Цитаты из книг автора «Уильям Берроуз»

Отщепенец надевает петлю на шею мальчика и ласково затягивает узел под левым ухом. Пенис мальчика съежился, яйца напряжены. Он смотрит прямо перед собой, тяжело дыша. Отщепенец бочком обходит вокруг мальчика, касаясь его заднего прохода и лаская гениталии иероглифами насмешки. Пристроившись к мальчику сзади, он делает ряд толчков и засовывает хуй в жопу мальчика. Он стоит, совершая круговращательные движения. Гости шикают друг на друга, подталкивают друг друга локтями и хихикают. Неожиданно Отщепенец толкает мальчика вперед, в пустое пространство, освобождая его от контакта с хуем. Он не дает мальчику раскачиваться, взяв его руками за тазовые кости, потом протягивает свои стилизованные иероглифические руки и ломает мальчику шею. По телу мальчика пробегает дрожь. Его пенис поднимается тремя мощными рывками, тянет за собой таз и тотчас извергает семя. В его закрытых глазах вспыхивают зеленые искры. Сладкая зубная боль стреляет ему в шею и спускается по позвоночнику к паху, отчего все мышцы тела сокращаются в судорогах наслаждения. Все его тело выдавливается наружу через хуй.

Хуи извергают семя в немом «да». Отщепенец раздвигает шелковые занавески, и на фоне освещенного экрана из красного кремня видна виселица из тикового дерева. Виселица стоит на помосте, украшенном ацтекской мозаикой. С протяжным «О-О-О-О-ОХ» мальчик падает на колени, обсираясь и обоссываясь в ужасе. Он чувствует теплое говно у себя между ляжками. От мощного прилива горячей крови у него опухают губы и горло. Его тело сжимается, принимая позу эмбриона, и горячая сперма струей бьет ему прямо в лицо. Отщепенец задумчиво моет мальчику жопу и хуй душистой горячей водой из алебастровой миски и вытирает его мягким голубым полотенцем. Теплый ветерок овевает тело мальчика, и его волосы развеваются. Отщепенец подсовывает руку под грудь мальчика и поднимает его на ноги. Потом, схватив его за локти связанных рук, толкает вверх по ступенькам – и под петлю. Он стоит перед мальчиком, держа петлю обеими руками. Мальчик смотрит Отщепенцу в глаза, бессмысленные, как обсидиановые зеркала, лужи черной крови, «упоительные дыры» в стенах туалетов, грозящие прищемить Последнюю Эрекцию.

через всю операционную метал скальпель в пациента, а потом выходил на сцену в манере артиста балета. Резвостью он обладал необычайной. «У меня они умереть не успевают», – говаривал он. Опухоли приводили его в бешенство. «Ебучие недисциплинированные клетки!» – рычал он, набрасываясь на опухоль, как поножовщик. В операционный театр спрыгивает молодой человек и, выхватив скальпель, набрасывается на пациента. ДОКТОР БЕНВЕЙ: Это эспонтанео! Остановите его, пока он не распотрошил моего больного! (Эспонтанео – термин из боя быков, обозначающий того зрителя, который запрыгивает на арену, вытаскивает припрятанную накидку и пытается сделать несколько выпадов против быка, прежде чем его уволокут с арены.) Санитары дерутся с эспонтанео, который наконец изгоняется из зала. Воспользовавшись замешательством, анестезиолог извлекает изо рта пациента большую золотую пломбу…

Хирургия утрачивает все мастерство… Весь опыт, все умение… Я когда-нибудь рассказывал вам, как сделал аппендэктомию ржавой банкой из-под сардин? А однажды я остался без единого инструмента и удалил маточную опухоль зубами. Это было в Верхнем Эффенди, а кроме того…

Я когда-нибудь рассказывал вам о том, как мы с Марвом заплатили шестьдесят центов двоим мальчишкамарабам, чтобы посмотреть, как они будут дрючить друг друга? Я и спрашиваю Марва: «Думаешь, они это сделают?» А он говорит: «Думаю, да. Они же голодны». А я: «Как раз такими они мне и нравятся». Чувствую себя из-за этого грязным похотливым стариком, но «son cosas de la vida», как сказал Соберба де ла Флор, когда легавые упрекнули его в том, что он пришил одну пизду, а труп приволок в мотель «Бар О» и выебал… «А чего она брыкается, – сказал он… – Да и шума я не перевариваю». (Соберба де ла Флор был мексиканским уголовником, осужденным за несколько довольно бессмысленных убийств.)

ей так не терпелось удовлетворить свою мерзкую потребность (голод насекомых в засушливых местах), что пипетка сломалась глубоко в плоти ее развороченного бедра (напоминавшего плакат с изображением эрозии почвы). Но ей-то что? Она даже не потрудилась вынуть разбитое стекло и лишь разглядывает свою окровавленную ляжку холодными, пустыми глазами мясника. Что ей до атомной бомбы, постельных клопов, помощи раковым больным? Кредитная касса того и гляди отберет у нее неоплаченную плоть… Сладких грез тебе, Роза Пантопон».

Целый год я не принимал ванну, не менял одежду и снимал ее только для того, чтобы ежечасно вонзать иглу в жилистое, одеревеневшее на последней стадии наркомании тело. В комнате я ни разу не убирал. Пустые коробки из-под ампул вместе с гниющим мусором были свалены в кучу высотой до потолка. Свет и воду давно отключили за неуплату. Я совершенно ничего не делал. Восемь часов кряду я мог разглядывать носок своего башмака.

Метод – лишь грубая пищабез символических специй,виденья, места заключеньявоссозданы очень точно.    Места заключенья, видения,описанные без прикрас,вызывают в воображенииРозу и Алькатрас.    Голый завтрак – еда привычная,мы жуем бутерброды реальности.А аллегории подобны листьям салата.Безумие под ними не спрятать.

сторонниками laissez-faire[2]: все, что естественно, все, что не приносит вреда, то и приемлемо. Когда гомосексуализм превращается в навязчивую идею, в способ принудительного контроля над другими людьми, тогда его не следует одобрять.

Смерть – отсутствие жизни. Как только жизнь отступает, смерть и разложение вступают в свои права. Назовите это как угодно – оргон, жизненная сила – то, чем мы должны постоянно подпитываться, так вот все это в Долине практически отсутствует. Твоя пища сгнивает прежде, чем ты успеваешь ее донести до дома. Молоко скисает прямо во время трапезы. Долина – это место, где хозяйничают новые силы антижизни. Смерть нависает над Долиной невидимым смогом. Местность испытывает неподдельную тягу к мертвечине. Сюда притягиваются мертвые клетки