочий разговор был окончен, и ему хотелось загладить эту небольшую шероховатость между нами.

– Как Джейкоб сегодня пошел в школу?

– Да совершенно нормально. Джейка ничего не беспокоит. Чего нельзя сказать о Лори.

– Что, немного переживает?

– Немного? Помнишь, как в «Челюстях» Рой Шайдер гонит своих детей в океан, чтобы продемонстрировать всем, что купаться безопасно?

– Ты хочешь сказать, что твоя жена была похожа на Роя Шайдера?

– Выражением лица.

– А ты не волновался? Брось, зуб даю, ты сам тоже был похож на Роя Шайдера.

– Ну нет, я был вылитый Роберт Шоу.

– Если я правильно помню, для него все закончилось не слишком хорошо.

– И для акулы тоже. Это все, что имеет значение, Дафф. А теперь вези сюда твоего Патца.

– Энди, меня это все слегка напрягает, – заявила Линн Канаван.

Я не сразу понял, о чем она говорит. У меня даже на миг промелькнула мысль, что она шутит. Когда мы были моложе, она любила розыгрыши, и я не раз попадался, воспринимая всерьез какое-нибудь ее замечание, которое оказывалось шуткой. Потом я осознал, что Линн вполне серьезна. Ну, или кажется таковой. В последнее время я не всегда мог ее понять.

В то утро мы находились в ее большом угловом кабинете втроем: окружной прокурор Канаван, Нил Лоджудис и я. Мы сидели за круглым столом, в центре которого стояла пустая коробка из-под пончиков из «Данкин Донатс», оставшаяся с утреннего совещания. В кабинете сделали неплохой ремонт, стены обили деревом. Окна выходили на Ист-Кембридж. Однако и здесь тоже сквозил неистребимый канцелярский дух, что и во всем остальном здании. Тот же самый сливово-фиолетовый ковролин поверх бетонного пола. Те же пластиковые потолочные панели над головой. Тот же спертый, многократно прогнанный через систему рециркуляции воздух. В общем, по меркам административных кабинетов так себе.

Задумчиво склонив голову набок, Канаван принялась крутить в пальцах ручку:

– Я не знаю. Ты ведешь это дело, и я не очень понимаю, как к этому отношусь. Твой сын ходит в эту школу. Все слишком близко. Меня это слегка напрягает.

– Линн, это напрягает тебя или нашего местного Распутина?

Я кивнул на Лоджудиса.

– Очень смешно, Энди.

– Это напрягает меня, – заверила Канаван.

– Дайте-ка угадаю: Нил хочет это дело себе.

– Нил считает, что могут возникнуть вопросы. И я тоже, если честно. Формально налицо все признаки конфликта интересов. И отмахиваться от этого нельзя.

Отмахиваться от формальностей и впрямь нельзя. Линн Канаван была восходящей звездой политики. С момента ее избрания на должность окружного прокурора два года тому назад все только и говорили о том, на какую должность она будет баллотироваться следующим номером: губернатора, генерального прокурора штата Массачусетс, а может, даже сенатора США? Ей было чуть за сорок, она привлекательна, умна, серьезна и полна амбиций. Мы с ней знали друг друга и работали бок о бок пятнадцать лет. Мы были союзниками. Она назначила меня первым замом в тот же день, когда ее саму избрали окружным прокурором, но я всегда знал, что это ненадолго. Судейская крыса вроде меня в мире большой политики никакой ценности не имеет. Там, куда метила Канаван, мне места не было. Но все это в будущем. Пока же она поджидала благоприятного момента, шлифуя свой имидж, свой «бренд»: серьезный профессионал на страже правопорядка. На камеру она редко улыбалась, редко шутила. Почти не красилась и не носила украшений, волосы стригла коротко и без затей. Старожилы прокуратуры помнили другую Линн Канаван – яркую и харизматичную личность, «своего парня», которая ругалась как сапожник и была способна перепить кого угодно. Избиратели ничего этого не знали, да и возможно, той старой, более естественной Линн уже и не существовало. Наверное, у нее не было другого выбора, кроме как измениться. Ее жизнь превратилась в бесконечную избирательную гонку; едва ли кто-то мог винить ее в том, что она стала той, кем так долго и старательно притворялась. В любом случае всем нам рано или поздно приходится взрослеть и завязывать с детскими глупостями. Жаль, что при этом что-то неизбежно теряется. В процессе превращения Линн из бабочки в серую моль пострадала наша давняя дружба. Из нее исчезло то ощущение близости, взаимного доверия и душевного родства, которое когда-то были между нами. Быть может, она планировала когда-нибудь в будущем назначить меня судьей, чтобы отплатить за все. Но, думаю, мы оба понимали, что наша дружба себя исчерпала. И из-за этого оба испытывали в присутствии друг друга смутную неловкость и легкую печаль, как давние любовники на излете романа.

Как бы то ни было, потенциальный уход Линн Канаван на повышение оставлял позади нее пустоту, а политики боятся пустоты как огня. Когда-то одна мысль о том, что ее место может занять Нил Лоджудис, казалась абсурдной. Теперь же сбрасывать эту возможность со счетов не стоило. Лоджудис явно не видел во мне соперника. Я не раз говорил, что меня должность окружного прокурора не интересует, и это была чистая правда. Последнее, чего мне хотелось, – это публичности, которая к ней прилагалась. И тем не менее для того, чтобы занять этот пост, недостаточно просто победить в кулуарной борьбе. Если Нил хотел стать окружным прокурором, ему необходимо было какое-то настоящее достижение, которое можно предъявить избирателям. Эффектная победа в зале суда. Ему нужен был скальп. И я, кажется, начинал понимать, чей именно.

– Линн, ты забираешь у меня это дело?

– Пока просто спрашиваю тебя, что ты думаешь по этому поводу.

– Мы уже это проходили. Я оставляю дело у себя. Никакой проблемы нет.

– Энди, тут затронуты твои личные интересы. Твоему сыну, вероятно, грозит опасность. Если бы ему не повезло и он оказался в том парке в неудачное время…

– Вы можете быть несколько пристрастны в своих суждениях, – подал голос Лоджудис. – Ну, то есть если быть до конца непредвзятым, если задуматься и посмотреть на этот вопрос объективно.

– Почему я должен быть пристрастен?

– Вы что, нервничаете?

– Нет.

– Энди, вы сердитесь?

– Я похож на человека, который сердится? – осведомился я, чеканя слова.

– Да, похожи. Немного. Ну или на человека, который обороняется. Не стоит, Энди, мы все тут на одной стороне. Послушайте, нервничать в такой ситуации совершенно естественно. Если бы мой сын оказался замешан…

– Нил, ты что, подвергаешь сомнению мою добросовестность? Или мой профессионализм?

– Не то и не другое. Я подвергаю сомнению вашу объективность.

– Линн, он говорит от твоего имени? Ты веришь в этот бред?

Она нахмурилась:

– Если честно, я выдвинула антенны.

– Выдвинула антенны? Что это значит?

– Мне неспокойно.

– Все дело в том, как это выглядит со стороны, – вмешался Лоджудис. – Никто не утверждает, что вы в самом деле…

– Слушай, Нил, отвали, а? Это не твоя забота.

– Прошу прощения?

– Просто дай мне спокойно расследовать мое дело. Плевать я хотел на то, как и что выглядит со стороны. Расследование продвигается медленно, потому что оно медленно продвигается, а не потому, что я его затягиваю. И я не собираюсь поддаваться нажиму и предъявлять обвинение кому попало только ради того, чтобы в чьих-то глазах это хорошо выглядело. Я думал, уж этому-то я тебя научил.

– Вы научили меня тому, что в любом деле надо рыть носом землю изо всех сил.

– Я и рою носом землю изо всех сил.

– Почему вы не опросили детей? Прошло уже пять дней.

– Ты сам прекрасно знаешь почему. Потому что мы не в Бостоне, Нил, мы в Ньютоне. Тут каждый чих надо предварительно согласовывать: с кем из детей можно поговорить, где с ними можно поговорить, о чем их можно спрашивать, кто должен при этом присутствовать. Это тебе не Дорчестер-Хай. Тут у половины детей родители-адвокаты.

– Успокойтесь, Энди. Вас никто ни в чем не обвиняет. Проблема в том, как это будет воспринято. Со стороны может показаться, что вы игнорируете очевидные вещи.

– Это какие, например?

– Школьников. Вы не думали о том, что убийца – один из учеников? Вы же сами тысячу раз мне твердили: нужно идти по следу, куда бы он ни вел.

– В этом деле нет никаких улик, которые указывали бы на то, что убийца – один из учеников. Ни единой. Если бы школьный след там был, я бы по нему пошел.

– Если его не искать, то его и не будет.

Ага, пронеслось у меня в голове. Наконец-то я понял. Я всегда знал, что этот момент настанет, и вот он настал. На следующей ступеньке служебной лестницы над Нилом находился я. И теперь он метил на мое место, как на места многих других до меня.

Я скупо улыбнулся:

– Нил, что тебе нужно? Это дело? Можешь его забирать. Или моя должность? Ну, раз уж тебе так приспичило, можешь забирать и ее тоже. Но всем было бы легче, если бы ты просто честно признался в этом вслух.

– Энди, мне ничего не нужно. Я лишь хочу, чтобы все было как полагается.

– Линн, ты намерена забрать у меня это дело или встать на мою сторону?

Она тепло улыбнулась мне, но ответ дала уклончивый:

– Когда я не вставала на твою сторону?

Я кивнул, признавая правдивость ее слов. Потом принял решительный вид и объявил новую стратегию:

– Смотрите, занятия в школе возобновились, все дети сейчас на уроках. На сегодня у нас запланирован опрос учеников. Наверняка что-то да всплывет.

– Хорошо, – подытожила Канаван. – Будем надеяться.

– А кто будет разговаривать с вашим сыном? – вмешался Лоджудис.

– Я не знаю.

– Надеюсь, не вы.

– Не я. Возможно, Пол Даффи.

– Это кто так решил?

– Это я так решил. Нил, так это и устроено. Я принимаю решения. А если мое решение оказывается ошибочным, то и ответственность за него несу тоже я.

Лоджудис метнул на Канаван взгляд, в котором недвусмысленно читалось: вот, я же говорил, что он не послушает. Линн встретила его с непроницаемым видом.