Читать книгу «Мой друг Роллинзон» онлайн полностью📖 — Уильяма Кьюла — MyBook.
image

Глава III
Случай с ирландским поездом

В следующую субботу, приблизительно минут в десять седьмого, я постучал в дверь комнаты школьного капитана Плэйна.

– Мне надо побывать в Лейбурне, – сказал я, – и вместе с Роллинзоном.

– Что-нибудь особенное? – небрежно спросил Плэйн. – Да. Хотим купить новую книжную полку для нашей комнаты.

Я стоял, прислонясь спиной к двери. Плэйн улыбнулся.

– Ваша комната будет настоящим раем. Как вы там устроились вдвоем?

– Отлично. Лучше и придумать нельзя.

Я не раз удивлялся, что Плэйн никогда ничего не высказывал по поводу стипендиатов от графства. Мы знали, что он не сочувствует Филдингу и его партии, но тем не менее он ни разу не сделал попытки открыто остановить их. Как я вижу теперь, Плэйн поступал очень разумно, так как всякий резкий шаг в этом деле мог вызвать большой разлад в школе. Когда же наступил удобный случай, Плэйн заговорил очень энергично, как вообще ему было свойственно. Но никто из нас в то время еще даже не подозревал, как скоро и при каких обстоятельствах представится такой случай.

– Сегодня вечером нет никаких занятий, – сказал он, – и вы, конечно, можете идти. Только не забудьте вернуться к половине девятого. Кстати, собираетесь ли вы попробовать попасть в число одиннадцати[8]?

Ответить на такой вопрос было затруднительно, и Плэйн знал это. Только сегодня после обеда наши лучшие одиннадцать играли с нами, шестнадцатью будущими кандидатами на вторую партию, и мне казалось, что я сыграл довольно удачно. Но все в школе знали, что те два вакантных места в команде, которые освободились благодаря уходу Филлипса и Левиса, несомненно достанутся Бриану и Ландельсу. Роббинс и я могли только стать кандидатами на будущие свободные места.

– Если бы я был на вашем месте, Браун, – продолжал Плэйн, – я бы попробовал, и думаю, что к концу семестра вы смогли бы отлично натренироваться.

Слышать это от Плэйна было весьма лестно.

– Я бы очень хотел, – поспешил ответить я. – Надо будет играть по утрам. Если бы только мне удалось владеть мячом, как Филлипс…

– Если… если… – передразнил Плэйн. – Бросьте вы ваше «если». Однако вам пора идти, а то вы не успеете купить себе полочку.

Я тотчас же отправился за Роллинзоном. Когда я передал ему мой разговор с Плэйном, Роллинзон, как я и ожидал, очень обрадовался.

– А ведь это идея, старина! – воскликнул он. – Плэйн всегда говорит то, что думает. И до конца этого семестра я увижу, как ты отправишься с ними в Лоубридж, и в Релль, и в Дэнстер, – словом, всюду. Ты счастливец!

Затем мы поспешили в Лейбурн к Хоуэльсу. Там был хороший выбор книжных полок и шкафчиков, и было очень интересно посмотреть и полюбоваться на некоторые вещи, которых мы не могли купить в настоящее время, но которые когда-нибудь в другой раз могли нам понадобиться. Мы выбрали полку в три этажа, сделанную из бамбука и ивовых прутьев, и когда мы расплатились за нее, то оказалось, что у нас остается еще целый час до того времени, когда нам необходимо вернуться в школу.

– Не пойти ли нам назад по Фречфилдской дороге? – предложил Роллинзон. – Времени много, и мы успеем.

Фречфилд находится милях в пяти от Лейбурна, но если идти по Фречфилдской дороге, то можно выгадать почти целую милю. По этой-то дороге мы и отправились. Мы шли быстро и весело, а болтали еще веселее, чем шли. И когда разговор о полках и крикете был окончательно исчерпан, мы, естественно, вернулись к вопросу о загадочной премии.

– Я все думаю о своем дяде Марке, – сказал Роллинзон. – Хочу завтра написать ему об этом.

– О чем? – спросил я.

– Хочу уведомить его о премии. Чтобы он не удивлялся, если мне действительно это удастся.

– Что же, ты думаешь, он скажет? Конечно, он ничего не будет иметь против. Он даже рад будет вернуть назад свои деньги, ведь он так дорого их ценит.

– О, я не думал, что он может иметь что-нибудь против. Скорее он посмеется и скажет, что цыплят по осени считают. Но знаешь, ведь он все-таки не получит назад всех своих денег.

– Что? Ты думаешь, что стоил ему дороже пятидесяти гиней, с тех пор как поступил сюда?

– Ах, нет, не то…

Он остановился, как бы соображая, говорить ли ему дальше. Я не обратил на это внимания в ту минуту, хотя позже вспомнил, но как раз в это самое время нечто другое привлекло мое внимание.

– Эй! – сказал я. – Ведь мы на мосту. А вон и поезд идет.

На том самом месте, где нам надо было сойти с Фречфилдской дороги в сторону Берроу, находится большой мост, под которым проходит линия Юго-Западной железной дороги. С моста отлично видно вокруг на большое расстояние, так как это открытое и ровное место. И вот вдали на линии показался пассажирский поезд, который с очень большой скоростью подвигался к нам.

Я взглянул на часы.

– Это, должно быть, ирландский поезд, – сказал я. – Теперь самое время. Нам посчастливилось.

Мы поднялись на каменную стену моста и стояли там в ожидании, облокотившись на решетку. И для меня, и для Роллинзона было огромным удовольствием стоять на мосту в то время, когда под ним проходит курьерский поезд, и наслаждаться оглушительным шумом и сотрясением, которое он производит. Мне кажется, многие согласятся со мной относительно того, как это приятно. Мы с Роллинзоном уже много раз испытывали это удовольствие на этом самом мосту. Было так забавно ждать, пока локомотив вступит под мост, и тогда бежать что есть силы к противоположному концу моста, чтобы успеть застать момент, когда поезд выйдет из-под него. С обыкновенным поездом нам иногда удавалось добежать раньше, чем успеет выйти последний вагон, но с курьерским было далеко не так. И при этом стоял такой грохот, шум и гул, что, казалось, мост рушится.

Когда мы заняли наши обычные места у стены, я случайно взглянул вниз на Фречфилдскую дорогу. Это был мимолетный взгляд, и в ту минуту я почти не отдавал себе отчета, что я вижу. Какой-то путник шел по направлению к нам – рослый, статный человек в шляпе-панаме[9] и с тростью в руке. Он был от нас на расстоянии полета камня. Между ним и нами по краю дороги виднелась группа чистеньких маленьких домиков, стены которых были обвиты зеленью. Из одного домика вышла женщина и стала у забора, поглядывая то в ту, то в другую сторону дороги. Потом я услышал, что она кого-то кличет по имени. Вероятно, она звала своего ребенка, и так как нас это никоим образом не касалось, то я отвернулся и стал глядеть на приближающийся поезд.

Все остальное совершилось с ужасной быстротой. Я преспокойно соображал, что через одну минуту поезд будет уже у моста, как вдруг услышал голос. Это был голос ребенка, и прозвучал он где-то очень близко от нас, но что именно говорил ребенок, я не разобрал.

Я быстро огляделся вокруг и убедился, что около нас несомненно никого не было. Однако ведь я отчетливо слышал, что голос прозвучал совсем рядом. Тут снова стало слышно, что женщина зовет кого-то, а в ответ опять раздался детский голос. На этот раз ребенок весело смеялся. Затем я сразу понял, что происходит, когда увидел, что Роллинзон влез на самый верх стены моста (она была нам приблизительно по плечо) и смотрит вниз. Я сделал то же самое.

Когда я заглянул вниз под арку моста, то увидел именно то, что искал. На самой линии стоял маленький мальчик, лет трех. Каким-то образом он спустился сюда и теперь стоял, расставив свои маленькие ножки, на самых рельсах. Глядя по направлению подходившего поезда, малютка размахивал ручонками и что-то весело лепетал. Его-то голосок я и слышал.

Мне некогда было раздумывать, каким образом такой крошка пробрался сюда и понимает ли он, что идет поезд. Я почувствовал, что сердце мое сжалось от ужаса, и увидел, что Роллинзон спустился по стене и бежит к деревянной изгороди, отделяющей железнодорожный путь от дороги. Я слышал, как он вскрикнул и как в ту же минуту громко закричала женщина у домика. Она заметила, как побежал Роллинзон, и сразу догадалась, в чем дело. Я поспешил за Роллинзоном. Изгородь была довольно высокая, но между двумя нижними перекладинами был достаточный промежуток, и он проскользнул через него. Лишь только он сделал это, поезд дал свисток. Он уже огибал поворот у холма и со страшным шумом спускался в лощину. В эту минуту я был положительно вне себя. Ребенок обернулся к нам и смеялся, спокойно продолжая оставаться на рельсах. Перед нами было еще два препятствия, а именно: канава с зеленой тинистой водой и целая сеть телеграфных проводов. Рельсы, на которых стоял ребенок, находились футах в трех-четырех от канавы.

Раздумывать, как поступить, Роллинзону было некогда, но часто бывает, что это к лучшему. Именно так случилось и на этот раз. Роллинзон перепрыгнул через провода, держась за них левой рукой. Правую руку он протянул, чтобы схватить ребенка за воротник. В этот момент я увидел надвигающийся с грохотом и свистом локомотив… Роллинзон сильным движением дернул ребенка к себе.

Прошло еще три-четыре секунды, не менее. Все это время стоял оглушительный шум. Ребенок заплакал, сзади кричала мать, но все это терялось за грохотом, треском и сотрясением почвы от промчавшегося поезда. Гул этот продолжался еще одну ужасную минуту, а затем он затих. Ребенок и Роллинзон лежали вместе у проволочной сети, я только успел перепрыгнуть через канаву, а женщина пролезла в деревянную изгородь.

Это была очень скверная минута для всех нас. Женщина совсем обезумела и сама не знала, что ей делать: приласкать ли ребенка, спасенного от беды, или побранить его за то, что он попал в эту беду. Так и не решив, что ей выбрать, она одновременно и бранила, и ласкала его. Ребенок громко плакал, он был страшно перепуган. Роллинзон был бледен как полотно, а я ошеломлен и оглушен.

Мы поспешили выйти на дорогу. Роллинзону хотелось поскорее убраться с рельсов, да и мне тоже. Оба мы испытали такое ощущение, которое должно было надолго запомниться нам. Потом женщина начала рассказывать, все время пристально и изумленно глядя на Роллинзона. Это была очень миловидная, совсем молоденькая женщина. Казалось, что ей чрезвычайно трудно высказывать вслух свои мысли. Но мы все-таки узнали, что ее муж – железнодорожный кондуктор и что он часто проезжает по этому пути со своим поездом. Ребенок привык ожидать отцовский поезд, и ему позволялось смотреть на него сквозь деревянную изгородь, в то время как поезд проносился мимо. Раньше он никогда не отваживался выходить за изгородь, по крайней мере его матери ни разу не приходилось замечать этого. В этот раз он вышел на рельсы, а результат мы все видели сами.

Рассказав нам все это, она принялась плакать, потому что ее нервы были изрядно расстроены. Только в это время мы заметили, что наша компания состояла из пяти человек, а не из четырех, и что этот пятый очень похож на иностранца.

Это был тот самый господин в панаме, которого несколько минут тому назад я видел идущим по дороге. Уже темнело, и благодаря темноте и нашему общему возбуждению он присоединился к нам незамеченным. Он шел рядом с женщиной и, конечно, слышал все, что она нам рассказывала, но до сих пор он не сказал нам ни слова. Это был человек средних лет, крепко сложенный и очень суровый на вид, с серьезными глазами и бородой, в которой пробивалась седина. Лишь только я успел как следует рассмотреть его, как он обратился ко мне.

– Вашему другу, кажется, дурно? – сказал он. – Вам надо дать ему воды.

Не успел он договорить, как Роллинзон повис на моей руке.

– Поддержи меня, Браун, – слабым голосом произнес он, – у меня в глазах… темнеет, – и только я успел обхватить его рукой, как он действительно лишился чувств.

Женщина побежала в дом за водой.

– Не пугайтесь, – сказал господин в панаме, увидев, что я немного струсил, – ведь это просто обморок. Он придет в себя через несколько минут. Дайте-ка я отнесу его в дом.

Положив свою трость, он взял Роллинзона на руки и легко понес его к дому. По его указанию я побежал вперед и вынес наружу стул, тогда как женщина уже ожидала нас с водой. Господин в панаме посадил Роллинзона на стул и начал смачивать ему виски.

– Он смелый мальчик, – сказал он, – только немножко нервный. Откуда он?

– Мы из Берроу – из школы, если знаете. Мы были в Лейбурне и теперь возвращаемся этой дорогой.

– Понимаю. А как его зовут?

– Роллинзон.

Господин в панаме больше ничего не спросил, он молча и заботливо продолжал свое дело. Наконец он спросил у женщины, нет ли у нее в доме вина.

– Только бузинная настойка, сэр, – отвечала она. – Но ее у нас сколько угодно.

– Это отлично поможет, – сказал он. – На грейте-ка ее немножко, только поскорее.

Она ушла за вином. Минуту спустя, к моему большому удовольствию, Роллинзон открыл глаза. Первое лицо, которое он увидел, было лицо незнакомца, и, конечно, это очень смутило его, но когда он заметил меня, то быстро опомнился.

– Пожалуйста, не волнуйтесь и не торопитесь, – сказал господин в панаме. – Вот это вы должны выпить. Нет, нет, не маленькими глотками, пейте сразу.

Роллинзон послушно взял стакан. Наш новый знакомый наблюдал за ним, пока он пил, и улыбнулся, когда увидел, что на щеках моего приятеля появляется румянец.

– Ну, кажется, теперь все в порядке, – сказал мужчина. – Всему причиной был этот внезапный толчок. Сможете ли вы теперь дойти домой?

– Конечно, сэр, – отвечал Роллинзон, уже совсем пришедший в себя. – После такого лекарства я мог бы пройти и десять миль. С моей стороны было ужасно глупо упасть в обморок.

– Ну, за это, мой милый друг, никто вас не осудил бы. Вы действовали очень смело и показали удивительное присутствие духа.

Женщина тотчас же присоединилась к его словам, и Роллинзону стало не по себе.

– Время идет, – сказал он, сразу заторопившись, – а к половине девятого нам надо вернуться, не так ли, Браун?

– Да, – подтвердил я. – Пора трогаться в путь.

Мы пожелали им «доброй ночи» и отправились, а господин в панаме и женщина остались у двери дома и глядели нам вслед. Пройдя некоторое расстояние и оглянувшись назад, мы увидели уже только одну шляпу этого господина. Потом, когда и она скрылась из виду, Роллинзон заговорил.

– Ты ничего не рассказывай об этой истории, Браун. Я хочу сказать – в школе.

– Почему же? – спросил я.

– Потому что мне бы этого не хотелось. Будет так много разговоров и расспросов. Обещай мне.

В эту минуту я с удовольствием обещал бы ему все, что бы он ни попросил у меня, и, мне кажется, что и вы теперь уже достаточно узнали Роллинзона и понимаете, что он по натуре своей ненавидел всякие толки по поводу чего-либо, сделанного им самим. Я дал ему слово, и мы поспешно продолжили наш путь.

Но ряд замечательных приключений этого вечера еще не закончился. На некоторое время Роллинзон погрузился в молчание. Я, конечно, объяснял это себе тем, что он находится под впечатлением от пережитого приключения, но вот он снова заговорил:

– Я хочу тебе рассказать одну вещь, Браун.

– Да? Что же именно?

– Это касается лично меня, и это очень дурная вещь. Он смотрел и говорил так серьезно, так трагично, что я встревожился. Но не успел я задать ему вопрос, как он уже продолжал, торопливо и горячо:

– Я давно уже хотел это рассказать тебе, с тех самых пор, как мы лучше узнали друг друга, но все как-то не удавалось. Я хотел сделать это еще тогда, когда ты пригласил меня к себе в Гекстэбль, потом в каждый из тех дней, что мы прожили там, и, наконец, теперь, когда мы собирались устроиться с тобой в одной комнате. Я сам не знаю толком, почему я этого не сделал, быть может… быть может, потому, что я боялся, как бы нам не разойтись из-за этого.

В это время мы стояли на повороте дороги, которая должна была привести нас к школе. В одном месте у изгороди была приступочка, к ней-то я и направился.

– Не лучше ли нам поговорить здесь, – сказал я. – Минут пять мы можем уделить этому. Неужели ты думаешь, что что-нибудь может заставить нас разойтись?

– Не знаю, право… Но с некоторыми из мальчиков – наверняка. Ты ведь сам знаешь, каковы они у нас в Берроу. Я ни за что на свете не рассказал бы этого никому, кроме тебя. Если бы это вышло наружу, я не остался бы в школе ни одного дня.

– Неужели? Что же это такое, наконец, раз ты уже решился рассказать мне?

– Да, тебе я должен сказать это. Только как бы оно тебе ни показалось, никому другому ты не должен и словом заикнуться.

Видя, как он серьезен, я обещал, что не скажу никому. Тогда Роллинзон почти шепотом поведал мне свою тайну.

Он говорил недолго, а когда закончил, то с тревогой ждал, что я скажу в ответ. Теперь мне кажется, что только что пережитое нами приключение с поездом и было причиной того, что он заговорил об этом со мной в тот вечер. Оно явно взволновало, возбудило его и даже настроило на немного истерический лад. Так или иначе, я был доволен, что он сказал мне все, и жалел, что он не сделал этого раньше.

– И это все? – спросил я.

– Да.

– Хорошо, даю тебе слово! И ты воображал, что из-за такого пустяка мы с тобой можем разойтись?

– Да. Я боялся, что так будет.

– Так дай уж и мне сказать теперь откровенно, что я думаю о тебе. Ты был глуп, как осел, настоящий Осел, с самой большой буквы! А теперь идем в Берроу.