Плеча его коснулась чья-то рука, пробуждая его от воспоминаний, и он поднял голову, ошеломленный внезапным возвращением в настоящее.

– Мы закрываемся, уже начало десятого, – тихо сказала юная помощница библиотекарши. – Заканчивайте, пожалуйста, надо уходить… вы уж простите.

Она пристально всмотрелась в его лицо:

– Что с вами? Вы что, плакали?

– Нет, – ответил Марк и полез в карман за носовым платком. – Просто глаза устали.

Как только Марк появился в коридоре, к нему бросилась хозяйка.

– А у меня для вас письмо! – крикнула она.

Письмо выглядело толстым, как полное собрание сочинений Уильяма Шекспира, но когда он вскрыл конверт, там оказалось всего двадцать два листочка. Начиналось оно так:

Дорогой Марк!

Конечно же, я очень хорошо помню вас, часто думала о вас и ломала голову, куда вы подевались, не случилось ли чего, поэтому ваше милое письмо явилось для меня чудесным сюрпризом…

В словах ее звучала столь безудержная, искренняя радость, что Марку стало совестно.

Я понимаю, мы с вами почти совсем не знаем друг друга. Вы даже не знаете моего полного имени! Вот оно: Марион Литтлджон. Дурацкая фамилия, правда? Когда-нибудь я ее поменяю (это не намек; я серьезно, глупая фамилия!). Я родилась в Ледибурге (когда именно – не скажу! Дамы никогда не говорят о своем возрасте!). Мой отец был фермером, но пять лет назад продал ферму и сейчас работает на сахарной фабрике десятником.

Далее шел подробный рассказ о себе и своей семье: учеба в школе, имена и положение всех ее многочисленных родственников, надежды на будущее, мечты, желания («Я бы очень хотела путешествовать, а вы? Париж, Лондон…») – и все это с обескураживающими подробностями, бо́льшая часть из них в скобках, и по всему тексту щедро разбросаны восклицательные и вопросительные знаки.

Ну разве не странно, что у нас с вами похожие имена – Марк и Марион? Звучит импозантно, правда же?

В груди у Марка зашевелилось тревожное чувство: похоже, он накликал целую бурю, тогда как хотел вызвать всего лишь легкий ветерок. Но письмо дышало такой теплотой, так трогало душу… Марк даже пожалел, что почти не помнит лица девушки. Пройди она мимо на улице, он ее, скорее всего, не узнал бы.

Марк сел отвечать в тот же вечер, обращая особое внимание на свой почерк. Он еще не осмеливался открыто объяснить истинную цель затеянной им переписки, совесть не позволяла, но тонко намекнул, что собирается писать книгу и для этого надо проделать большую работу в архивах Ледибурга, однако пока у него нет ни времени, ни денег на дорогу. В заключение спросил, не могла бы она прислать ему свою фотографию.

Ее ответ, вероятно, был тоже написан и отослан в тот же день, когда она получила его письмо.

Начинался ответ со слов «Мой милый Марк», что уже являлось большим шагом вперед по сравнению со стандартным «Дорогой Марк».

В конверте с двадцатью пятью страницами убористого текста лежала и фотография. На ней в напряженной позе стояла девушка в нарядном платье с застывшей, нервной улыбкой на лице; в объектив фотоаппарата она уставилась так, словно на нее смотрел ствол заряженной пушки. Фотография получилась не совсем резкой, но Марк сразу вспомнил, как она выглядит, и у него отлегло от сердца.

Фигурка слегка полновата, миловидное личико, широкий рот, достаточно широко поставленные умные глазки; во всем ее виде ощущалось что-то слегка настороженное и вместе с тем задорное; он уже знал, что она довольно образованна, хорошо начитанна и что ей отчаянно хочется понравиться ему.

На обратной стороне фотографии она удостоила Марка еще большего поощрения:

Дорогому Марку

с большой любовью,

Марион

Под именем стояли три аккуратных крестика. В самом письме она бурно восхищалась его успехом в деле продажи «кадиллака», а его намерение стать писателем и вовсе вызвало в ней благоговейный трепет. Она с восторгом выразила желание помочь Марку в его исследованиях, только он должен написать, какого рода информация ему нужна. У нее есть доступ ко всем правительственным и муниципальным архивам («и на этот раз никакой платы за работу я с тебя не спрошу!»), а ее старшая сестра работает в издательском отделе «Ледибургского прожектора»; кроме того, в муниципалитете есть прекрасная библиотека, где Марион хорошо знают и где она обожает читать. Пусть только Марк позволит ей помочь ему.

И еще. Нет ли и у него своей фотографии, она бы очень хотела получить ее на память.

Марк надел новый костюм, ухарски надвинул на один глаз соломенную шляпу и отправился в фотоателье, расположившееся прямо на берегу на открытом воздухе, где и сфотографировался, изобразив на лице бесшабашную улыбочку.

Мой милый Марк!

Какой ты красивый! Я показывала твою фотографию всем моим подругам, и они очень мне завидуют.

Она уже отыскала кое-какие сведения, о которых он просил, но это не все, остальное найдет потом.

В книжном магазине Адамса на Смит-стрит Марк купил толстую тетрадь в кожаном переплете, три огромных листа картона и крупномасштабную карту Наталя и Зулуленда. Картон и карту он закрепил на стенках, чтобы разглядывать, не вставая с постели.

На одном листе картона он нарисовал фамильные древа Кортни, Паев и Петерсенов – все три фамилии, судя по документам, которые он видел в Комиссии по земельным наделам Ледибурга, имели отношение к покупке Андерсленда.

На другом листе выстроил пирамиду компаний и земельных угодий, принадлежащих Ледибургскому сельскохозяйственному банку. А на третьем сделал то же самое относительно компаний и землевладений, входящих в головное предприятие генерала Шона Кортни – Натальскую деревообрабатывающую и земельную компанию с ограниченной ответственностью «Наталь тимбер энд эстейтс лимитед».

На карте он тщательно заштриховал фактические земельные владения обеих групп: красным цветом – владения генерала Кортни и синим – те, что контролировал его сын, Дирк Кортни, эсквайр.

Это придало ему новую решимость упорно продолжать поиски, особенно когда он тщательно заштриховал синим цветом длинный контур Андерсленда с его извилистой границей, бегущей по южному берегу реки. Он отер с пальцев цветной мелок, и губы его скривились от горечи и гнева: это ли не подтверждение его убежденности, что его дед ни за что не расстался бы со своей землей? Чтобы кто-то смог завладеть этими угодьями, пришлось бы сначала убить старика.

Злость продолжала кипеть в груди, когда он заполнял и другую часть карты или лежал по вечерам на кровати, выкуривая сигарету перед сном и разглядывая синие и красные пятна владений семейства Кортни. Он мрачно улыбался: интересно, что сказал бы Фергюс Макдональд, увидев, какое богатство сосредоточено в руках отца и сына? Потом принимался записывать в тетрадку новые сведения, которые сумел собрать за день.

Затем Марк выключал свет и долго еще лежал без сна, а когда засыпал, ему снился Чакас-Гейт, громадные утесы, нависающие над рекой, а дальше бескрайняя дикая местность, где прячется одинокая могила. Могила никак не обозначенная, а теперь небось заросшая буйной африканской растительностью, а то и давно разрытая гиенами и прочим зверьем, которое питается падалью.

Однажды вечером, когда Марк сидел на привычном месте в библиотеке, изучая печатные материалы, он впервые принялся листать недавние номера «Ледибургского прожектора», вышедшие где-то через неделю после его побега из Ледибурга, и в одной из внутренних колонок чуть не пропустил несколько любопытных строк.

Вчера в методистской церкви на Пайн-стрит состоялась погребальная служба над телом мистера Джекоба Генри Россоу. Во время охоты с группой друзей мистер Россоу упал в узкое ущелье Бабуинова ручья под новой веткой железной дороги и разбился насмерть.

Мистер Россоу был холост, работал в «Сахарной компании Зулуленда». На церемонии присутствовал председатель совета директоров компании мистер Дирк Кортни, который произнес над могилой короткую, но трогательную речь, в очередной раз продемонстрировав глубокую заботу даже о самых скромных сотрудниках своих многочисленных процветающих предприятий. «Величие проявляется в малом».

Дата в точности совпадала с днем его побега из долины. Этот человек мог быть одним из тех, кто охотился на него, Марка. Скорее всего, тот, кто вцепился в его поврежденную ногу, когда Марк висел на поручне товарного вагона. Если это так, то связь с Дирком Кортни выходит прямая. Марк потихоньку сплетал свою веревку, петля была уже почти готова, однако для нее недоставало головы.

Но в одном аспекте всей ситуации Марку стало легче. Между отцом и сыном, генералом Шоном Кортни и Дирком, похоже, существовала некая и довольно глубокая трещина. Дело в том, что ни одна из компаний каждого никак не пересекалась с другой стороной, руководства фирм никак не были связаны, каждая пирамида организаций стояла особняком. И эта разделенность, похоже, выходила за финансовые и деловые рамки: Марк не нашел ни единого свидетельства каких-либо контактов между этими двумя людьми на социальном уровне, да и, кстати, на факт активной вражды между ними указывала неожиданная перемена отношения к отцу со стороны «Ледибургского прожектора», как только сын получил в свои руки возможность контролировать издательскую политику газеты.

И все же Марк еще не до конца был уверен в своих выводах. Да и Фергюс Макдональд не раз предостерегал его о хитрости и вероломстве правящего класса и вообще всех богатеев: «Чтобы прикрыть свои грешки, они готовы на все, Марк. Они пойдут на любую хитрость, обман, на любую подлость, чтобы только не видны были пятна крови честного рабочего на их руках».

Возможно, прежде всего Марку следует точно установить, что его интересует только один из этих двоих. Для этого надо сделать следующий ход: вернуться в Ледибург и спровоцировать новое нападение – на этот раз он будет к нему готов и поймет, откуда оно пришло. Тут он вспомнил, как они с Фергюсом использовали Катберта, манекен, чтобы вызвать на него огонь и заставить врага обнаружить себя, и горестно усмехнулся при мысли, что на этот раз роль Катберта ему придется исполнять самому. В первый раз ему стало страшно, такого страха он не знал и во Франции, поскольку теперь перед ним представал враг гораздо более опасный и безжалостный, прежде такого он не мог и представить, а время для встречи неумолимо приближалось.

От одолевавших тяжелых мыслей его отвлекло получение еще одного внушительного послания из Ледибурга, которое дало ему прямой повод отложить непосредственные действия.

Мой милый и дорогой Марк!

У меня для тебя прекрасная новость! Как говорят, если гора не идет к Магомету, то он (или она!) идет к горе. Моя сестра с мужем на четыре дня едут в Дурбан и пригласили меня с собой. Мы приедем четырнадцатого числа и остановимся в «Марин-отеле» на набережной Марин-парад – это будет просто шикарно!

Марк сам не ожидал, что ему будет настолько приятно узнать о ее приезде, и стал с нетерпением ждать встречи. Оказывается, он успел сильно привязаться к этой далекой, всегда готовой ему помочь, доброй девушке.

Когда они встретились, он снова удивился – оба потрудились приодеться, уделив большое внимание каждой детали своей одежды. И оба мучительно стеснялись, чувствуя себя не в своей тарелке под строгим оком старшей сестры Марион.

Они сидели на веранде гостиницы, чопорно пили чай, вели светскую беседу с сестрой и исподтишка изучали друг друга, поглядывая один на другого поверх чашек.

Марион похудела, Марк это сразу отметил, но ни за что не догадался бы, что бедняжка чуть не уморила себя голодом ради этой минуты; она была хороша собой, гораздо привлекательнее, чем он помнил и чем она выглядела на фотографии. Но главное – Марион, как всякая цельная личность, была для него понятна и чиста, от нее так и веяло теплом. Бо́льшую часть жизни Марк оставался одинок, особенно в эти последние несколько недель, когда жил в своей крохотной запущенной комнатушке с тараканами и его одиночество скрашивали только планы на будущее.

Теперь он смотрел на нее и чувствовал себя как странник, забредший во время бурана в теплую таверну с пылающим камином.

Сестрица ее сначала старалась всерьез исполнять роль старшей наставницы Марион, но, будучи всего лет на пять или шесть старше Марка, она оказалась достаточно чуткой, чтобы понимать, как молодых людей тянет друг к другу, и видеть, что сидящий перед ней юноша – человек порядочный. Кроме того, она и сама была еще вполне молода, замуж вышла совсем недавно и, разумеется, не могла не сочувствовать им.

– Вы не будете против, если я прокачу Марион по городу на машине? Это совсем недолго, – сказал Марк.

Марион устремила на сестру умоляющий взгляд умирающей газели:

– Прошу тебя, Лин…

«Кадиллак», в который они уселись, был демонстрационной моделью, и Марк лично позаботился о том, чтобы двое рабочих-зулусов из компании «Наталь моторс» вылизали его до блеска.

Он направил машину к устью реки Умгени; хорошенькая Марион гордо восседала рядом с ним.

Марку еще никогда в жизни не было так хорошо на душе; он в модном костюме, сидит в большом сверкающем автомобиле, в карманах звенит золото, а рядом с ним красивая девушка, которая его обожает.

Обожание – вот то единственное слово, которое точнее всего описывало отношение к нему Марион. Она даже на секунду не могла отвести от него глаз и сияла всякий раз, когда он искоса бросал на нее взгляд.

Марион и представить себе не могла, что когда-нибудь окажется рядом с таким красивым, утонченным кавалером. Даже в самых романтичных мечтах она не видела себя сидящей в сверкающем «кадиллаке» вместе с героем войны, награжденным медалью.

Он съехал с дороги и остановил машину; они пошли по дорожке, ведущей сквозь густо заросшие дюны к устью реки, и она вцепилась ему в руку, как тонущий в океане моряк – в спасательный круг.

Река разлилась, – видимо, где-то в горах прошли сильные ливни; шириной не менее полумили, она бешено несла мутную воду, коричневую, как кофе, крутящуюся водоворотами, в сторону океана, чтобы смешаться с его чистыми зеленоватыми водами. С собой мутная река влекла в океан мусор и трупы утонувших животных.

В этих отбросах резвились с десяток крупных черных акул: они кружили, двигаясь вверх по реке и разрезая треугольными плавниками мутную воду.

Марк с Марион уселись рядышком на вершину дюны над устьем.

– Ах, Марк, – с расстроенным видом вздохнула Марион, – у нас с тобой всего четыре дня.

– Четыре дня – это долго, – засмеялся Марк, – я, например, не знаю, что делать с такой прорвой времени.

Все эти дни они не разлучались ни на минуту. Дики Лэнком в этой ситуации проявил чуткость и понимание, поддержав своего лучшего специалиста по продажам.

– Ты, главное, утром покажись на работе, чтобы хозяин тебя увидел, а потом слиняй потихонечку. Я тебя прикрою.

– А как насчет демонстрационной модели? – совсем обнаглев, спросил Марк.

– Скажу, что ты пытаешься продать машину богатому фермеру. Бери ее, старина, только, ради бога, будь осторожен, не врежься в дерево.

– Не знаю, как тебе отплатить, Дики; я у тебя в долгу.

– Не волнуйся, мы это обмозгуем.

– Больше ни о чем тебя не буду просить… просто эта девушка для меня много значит.

– Понимаю. – Дики отечески потрепал его по плечу. – Самое важное в жизни – когда рядом красотка. Всей душой я с тобой, сынок, и болею за тебя.

– Нет, здесь совсем не то, что ты думаешь, Дики. – Марк густо покраснел.

– Ну разумеется, совсем не то. Но все равно желаю повеселиться как следует. – Дики с похотливой улыбочкой подмигнул Марку.

Марк и Марион – а что, и вправду эти два имени рядом звучали здорово – все дни напролет, взявшись за руки, гуляли по городу. Девушка приходила в восторг от шумной городской суматохи; ее очаровывали изысканная красота города, его культура, музеи, парки с тропическими растениями, места для отдыха и развлечений на берегу с тысячами цветных фонариков и гирлянд, концерты на открытом воздухе в садах Старой крепости, большие универмаги на Уэст-стрит, «Статтафордс» и «Анстейс» с их витринами, заполненными дорогими импортными товарами. Она восхищалась доками с выстроившимися у причалов огромными торговыми судами, с пыхтящими и скрипящими над ними паровыми кранами.

Они смотрели, как рыбаки-индусы спускают на воду лодки, лежавшие на сверкающем белоснежном песке берега, плывут навстречу бегущим одна за другой зеленым прибойным волнам, широким полукругом забрасывают свои сети в морские глубины. Потом Марион поддергивала повыше юбку, а Марк закатывал до колена брюки, и они лезли в воду, чтобы помочь полуголым рыбакам тянуть сети за длинные веревки; и вот наконец переливающаяся серебром на солнце груда рыбы, дрожа и подпрыгивая, лежит в лодке.

Они лакомились земляничным мороженым из хрустящих желтых конусовидных стаканчиков, катались по набережной в открытой тележке рикши – крикливого зулуса, разодетого в умопомрачительный костюм из перьев, бус и рогов.

Один вечер они провели в компании Дика Лэнкома и его подруги, томной красотки: ели жаренных на открытом огне лангустов и танцевали под джаз в ресторане гостиницы «Ойстер бокс» на Умхланга-Рокс, а затем с криками и песнями возвращались домой в «кадиллаке», пьяные и счастливые; Дики крутил баранку, как Нуворелли, бешено гоня большой автомобиль по пыльной разбитой дороге, а Марк с Марион сидели на заднем сиденье, блаженно прижавшись друг к другу.

В вестибюле гостиницы под бдительным оком ночного администратора, который приготовился перехватывать Марка, если тот попытается незаконно пролезть в лифт, они шепотом попрощались и пожелали друг другу доброй ночи.

– Я еще никогда в жизни не была так счастлива, – призналась она, поднялась на цыпочки и поцеловала Марка прямо в губы.

Дики Лэнком где-то пропал вместе с «кадиллаком» и своей дамой – возможно, забрался в какой-нибудь дальний уголок парка, где потемнее и поближе к морю, – и Марк по пустынным ночным улицам зашагал домой один. Думая над последними словами Марион, в душе он соглашался с нею. Он тоже не помнил, чтобы когда-нибудь пребывал в столь же счастливом состоянии. Но что и говорить, печально улыбнулся он, жизнь до сих пор вообще не баловала его безумным счастьем. Для нищего и шиллинг богатство.

Настал последний день перед расставанием, и эта мысль придавала особую остроту удовольствию их общения. Марк оставил «кадиллак» в конце узенькой дорожки, проходящей через поле сахарного тростника, и они спустились к длинному песчаному пляжу, с обеих сторон охраняемому скалистыми мысами.

Море было настолько чистым, что с высоких дюн они могли видеть рифы на глубине и рельефные песчаные мели. Чем дальше в море, тем вода становилась темнее, а на горизонте, где море сходилось с небом, громоздились похожие на горный хребет кучевые облака, пурпурные, серебристые и синие в сиянии солнца.