3. Общественный агент

Короче, я – общественный агент, и знать не знаю, на кого работаю, инструкции беру из уличной рекламы, газетных статей и обрывков разговора – хватаю зубами в воздухе, как стервятники вырывают внутренности из чьего-нибудь рта. Как бы там ни было, упущенного мне ни за что не наверстать, а ныне мне поручено перехватить порнофильмы Джеймса Дина, прежде чем эту дрянь присвоят гомики, имеющие стойкую привычку к Джеймсу Дину, и пока ваш агент тенью пробирается по парикмахерским и уборным подземки, рыщет в кинотеатрах и турецких банях, привычка эта будет запрещена законом и считаться наркотической.

Первого в тот день я накрыл в туалете подземки.

– Ах ты, педик ебучий! – вскричал я. – Я тебя отучу кусаться, скотина!

Я вышиб из него дух стальным кастетом, и физиономия его сплющилась, точно гнилая дыня. Потом я врезал ему по легким, и фонтаны крови из его рта, носа и глаз брызнули через весь сортир на трех пассажиров в габардиновых пальто, наброшенных на серые фланелевые костюмы. Созревший фрукт валялся, запрудив башкой желоб, бледно-розовый от его крови, по лицу его струилась моча. Я подмигнул пассажирам.

– За версту чую этих ебучих гомиков. – Я предостерегающе шмыгнул носом. – А если и есть что-нибудь более гнусное, чем педик, так это косяк треклятой травки. А вы, дорогуши, с него пример не берите – закройте глазки и прикусите языки вместе с яйцами, понятно?

Они принялись приводить себя в порядок, точно три обезьяны: Ничего Плохого Не Вижу, Ничего Плохого Не Слышу, Ни О Чем Плохом Не Скажу.

– Вы, ребята, из нашенских, как я погляжу, – благодушно произнес я и вышел в коридор, где школьники гоняются друг за другом с мачете, а эхо в мозаичных гротах вторит радостным мальчишеским крикам и самодельным пистолетам. Я протиснулся в турецкие бани, в парилке застал врасплох педераста, угрожающе размахивавшего уродливой эрекцией, и, недолго думая, придушил его намыленным полотенцем. Мне необходимо было отметиться. Я был уже истощен, и остатков сил в моей слабеющей плоти едва хватило на то, чтобы прикончить этого занюханного педерастишку. Я влез в одежду, дрожа и позевывая, и направился в вокзальную аптеку. Без пяти двенадцать. Пять минут на то, чтобы вырулить дозу. Я подошел к ночному дежуранту и засветил ему кусок жестянки.

По лицу его струилась моча. Не знаю, на кого работаю. Свое беру из его крови и газетных обрывков.

– За версту чую этих, как стервятники, ебущихся в воздухе.

Как бы там не было треклятой травки. Я вышиб из него дух стальным сортиром и придушил, точно гнилую дыню. Потом мне необходимо было отметиться. Я был уже фонтаном крови из его рта, носа и слабеющей плоти, чтобы прикончить. Через весь сортир влез в одежду, дрожа в серых фланелевых костюмах, наброшенных на вокзальную аптеку. Итак, я – общественный агент и желоб, бледно-розовый от уличной рекламы. Я подмигнул пассажирам.

– Разговоры хватаю зубами за версту. – Я предостерегающе шмыгнул носом. – Это косяк, мне ни за что не наверстать.

Гомики, имеющие порядок, точно три обезьяны.

– Рыщет в кинотеатрах и турецких нашенских, – благодушно произнес я и вышел считаться наркотиками. Школьники гоняются друг за другом с первым в тот день, в турецких банях, в парилке застал врасплох тебя, треклятый педик. Намыленным полотенцем кастетом врезал ему по легким, и глаза брызнули: Хлоп! И направился в габардиновые пальто, пять минут на этого созревшего фрукта.

– Министерство финансов, – сказал я. – Хочу проверить наличие наркотиков и рецептов… Как много употребляете, юноша? – Качаю головой и запихиваю себе в портфель все джанковые пузырьки и рецепты. – Противно смотреть, как молодой человек рвет собственный рецепт на жизнь… Возможно, я смогу что-то для вас сделать. Разумеется, если вы пообещаете мне пройти курс лечения и держаться.

– Обещаю все что угодно. У меня жена и дети.

– Просто не подведите меня, только и всего.

Я вышел и прямиком попал на открытую веранду автовокзального китайского ресторанчика. Это тихое заведение с очень скверной кухней, но наркоту и сортир сгодится.

Потом зарегистрировался в старой гостинице «Полумесяц» – в вестибюль можно попасть через подземку – и ошибся номером, народ нюхает эфир, а я вошел с зажженной сигаретой, и у всех полопались легкие – человек шесть парней и телок. Короче, в глазах у меня рябит от сисек, тощих ребер и гортанных хрящей… дело житейское… Надо воспользоваться моментом. Вырулить дозу. Я засветил ему кусок габардина. созревший фрукт. по лицу его струилась моча.

– Хочу проверить наличие наркотов. Своих беру из его крови.

– Много употребляете, юноша?

– За версту чую этих ебущих все джанковые пузырьки и рецепты.

Как бы там не было треклятой травки… Смотрел, как молодой человек рвет, собственно, и придушил его, точно гниль, что-то для вас сделать в фонтаны. крови нет пройти курс лечения и держаться, чтобы прикончить. серые фланелевые костюмы всех общественных агентов из уличного автобуса. рыщет в кинотеатре и благодушно ошибся номером, считаться с зажженными легкими. глаза брызнули на ночного дежуранта и засветили кусок пальто.

– Пять минут на министерство финансов, – сказал я. Качаю головой и запихиваю себе в портфель воздух, как стервятник. Противно вышибать из него дух стальным сортирным рецептом на жизнь. Возможно, я смогу дыню. Потом мне необходимо проверить вас. Пообещайте мне пройти из его рта, носа, слабеющей плоти.

– Обещаю все, что угодно. Хожу, дрожа в наброшенной одежде. – Я вышел и прямиком беру бледно-розовые инструкции вокзальных китайских пассажиров. Врезал ему по легкому делу житейскому. Пользуясь моментом, немного о моей работе. Министерство внутренних дел потребовало приостановить Распространение Людей. Технические погрешности, сами понимаете. Кому-то надо поднимать архив, и этим занимаюсь я. Нас интересуют не отдельные образцы, а форма, людская пресс-форма. Ее необходимо уничтожить. У нас в Свободии живых людей не встретишь. Слишком много патрулей. Кругом тоска зеленая, если только вы не получаете удовольствие от охоты на сброшенных в выгребную яму парализованных лебедей. Разумеется, всегда найдутся Чужаки. Особенно мне по нраву молоденькие. Я зову их долговязыми свиньями. Не отказываю себе в удовольствии и делаю это не торопясь, с наслаждением впитывая в себя страх и ненависть объекта, а когда они раскалываются, из них сочится белая масса, сладкая, как клешня омара… Жаль только выкалывать глаза, ведь это мой источник в пустыне. Они зовут меня Мясником, и еще по-всякому.

Дела я проворачивал с Египтянином. Мое Время отрабатывалось. Он сидел, потягивая густой зеленый напиток, в мозаичном кафе с каменными полками вдоль стен и сосудами, наполненными разноцветными сиропами.

– Мне нужно надоить Время, – сказал я.

Он взглянул на меня, глаза его пожирали эрогенные зоны. Его лицо испытало эрекцию и стало лиловым, и мы вышли на пустырь позади кафе, совершенно голые.

Белые люди убивали на расстоянии. Вы ведь не знаете ответа?

Каждое лицо отмечено поддатской печатью «Трака»: «Смерть, вступай в свои права».

– Ни в жисть никто так не бредил танцульками, как Ред.

– Потанцуем, – сказал он.

Рецепт на дерьмо: «Вот то, что вы просили, сэр», – и я увидел, что он заряжен под завязку. С кромки поля вновь в Москву на Ликвидацию. Дела я проворачивал с Жуликом. Печать «Трака» в каждой почке, рецепт на Густой Напиток. Глаза его испытали эрекцию и стали миазмами, превратившись в наркоманов с пустыря. Мое время отрабатывало свои последние черные песчинки.

4. Трак трак трак

Мы с Матросом обобрали Республику Панаму от болот Дарьена до изобилующих форелью рек Давида, оставив ее без опийной настойки и чумовых колес… (Примечание: нембутал.)… Узкоглазого аптекаря не проведешь – только время потеряешь… «Моя нет… Плиходи пятница…» (Сноска: старые наркоты вспомнят… В двадцатые годы было полно барыг-китайцев, но Запад они нашли весьма ненадежным, непорядочным и испорченным, и стоит теперь западному джанки прийти за товаром, как они говорят: «Моя нет… Плиходи пятница».)

А мы уже испытывали нехватку Подставных Покупателей… Они исчезают в серебристых зеркалах 1910 года под потолочным вентилятором… А может, одного мы потеряли па рассвете, в порыве зловонного морского ветра… В нечистотах залива безрассудно плавают ядовитые красные морские змейки. Москитные сетки издают сладкий камфарный запах разогреваемой опийной настойки… Термитный пол прогибается у нас под ногами, рыхлый и гнилой… рассветный альбатрос на ржавой железной крыше…

– Пора идти, Билл, – сказал Матрос, блики утреннего света в холодном кофе.

– Я ослаб… – крест света, рассеянного деревянной решеткой над патио, серебристые пробоины в его лице… По воровской молодости мы вместе разрабатывали Дыру… (Подстрочное примечание: «разрабатывать Дыру» – грабить пьяных в подземке.)… А в Восточном Сент-Луисе отказались от одной привычки… На третью ночь поставили четыре палки, пальцы скребли кость… на рассвете ежились от плоти и одежды…

Руки, пустые от голода, на выдохшемся утреннем столе… ветры ломок на его лице… боль долгого антракта, сжигающая пленку плоти… погасшие глаза, старое желтеющее фото… буро-фиолетовая память о Панама-Сити… Я улетел в Ла-Пас, прихватив с собой бесцветный запах его ломок, разреженный воздух – точно смерть в моей глотке… пронизывающие ветры черной пыли и серая фетровая шляпа на каждой голове… лилово-розовые и оранжевые лица болезни режут внутриутробную плоть, гениталии под потрескавшимися кровоточащими ногами… ноющие легкие в пыли на болевом ветру… горные озера, голубые и холодные, как жидкий воздух… индейцы срут вдоль глинобитных стен… смуглая плоть, красные одеяла…

– No, señor. Necesita receta^[8].

И то и дело натыкаешься на немецкого коновала-беженца:

– Это принимать орально… Конечно, вы будете колоться… Запомните: лучше месяц потерпеть и бросить… С таким привыканием вы лишиться жизни, разве нет? – И от его доброго пристального взгляда меня бросает в дрожь.

А Хозелито переехал в мою комнату, давящую на меня футбольными результатами… Он носил мою одежду, и мы вдвоем потягивали одну novia, которая была тощей и хилой, постоянно занималась колдовством со свечами и образами Богородицы, пила душистое снадобье из красной пластмассовой глазной ванночки и никогда не трогала мой пенис во время полового акта.

Сквозь таможенный досмотр и контрольные посты, через горы в синей вспышке почетного эскорта, а на теплом ветру перебежали дорогу три обезьяноподобные твари… (лай собак и звук струящейся воды) одолевали повороты над туманной пустотой… до самых отдаленных городишек на границе яговой страны, где робкие индейцы-полицейские проверили наши бумаги… мимо разбитых стел и керамических осколков, обработанных камней, презервативов и обосранных комиксов, мимо шлаковых куч фосфоресцирующих металлических экскрементов… лица изъедены ничтожной лилово-розовой болезнью Нового Света… из глинобитных каморок выползают мальчики-крабы с человеческими ногами и гениталиями… Законченные наркоты кашляют на холодном горном ветру и выплевывают кристаллики гортанного хряща… В ржавых ваннах спят заляпанные дерьмом бродяги-нембутальщики… дельта сточных вод до самого неба в терминальном стазе, пронзенный острогой больной дельфин, который всплыл на поверхность в пузырьках каменноугольного газа… вкус металла оставил у нас на губах серебристые нарывы… единственная пища в этой деревеньке, построенной на железных сваях над радужной лагуной… болотная дельта до самого неба, освещенная оранжевыми газовыми вспышками.

В фотовспышке оргазма я увидел три серебристые цифры… Мы вышли на улицу и выиграли в футбольном тотализаторе… Панама прилипла к нашим телам. Странный свет в его глазах, он увидел все по-другому (Этот резкий запах мертвечины.)

– Возьми ее в пробитом тупике… Доктор не смог достать и увидеть? Эти картины и есть линия… Слабеющее дыхание в постели отметило звуковую дорожку… Тебе досталась пригоршня праха, вот что.

Метаморфоза редакторского отдела, кашляющего и харкающего в разреженном воздухе… отвислые гениталии мертвечины… Наша истощенная графиня оставила уродливое кожаное тело… Мы испарились и стали здесь ничем… пыльный воздух спортивных залов в другой стране, и к тому же стар уже бассейн – несколько дюймов на мертвых почтовых открытках… здесь и в то же время там его глаза… Серебристым светом часы пробили девять.

«Мертвая почтовая открытка, у тебя она есть?.. Возьми ее в полдень – мусор, как пепел… Поторопись, видишь?.. Эти картины и есть ты… Это обратная запись звуковой дорожки… Вот что идет рядом с тобой в тупик телесных всадников… («Пойдете со мной, ми-истер?»)… Я знавал мексиканца, которого он носил в своей плоти вместе с половыми актами, трескаясь теми таблетками, что я принимал… Полная боевая готовность, она – твоя открытка… Смотри, как просто: все взрывается, человек стремится в чужую плоть… страной правит двойственность… парный секс, унылый, как увлажненные земли».

Последний человек с таким взрывом гортани неумолимо ползет от того, что он носил в своей плоти… Последний турникет был в другой стране, и к тому же нож взорвал Сэмми Мясника… дыры в кино двадцатых годов… желтеет газетная лента, послеобеденный сон отгоняет углекислый газ… Признаков достаточно, чтобы отметить вам, какие сделать вызовы, наркотический бред неумолимо ползет к конечной цели в чужой плоти… Чего ждешь, малыш?.. неугомонного человечьего товара?.. здесь ничего нет… Метаморфоза завершена… кольца Сатурна на заре… Небо взорвало вопрос с пустырей… молодость – не старость, да и без того желтеют губы… Там, на нашей последней киногорной улице, мальчишка взорвал «слово», сидит молча – немота в ответ.

«Пойдемте со мной, ми-истер, приветствовать мусорщика и рассвет? ископаемые остатки спокойствия возле черного хода навеки, ми-истер»… – мертвые почтовые открытки, сметенные пишущими машинками, отстукивавшими намеки, когда мы отдавали распоряжения… Прошу, поторопись… неумолимо ползет к своей конечной цели… Я… Мы… Они… молча сидят на последней террасе сада… Неоновое солнце меркнет в этом резком запахе мертвечины… (кружащий альбатрос… голый полдень… мусор, как пепел)… Призрак Панамы прилип к нашим гортаням, кашляющим и харкающим в разреженном воздухе, – протиснувшись в интервал между словами, мы медленно пробирались к черным лагунам, увитым цветами платформам и гондолам… ненадежный хрустальный город, играющий всеми цветами радуги на рассветном ветру… (Подростки извергают семя над приливными равнинами)… Мертвая почтовая открытка, ты думаешь о ней?.. что думаешь?.. голый полдень и мусор, как пепел… Прошу, поторопись… Будь порасторопней… Кто он, третий, что идет рядом с тобой в тупик черных лагун и фиолетового света? последний человек…

– Пойдемте со мной, ми-истер?

Вверх по широкой приливной реке к портовому городу, утопающему в водяных гиацинтах и банановых плотах… Город представляет собой замысловатое сооружение из расщепленного бамбука, местами шестиэтажное, нависающее над улицей и подпираемое бревнами, участками железнодорожной колеи и бетонными столбами, аркада – от теплого дождя, который льет с получасовыми интервалами… Жители прибрежной полосы дрейфуют в теплой, насыщенной парами ночи, едят разноцветное мороженое в свете дуговых ламп и переговариваются неторопливыми кататоническими жестами, прерываемыми неподвижной тишиной… Сквозь Ночь Бродячих Игроков в Мяч доносятся печальные мальчишеские крики:

– Пако!.. Хозелито!.. Энрике!..

– A ver^[9], «Лаки-и-и»!

– Куда вы, ми-истер?

– Выжатые насухо головы?