В тот день мы перемещались зигзагами, между канализационными решетками – от одной до другой, светя себе фонариками и прослеживая путь трубы под землей. Пока мы шли, Стив рассказывал о мозаике подземных систем города с почти религиозным пылом. Нью-Йорк представлялся этому энтузиасту гигантским, изменчивым организмом со множеством «щупалец»; обитатели надземного мира видели только крошечную его часть. Вновь познакомить людей с потайной стороной мира – вот что мой новый друг считал своей миссией: он хотел бы, чтобы крышка каждого люка в городе была стеклянной – и горожане могли в любую минуту заглянуть в подземелье.

Стив рассуждал: «Большинство людей живут в двух измерениях. Они и не представляют, что находится у них под ногами. Когда ты видишь, что там, под землей, ты понимаешь, как устроен город. Ты осознаёшь свое место в истории, свое место в мире».

Этот человек стал для меня инкарнацией Гермеса, взгляду которого была доступна параллельная топография. В книге стихов Уолта Уитмена «Листья травы» (Leaves of Grass, 1855, доп. 1891) есть слова: «Мне думается, в тебе много такого, чего не увидишь глазами…»^[5] Стив видел невидимое – и я тоже хотел это увидеть.

МОЙ ПЕРВЫЙ СПУСК БЫЛ СПОКОЙНЫМ – то была прогулка по Вестсайдскому туннелю, который известен краеведам и граффитистам как «туннель Свободы» и проходит под парком Риверсайд в Верхнем Вест-Сайде (Манхэттен). Его протяженность – примерно 2,5 мили.

Однажды летним утром я пробрался в щель, оставленную в сетке-рабице около 125-й улицы, и направился в туннель. Его ворота были огромными, не меньше двадцати футов в высоту и вдвое больше – в ширину. Внутри не было темно, скорее сумеречно: сливные решетки на потолке, расположенные в нескольких сотнях футов друг от друга, подобно окнам собора, пропускали сюда столпы мягкого света. Я отправился на неспешную прогулку через центр Манхэттена и, разумеется, будто во сне, не встретил ни одного человека.

Дойдя до середины пути, я увидел огромное граффити, более сотни футов в длину. Имя его автора совпадало с названием туннеля – Фридом^[6]. Я стоял у противоположной стены, любуясь картиной, которая, казалось, дрожала в тусклом свете. Подул легкий ветерок и донес до меня далекие гудки машин на Вестсайдском шоссе, смешивающиеся с пением птиц в парке.

Уилл Хант

И вдруг я увидел яркий прожектор поезда, надвигающийся на меня из глубины. Прильнув к стене, я почувствовал сильный гул под ногами, а дальше всё произошло одновременно: вспышка света, ураганный ветер, рев, от которого – я почувствовал – у меня завибрировала грудная клетка. Ситуация не была опасной – от путей меня отделяло как минимум пятнадцать футов, – но, пока я стоял там, прижавшись спиной к стене, меня била дрожь, а голова горела.

Когда вечером я поднялся на поверхность после первого спуска и перебрался через забор неподалеку от Гудзона, мне показалось, что мое отношение к Нью-Йорку начинает меняться. На поверхности я никогда не отклонялся от маршрута «работа – дом», воспринимая город в этой узкой перспективе; но теперь, под землей, я вышел за эти рамки и, как мне показалось, впервые ощутил подлинный дух Нью-Йорка. Я чувствовал себя так, словно меня разбудило неожиданное прикосновение к душе города.

Спускаясь в подземелье, в «чрево» мегаполиса, я пытался доказать себе, что это мой город, что я знаю Нью-Йорк. Мне нравилось рассказывать друзьям, родившимся и выросшим на Манхэттене, о старых подвалах, что располагались под их районом и о которых они не имели понятия. Мне нравилось, что в подземных коридорах мне попадались приметы городской среды, невидимые на поверхности: фрагменты старых граффити, трещины в фундаменте небоскребов, экзотические виды плесени, покрывающей стены, газеты, напечатанные десятки лет назад, смятые и забитые в щели. Нью-Йорк поручал мне свои секреты: я перебирал содержимое потайных ящиков, читал личные письма.

Однажды ночью – мы находились неподалеку от Нью-Йоркской военно-морской верфи в Бруклине – Стив огородил канализационный люк оранжевыми строительными конусами и с помощью железного крюка открыл крышку, из-под которой вырвалась струя пара. Мы спустились вниз, попеременно хватаясь за очередную липкую ступеньку лестницы, и спрыгнули в коллектор: он был около двенадцати футов в высоту, в центре журчала зеленоватая вода. Воздух был теплым; мои очки моментально запотели. Я на минуту остановился: мне преградили путь длинные, склизкие нити бактерий, свешивающиеся с потолка (исследователи подземелий любовно называют их «сосульками из соплей»), – но в целом коллектор не произвел столь отталкивающего впечатления, к которому я был готов. Здесь пахло не фекалиями, а скорее землею, как в сарае на старой ферме, где хранятся удобрения. В свете фонариков были видны глинистые отмели, похожие на песчаный берег реки; на них росли крошечные колонии грибов-альбиносов. В сезон миграции здесь плавали угри.

Стив Данкан

С зеленым потоком, сообщал Стив, смешивается ручей Уоллабаут, впадающий в одноименную бухту в том месте, где сейчас расположена военно-морская верфь. Ручей виден на карте 1766 года, но с ростом города и появлением новых районов его загнали под землю, и он стал невидимым.

Видимый всем Нью-Йорк ежедневно предстает перед нами как примитивное и неутомимое существо: грохочущее, рычащее, извергающее пар и толпы людей из разных своих частей. Но здесь, в подземелье, когда под моими ногами тихо журчал один из его древних ручьев, этот зверь казался умиротворенным, даже ранимым. Встреча с новой его ипостасью была очень интимной и даже вызывала чувство стыда, словно я наблюдал за спящим.

Было уже больше трех часов утра, когда по той же лестнице мы вылезли из люка на холодный, бодрящий воздух города. Проезжавший мимо велосипедист резко свернул в сторону, чтобы избежать столкновения. Его занесло, он развернулся к нам лицом. Переводя дух, он спросил: «Ребята, вы кто такие?»

Стив распрямился, выпятил грудь, как будто выходил на сцену, потом откинул голову назад и продекламировал строки Роберта Фроста:

 
Ручей в канализацию загнали,
В бетонную вонючую тюрьму,
В которой век течь суждено ему,
Чтоб люди новые о нем не знали.
Примерно он наказан ни за что…^[7]
 

Тоннель под Атлантик-авеню; © Bob Diamond

С каждым спуском в подземелье город раскрывался мне с новой стороны; выдавал очередной свой секрет, чтобы заманить еще глубже. Когда я ехал в метро, то смотрел из окна и фиксировал расположение проемов в стенах, которые потенциально могли вести на заброшенные платформы, или «станции-призраки», как их называют граффитисты. Я прослеживал течение подземных ручьев и искал места, где, приложив ухо к канализационной решетке, можно было услышать лепет воды под поверхностью земли. В моем платяном шкафу гордо занимали свое место бродни и пропитанная грязью одежда, а в рюкзаке всегда лежал налобный фонарик. Я стал передвигаться по городу всё медленнее и медленнее, останавливаясь, чтобы заглянуть в вентиляционные шахты метро, канализационные люки и котлованы, пытаясь собрать единую картину его «внутренностей». Моя когнитивная карта Нью-Йорка теперь напоминала коралловый риф, испещренный потайными впадинами, секретными проходами и невидимыми углублениями.

Некоторое время я передвигался по городу в состоянии, близком к трансу, представляя себе, что каждый колодец, каждый темный лестничный пролет и уличный люк – это портал на другой уровень города. Я обнаружил дом из темного песчаника в районе Бруклин-Хайтс, который внешне ничем не отличался от своих соседей по кварталу, за исключением двери из промышленной стали и завешенных окон: то была замаскированная вентиляционная шахта, ведущая прямо в метро. На Джерси-стрит в Сохо я нашел старый люк, который вел в старинный туннель под названием Кротонский акведук. Здесь в 1842 году четверо мужчин спустили на воду небольшую деревянную шлюпку «Кротонская дева» и в кромешной тьме отправились в подземное путешествие длиною сорок миль, от хребта Катскилл^[8] до Манхэттена. Я посетил железнодорожный туннель под бруклинским Атлантик-авеню; он был заброшен в 1862 году и вновь открыт в 1980-м, когда местный житель по имени Боб Даймонд, парень девятнадцати лет, спустился в люк и обнаружил это гигантское, гулкое пространство. (Открытие вызвало лихорадочный, хотя и недолгий интерес горожан; на какое-то время эта улица стала меккой для фотографов, страстно желавших запечатлеть, как юный Боб пробирается по забытому туннелю.) На одном из островов Бронкса я присоединился к группе кладоискателей, разыскивавших сверток с выкупом, который якобы зарыл там похититель сына Чарльза Линдберга^[9]. Я проверял слухи, утверждавшие, будто в системе метро есть потайные погребальные комнаты, стены которых были украшены росписью, которой несколько сотен лет; там якобы так давно не ступала нога человека, что, если повысить голос, с потолка посыплется песок. В Мидтауне^[10] я искал старинное здание, в подвале которого, по преданию, находился специальный лаз, выходящий к реке, вернее, к постоянному месту рыбалки местных пенсионеров. Я так часто рассказывал друзьям о своих вылазках, что они уставали всё это слушать. На прогулках по городу они только вздыхали, когда я начинал перечислять всё, что находится под нашими ногами прямо сейчас. Но теперь я уже не мог остановиться.

Стив Данкан

Дальнейшие путешествия стали настолько рискованными, что даже меня самого удивляло собственное безрассудство. Глубокой ночью, добравшись до конца платформы метро, я перешагивал знак, запрещающий заходить дальше, пробирался по козырьку, потом спрыгивал на пути; там было темно, как в дымоходе, а летом еще и жарко, как в доменной печи. Поначалу я спускался в подземелье вместе с кузеном Расселом: двигаясь перебежками в темноте, мы чувствовали легкое движение воздуха, которое сменялось низкочастотной вибрацией под нашими ногами. «Поезд», – шептал кто-то из нас. Мы слышали, как срабатывал переводной механизм, после чего из-за поворота показывался огромный прожектор, высвечивающий стену туннеля: мы спешно залезали на козырек, потом втискивались в нишу, служившую запасным выходом, а в это время мимо нас с ревом проносился состав, вызывая воздушную волну, которая могла сбить человека с ног. Вскоре я стал спускаться в одиночестве, то были спонтанные вылазки, вызванные минутным желанием. Вечерами, ожидая поезд после вечеринки или долгой работы в библиотеке, я мог видеть, как он приближается к платформе, но в последнюю секунду я принимал решение не заходить в вагон и следовал за ним в темный туннель. Не раз я чудом уходил от опасности и столкновения, видел синие искры, вылетающие из-под колес мчащейся глыбы, и от шума на время терял слух. Поздно вечером я шел домой, не чувствуя земли под ногами. Щеки покрывала металлическая пыль: я оставался самим собой и одновременно наблюдал себя со стороны, будто проснувшись во время сновидения.

Однажды меня заметил контролер поезда, и, поднимаясь на платформу, я обнаружил, что меня ждут двое сотрудников Департамента полиции Нью-Йорка: молодые доминиканцы, один низкорослый и грузный, другой – высокий и худощавый. Мне заломили руки, прижали к стене и вытряхнули содержимое рюкзака на землю; у полицейских были все основания, чтобы задержать меня, но они решили не тратить со мной время. Поднявшись на улицу, я сел на скамейку: мне было неприятно и обидно, к тому же я хорошо понимал, что, не будь я белым, сидел бы себе сейчас в каком-нибудь веселом месте, позвякивая наручниками. И даже возвращаясь тем вечером домой, я останавливался по пути, заглядывая в канализационные решетки и люки.

Порой мне встречались «люди-кроты», бездомные, живущие в скрытых от глаз уголках города. Однажды ночью наша компания (я, Стив, Рассел и еще несколько энтузиастов) познакомилась с женщиной по имени Бруклин, которая прожила под землей тридцать лет. Ее лицо было изрыто оспинами, на голове громоздилась высокая прическа из дредов. Свое жилище она именовала «и́глу», оно находилось в нише туннеля, скрытой от посторонних глаз. Обстановку составляли матрас и несколько колченогих предметов мебели. Был день рождения Бруклин: мы передавали по кругу бутылку виски, именинница исполнила попурри из песен Тины Тернер и Майкла Джексона, и какое-то время всем было весело. Но настал момент, когда что-то пошло не так, пение Бруклин превратилось в глоссолалию, и, кажется, она начала галлюцинировать. Тут откуда-то вернулся ее парень – почему-то его тоже звали Бруклин, – и они начали спорить и кричать друг на друга.

Со временем я перестал рассказывать семье и друзьям о походах в подземелье – мне было всё сложнее отвечать на их вопросы, сводящиеся, по существу, к одному-единственному: что я искал там, внизу?

«Я ПОКАЖУ ТЕБЕ ОДНУ ВЕЩЬ, – сказал мне как-то Стив. – Обещай: никому ни слова».

Было около двух часов ночи, мы покидали вечеринку где-то в Бруклине. Стив провел меня ко входу в метро, потом вниз по козырьку. Я шел прямо за ним, и внезапно он исчез в темноте. Только услышав его голос, я понял, что он проскользнул в скрытый в стене проем. Я прошел следом и оказался в темном и пустом помещении. Это было одно из сакральных мест нью-йоркской подземки, огромное и гулкое, отделенное от обычной жизни тончайшей мембраной и тем не менее полностью невидимое.

Стив провел меня на середину комнаты и направил фонарик вниз. Пол устилали прямоугольные керамические плиты, каждая примерно шесть на четыре фута, они были покрыты густой пылью. Мы подули на них, и вверх взвилось облако пыли. Под ее слоем оказалась карта. Точнее, перерисованная карта метро Нью-Йорка, та самая, которая висит на стенах каждой станции в городе, с массивными, бежевыми силуэтами Бруклина и Манхэттена и железнодорожными ветками, змеящимися через бледно-голубой пролив Ист-Ривер. Но вместо знакомых достопримечательностей на карте были изображены невидимые: «ветераны» городских исследований Нью-Йорка, в течение многих лет нелегально изучавшие город, прикрепили к карте фотографии, которые указывали на расположение канализационного коллектора, акведука, станции-призрака или какого-то другого места, скрытого от наших глаз. Во мраке тайной комнаты я восторженно изучал карту подземного города: то был своеобразный памятник всему тому, что я искал, годами исследуя подземный Нью-Йорк. И в то же время я чувствовал странное отчуждение от этого восторга, словно он исходил из той части сознания, что не вполне была мне знакома.

Именно тогда, стоя в пыли глубоко под землей, я начал размышлять над тем, как мало знаю о собственной связи с подземным миром. Даже так: о том, как мало я понимаю в отношениях человечества с этим миром, в отношениях, уходящих в глубь веков.

Гюстав Доре

Как-то раз, во время прогулки по Тоскане, Леонардо да Винчи, миновав гряду валунов, оказался перед входом в пещеру. Он какое-то время простоял здесь, сосредоточившись на том, как прохладный ветерок обдувает его лицо, и, глядя в темноту, понял, что путь дальше – только вниз. «Внезапно во мне пробудились два чувства: страх и желание; страх перед грозной и темной пещерой, желание увидеть, нет ли чего-то чудесного в ее глубине»^[11].

Мы, представители рода человеческого, обитали рядом с пещерами и подземными пространствами всё то время, что существуем на планете, и всё то время они вызывали в нас глубокие и неоднозначные чувства. Эволюционные психологи утверждают, что самые древние родственные взаимоотношения между нами и первозданной природой никогда не исчезают совершенно: оставаясь частью нашей нервной системы, они проявляются в бессознательных порывах, в инстинктах, которые управляют нашим поведением. Эколог Гордон Орианс называет эти атавизмы «эволюционными призраками минувших ландшафтов». На прогулках по подземному Нью-Йорку всякий раз, заглядывая в темный туннель или канализационный люк, я сталкивался с собственными фантомами сознания, унаследованными от моих предков, которые когда-то давно впервые спускались в темную пещеру…

Под землей мы… инопланетяне. В результате естественного отбора люди – во всех отношениях, от метаболических потребностей до решетчатого строения глаза и структур нашего студенистого мозга, – существа, приспособленные для поверхности, не для подземного мира. «Темная зона» пещеры (научное название частей пещеры, расположенных дальше «сумеречной зоны», куда доходит рассеянный свет) – это «про́клятый дом» природы, вместилище наших древнейших страхов. Тут с потолка свешиваются змеи, бегают пауки размером с чихуахуа, в углах таятся скорпионы – существа, страх к которым заложен в нас биологически, ведь так часто они убивали наших предков. Еще пятнадцать тысяч лет назад в пещерах по всему миру жили пещерные медведи, пещерные львы и саблезубые тигры. Лишь в самые недавние мгновения человеческой истории мы отучились, подходя к пещере, мысленно готовиться к встрече с чудовищем-людоедом, которое вот-вот прыгнет на нас из темноты. Но и теперь, заглядывая в подземелье, мы ощущаем отголосок страха: а вдруг в темноте могут скрываться хищники?