Цитаты из книги «Шпиль»

Мы с тобой избраны, чтобы свершить это вместе. Свершить великое и славное дело. Теперь я истинно знаю: оно погубит нас. Но в конце концов, кто мы такие? И я заверяю тебя, Роджер, всей душой своей: шпиль можно построить, и мы построим его, невзирая ни на какие козни диавола. Его построишь ты, потому что никому другому это не под силу. Я знаю, надо мной смеются. И над тобой, наверное, тоже будут смеяться. Пусть. Мы строим для них и для их детей. Но только я и ты, сын мой, друг мой, только мы, когда перестанем мучить самих себя и друг друга, будем знать, из какого камня, и бревен, и свинца, и известки он построен. Ты меня понимаешь?

Нет, ему не нужно было оттягивать время: решение уже пришло само. Где-то позади глаз всплыла мучительная тревога, но не потому, что шпилю грозила опасность, нет, именно потому, что шпилю ничто не грозило – он будет построен, это предопределено и теперь еще более неизбежно, чем прежде. И он знал, что делать.

В голове у Джослина среди пламени закружились Гуди Пэнголл и Рэчел. И лица всех каноников… «Мне было видение. Я защитил бы ее, если бы мог, – защитил бы их всех. Но каждый сам в ответе за свое спасение». – Ты один можешь построить шпиль. Так говорят все. Ты, знаменитый Роджер Каменщик. – Его никому не построить! У опор раздался яростный вопль, потом взрыв смеха. – Как знать, Роджер. А вдруг найдется человек смелее тебя. Упрямое молчание. – Ты просишь освободить тебя от подряда, скрепленного печатью. Это не в моей власти. Роджер пробормотал: – Ну и пусть. Будь что будет – я решился. Решился бежать от паутины, от страха, от самого себя, которому не дано дерзать. – Не торопись, сын мой.

Но есть предел, за которым видение не более чем детская сказка. – А! – Он медленно, осторожно покачал головой, и огни поплыли перед глазами. – Значит, ты ничего не понимаешь. Ничего. Роджер снова подошел к нему по гладким плитам пола и остановился, глядя на него сверху вниз. – Преподобный отец. Я… я восхищаюсь вами. Но против нас сама земля. – Ближе, чем земля к ступне… Роджер упер руки в бока, отбросив последние сомнения. Голос его зазвучал громче: – Слушайте. Можете говорить что угодно. Я все решил. – Ты, но не я.

Выслушай меня. Что на свете ближе, чем брат брату, дитя – матери? Ближе, чем рот и рука, мозг и мысль? Видение, Роджер. Я знаю, этого ты понять не можешь… – Нет, могу!

Сейчас все тело мое вспыхнет огнем, и сердце будет корчиться в пламени. Но это мое предназначение

Вот что чувствуешь, когда твоя воля слита с великой, беспредельной Волей

Вот как это бывает, – подумал он, – вот как бывает, когда приносишь себя в жертву и жертва угодна Богу». – Ты боишься дерзнуть. – Я дерзал до последнего. – Какое там. Где же твоя вера? – Думайте что угодно, отец мой, но теперь – конец! И говорить больше не о чем.

Да ведь тут и говорить не о чем. Строить дальше нельзя. Губы Джослина скривились в улыбке. Роджер маячил где-то далеко, совсем крошечный. «Вот сейчас, – подумал он. – Сейчас посмотрим». – Объясни мне.

Стиснутые кулаки тяжело лежали перед ним на пюпитре, но он не замечал их. Смятенный, но упрямый, он чувствовал: это тоже молитва! И он стоял на коленях, недвижный, скорбный, терпеливый; и пение камней неумолчно звучало в его голове. Под конец он вообще перестал что-либо понимать и знал лишь одно: что держит на своих плечах весь собор