Джонни поставил приклад на землю, оперся на ружье и долго, в трагическом молчании, разглядывал лежащих матриархов. Он не замечал, что Джок снимает. Его действия и слова были не отрепетированы, не подготовлены.

– Хамба габле, амакбулу, – прошептал он. – Идите с миром, старушки. Вы и в смерти вместе, как были в жизни. Идите с миром и простите нас за то, что мы сделали с вашим племенем.

Он отошел к деревьям на краю поляны. Дэниэл не пошел за ним. Он понимал, что Джонни хочет побыть один. Остальные лесничие тоже избегали общения. Не было ни болтовни, ни поздравлений; двое с безутешным видом бродили среди мертвых туш; третий сидел на том месте, откуда сделал последний выстрел, и курил, разглядывая пыльную землю под ногами; четвертый отложил ружье и, сунув руки в карманы, смотрел в небо, на собирающихся стервятников.

Первые птицы-падальщики казались черными точками на фоне собирающихся грозовых туч, как зерна перца, рассыпанные по скатерти.

Птицы подлетели ближе; теперь они парили над головами, образуя кружащие эскадрильи, аккуратно поворачиваясь упорядоченным строем – темное колесо смерти высоко над полем бойни, их тени стремительно скользили по грудам туш в центре Длинного Влея.

Сорок минут спустя Дэниэл услышал рев приближающихся грузовиков и увидел, как они медленно показались из леса. Перед колонной бежала группа полуодетых людей с топорами, прорубая в подлеске примитивную дорогу для грузовиков.

Джонни (он сидел на краю поляны) с явным облегчением поднялся с места и подошел, чтобы распорядиться разделкой туш.

С помощью цепей и лебедок окровавленные туши растащили.

Потом морщинистую серую кожу разрезали вдоль брюха и спины. В ход снова пустили электрические лебедки. Шкура с туши сходила с треском: это рвались подкожные связки. Длинные полосы кожи снаружи были серые и мятые, изнутри сверкали белизной. Каждую полоску укладывали на землю и посыпали крупной солью. Освежеванные туши в ярком солнечном свете казались странно непристойными, влажными, с мраморными прослойками жира и выставленными напоказ алыми мышцами. Раздутые животы словно просились под удары разделывающих ножей.

Тот, что сдирал шкуру, погрузил лезвие ножа в брюхо одной из самок под самой грудиной. Тщательно контролируя глубину надреза, чтобы не прорезать внутренности, он прошел вдоль всей туши, ведя нож как гигантский замок молнии, и огромное брюхо раскрылось, вывалился желудочный мешок, блестящий, словно парашютный шелк.

Внутри мешка, как змеи, шевелились кишки. Они словно жили своей особой жизнью. Точно тело проснувшегося питона, они извивались и дергались под собственной скользкой тяжестью.

За работу принялись люди с бензопилами. Громкий гул двухтактного двигателя казался почти святотатственным в этом месте смерти, голубые выхлопные газы поднимались в пронизанный ярким светом воздух. У каждой туши отпиливали конечности, из-под пил брызгами разлетались обрывки плоти и осколки костей.

Потом принялись резать позвоночник и ребра; туши расчленяли на несколько частей, которые с помощью лебедок грузили в ожидающие грузовики.

Особая группа людей, вооруженных длинными ножами-пангами, протыкала мягкие груды влажных внутренностей, чтобы вытащить из маток слоних неродившихся зародышей. Дэниэл следил, как они разрезают разбухшую матку, темно-пурпурную от покрывающих ее кровеносных сосудов. Из околоплодного мешка в потоке амниотической жидкости выскользнул зародыш размером с крупную собаку и упал на вытоптанную траву.

Он должен был родиться через несколько недель, это был настоящий маленький слон, поросший рыжеватым волосом, который вылезает вскоре после рождения.

Зародыш был еще жив и шевелил хоботом.

– Убейте его, – хрипло приказал Дэниэл на синдибеле.

Едва ли зародыш ощущал боль, но Дэниэл с облегчением отвернулся, когда один из рабочих ударом своей панги отрубил слоненку голову. Дэниэла тошнило, хотя он понимал, что при выбраковке ничего нельзя упускать. Мелкозернистую кожу неродившегося слоненка обрабатывают вручную, она считается чрезвычайно ценной. Кусок, идущий на изготовление сумочки или чемоданчика-дипломата, стоит несколько сотен долларов.

Чтобы отвлечься, Дэниэл отошел в сторону от места бойни.

Теперь оставались только головы крупных животных и огромные груды блестящих кишок. Ничего ценного из внутренностей извлечь нельзя, они останутся на корм стервятникам.

Самый ценный результат выбраковки – бивни, которые еще торчат из голов. В старину браконьеры и охотники за слоновой костью не рисковали повредить бивень неосторожным ударом топора и обычно оставляли его в черепе, дожидаясь, пока хрящевое крепление бивня, которое прочно держит его на месте, размягчится; тогда бивень можно извлечь.

Обычно через четыре-пять дней бивни можно, не повреждая, извлечь руками.

Однако сейчас на это нет времени. Бивни придется вырубать. Делают это самые опытные, обычно пожилые работники, седые, в окровавленных набедренных повязках.

Они сидели возле голов и терпеливо простукивали их своими туземными топорами.

Пока они занимались этой неспешной работой, Дэниэл подошел к Джонни. Джок нацелил на них камеру.

– Кровавая работа.

– Но необходимая, – коротко ответил Джонни. – В среднем каждый слон приносит около трех тысяч долларов – слоновая кость, шкура и мясо.

– Очень многим это покажется слишком коммерческим подходом, особенно когда они воочию увидят, что такое выбраковка, – покачал головой Дэниэл. – Вы должны знать, что Движение в защиту животных ведет ожесточенную кампанию, требуя, чтобы слонов занесли в приложение один Конвенции о международной торговле видами, находящимися под угрозой исчезновения.

– Знаю.

– Если это произойдет, всякая торговля слоновой костью, шкурами и мясом слонов будет запрещена. Что вы об этом скажете, хранитель?

– Это меня очень рассердит.

Джонни бросил сигарету и затоптал. Его лицо стало свирепым.

– Это прекратит операции по выбраковке, не правда ли? – настаивал Дэниэл.

– Вовсе нет, – возразил Джонни. – Мы по-прежнему вынуждены будем проводить выбраковки. Единственное отличие в том, что мы не сможем продавать мясо, шкуры и бивни слонов. Они будут пропадать впустую, и это трагическая и преступная потеря. Мы лишимся миллионов долларов, которые сейчас идут на сохранение дикой природы…

Джонни замолчал и принялся наблюдать, как двое рабочих осторожно извлекают бивень из губчатой прокладки в черепе и укладывают его на коричневую траву.

Один из них искусно извлек из бивня нерв – мягкий, серый студенистый стержень. После чего Джонни продолжил:

– Эти бивни помогают нам оправдывать существование парков и животных, которые в них обитают, перед местными племенами, живущими в тесном контакте с природой на границах национальных парков.

– Не понимаю, – подталкивал его Дэниэл. – Вы хотите сказать, что местные племена недовольны существованием парков и населяющих их животных?

– Нет, если они могут извлекать из этого существования личную выгоду. Если мы сумеем доказать им, что самка слона стоит три тысячи долларов и что иностранный охотник во время сафари тратит от пятидесяти до ста тысяч долларов, чтобы поохотится на самца, если мы сумеем показать, что один-единственный слон ценней сотен, даже тысяч их коз и худосочного скота, если часть денег за слонов вернется к ним и к их племени, тогда они поймут, зачем мы охраняем стада.

– Вы хотите сказать, что местные племена не ценят дикую природу?

Джонни горько рассмеялся.

– «Первый мир» – это мир роскоши и страстей. А местные племена живут на грани нищеты. Мы говорим о среднем годовом семейном доходе в сто или двести долларов, десять долларов в месяц. Эти люди не могут отказаться от земли и просто смотреть на прекрасных, но бесполезных для них животных. Если в Африке должны сохраниться дикие животные, за их жизнь придется платить. В этой жестокой земле не бывает ничего дармового.

– Можно было бы подумать, что тот, кто живет близко к природе, инстинктивно должен беречь ее, – настаивал Дэниэл.

– Да, конечно, но это отношение чисто прагматическое. Существуя внутри природы, первобытный человек тысячелетиями обращался с ней как с возобновляемым источником. Эскимосы жили за счет карибу, тюленей и китов, американские индейцы – за счет бизоньих стад, и инстинктивно использовали тот способ управления природой, который нам недоступен. Они жили в равновесии с природой, пока не появился белый человек с гарпунами со взрывателем и с ружьем Шарпа или пока здесь, в Африке, законы об охоте и элитной дичи не сделали охоту черного туземца на собственной земле преступлением, отдав диких животных на откуп лишь избранным.

– Да вы расист, – мягко упрекнул Дэниэл. – Старая колониальная система сохраняла дикую природу. Но как природа выживала на протяжении миллионов лет до появления белых людей?

– Нет, колониальная система управления дичью была охраняющей, а не сохраняющей.

– А разве это не одно и то же: охрана и сохранение?

– На самом деле они прямо противоположны. Охранитель отказывает человеку в праве использовать природу, пользоваться ее дарами. Он отрицает право человека убивать животное, даже если его существование угрожает всему виду. Будь сейчас здесь такой охранитель, он запретил бы нам выбраковку и не стал бы задумываться над последствиями такого запрета, который – и мы это видели – приведет к гибели всей популяции слонов и уничтожению леса. Однако главнейшая ошибка, допущенная прежними природоохранителями, заключается в том, что они настроили местное черное население против преимуществ контролируемого сохранения природы. Они отказывали племенам в их праве на добычу и вызвали у них враждебность к диким животным вообще. Они отобрали у аборигенов возможность контролировать природу и заставили его конкурировать с ней. В результате средний черный крестьянин враждебно относится к диким животным.

Слоны опустошают его огороды и уничтожают деревья, которые он использует на дрова. Быки и антилопы поедают траву, которой он кормит свой скот. Крокодил сожрал его бабушку, а лев убил отца… Конечно, он возненавидел диких животных.

– Но каково же решение, хранитель? Есть ли оно?

– Со времени обретения независимости от колониального управления мы пытаемся изменить позицию наших людей, – сказал Джонни. – Вначале от нас требовали снять запрет белых на доступ в национальные парки. Разрешить вырубку деревьев, пастьбу скота и строительство деревень. Однако нам удалось приучить местное население извлекать прибыль из туризма, сафари и выбраковок. Оно впервые стало участвовать в распределении прибыли, и сейчас все больше распространяется понимание того, что выгодно сохранять природу и разумно эксплуатировать ее. Особенно среди молодого поколения.

Однако если доброхоты в Европе и Америке заставят запретить сафари или продажу слоновой кости, это сведет на нет все наши усилия. И, вероятно, станет погребальным звоном по африканским слонам, а со временем и по всем диким животным.

– Значит, в конечном счете все упирается в экономику? – спросил Дэниэл.

– Как во всем в этом мире, вопрос в деньгах, – согласился Джонни. – Если нам дадут достаточно денег, мы остановим браконьеров. Если это будет выгодно крестьянам, мы удержим их с их козами за пределами национальных парков. Однако деньги должны откуда-то поступать. Новые независимые африканские государства с их растущим населением не могут позволить себе роскошь обращаться с природными ресурсами как Первый мир.

Они должны их использовать и охранять. Если вы помешаете нам обеспечивать это, вы станете соучастниками уничтожения дикой природы Африки. – Джонни мрачно кивнул. – Да, дело в экономике. Если дичь сможет платить, она будет существовать.

– Превосходно! – Дэниэл знаком велел Джоку прекратить съемку и сжал плечо Джонни. – Я могу сделать из тебя звезду. Ты очень естествен. – Он шутил лишь отчасти. – А, Джонни? На экране ты мог бы сделать для Африки гораздо больше, чем здесь.

– Хочешь, чтобы я спал в гостиницах и самолетах, а не под звездным небом? – Джонни изобразил возмущение. – Хочешь, чтобы у меня на животе наросла аккуратная маленькая булочка? – Он ткнул Дэниэла в солнечное сплетение. – Чтобы я пыхтел и задыхался, пробежав сто ярдов? Нет, спасибо, Дэнни. Я останусь здесь, где могу пить воду Замбези, а не кока-колу, и есть не бигмаки, а бифштексы из буйволятины.

Последние груды засоленного слоновьего мяса и незрелые бивни уложили в грузовики при свете фар. Потом по извилистой дороге поднялись по откосу; штаб-квартиры парка Чивеве достигли в темноте.

Джонни вел зеленый «лендровер» в голове медленной колонны грузовиков-рефрижераторов, Дэниэл сидел рядом с ним на переднем сиденье. Они разговаривали негромко и небрежно, как старые друзья, чувствуя полное единство.

– Убийственная погода.

Джонни рукавом куртки для буша вытер пот со лба. Хотя время близилось к полуночи, жара и влажность изматывали.

– Скоро начнутся дожди. Хорошо, что ты уезжаешь из долины, – сказал Джонни. – В дождь эта дорога превращается в болото, а через большинство рек не перебраться. В ожидании непогоды туристский лагерь в Чивеве уже неделю как закрылся.

– Не хочется уезжать, – признался Дэниэл. – Было как в старые времена.

– Да, старые времена, – подхватил Джонни. – Мы неплохо развлеклись. Когда ты снова появишься в Чивеве?

– Не знаю, Джонни, но предлагаю от души: поехали со мной. Когда-то мы были хорошей командой. Можем стать снова. Я знаю.

– Спасибо, Дэнни. – Джонни покачал головой. – Но у меня здесь работа.

– Я не отступлюсь, – предупредил Дэниэл, и Джонни улыбнулся.

– Знаю. Ты никогда не отступаешься.

Ранним утром, когда Дэниэл поднялся на небольшой холм за лагерем полюбоваться восходом, небо было затянуто темными тучами, а жара по-прежнему давила.

Настроение Дэниэла соответствовало хмурому рассвету. Ему удалось отснять прекрасный материал, он заново открыл свою дружбу и любовь к Джонни Нзу. Но его печалила мысль, что, возможно, они снова увидятся лишь через много лет.

В этот последний день Джонни пригласил Дэниэла на завтрак. Он ждал Дэниэла на затянутой сеткой от москитов широкой веранде своего бунгало с тростниковой крышей; когда-то это бунгало было домом самого Дэниэла.

Дэниэл остановился под верандой и осмотрел сад. Все еще оставалось так, как спланировала и устроила Вики.

Много лет назад Вики, молодую, стройную светловолосую девушку с улыбающимися зелеными глазами, привез сюда Дэниэл. Вики был двадцать один год. Сам он был всего на несколько лет старше.

Вики умерла в той спальне, что выходила окнами в сад, который она так любила. Обычный приступ малярии внезапно вызвал пагубное воздействие на головной мозг. Все закончилось очень быстро, раньше, чем на самолете прилетел врач.

Ее смерть имела необычное следствие: именно в эту ночь пришли слоны, которые, несмотря на множество апельсиновых деревьев и богатый огород, никогда не заходили за ограждение. Они пришли точно в час смерти Вики и опустошили сад. Вырвали даже кусты роз, затоптали цветочные клумбы. Слоны словно чуяли смерть. Словно почувствовали уход Вики и горе Дэниэла.

Дэниэл больше так и не женился и вскоре навсегда оставил Чивеве. Слишком болезненны были воспоминания о Вики, чтобы он мог остаться. Теперь в бунгало живет Джонни Нзу, а за садом ухаживает его красивая жена из племени матабеле Мэвис. Если бы Дэниэл мог выбирать, он не хотел бы, чтобы было по-другому.

Сегодня Мэвис приготовила традиционный завтрак матабеле: кукурузную кашу и кислое молоко, сгустившееся в тыквенной бутылке, – амаси, любимое питье пастушеских племен нгани.

Потом Дэниэл и Джонни вдвоем прошли к складу слоновой кости. На полпути с холма Дэниэл остановился и, заслонив глаза, посмотрел в сторону лагеря для туристов. На берегу реки, обнесенные оградой от диких животных, стояли под фиговыми деревьями круглые коттеджи с тростниковыми крышами.

Такие сооружения, типичные для Южной Африки, называются рондавелями.

– Мне казалось, ты говорил, что парк закрыт для посетителей, – заметил Дэниэл.

Один из рондавелей был еще заселен, и рядом с ним стояла машина.

– Это особый гость, дипломат, посол Тайваньской Китайской республики в Хараре, – объяснил Джонни. – Он очень интересуется дикими видами, в особенности слонами, и вкладывает большие средства в сохранение нашей природы.

Мы предоставляем ему особые привилегии. Он хотел побыть здесь в одиночестве, без других туристов, поэтому я открыл для него лагерь… – Джонни оборвал фразу, воскликнув: – Да вот и он!

У подножия холма, слишком далеко, чтобы разглядеть отдельные фигуры, стояли трое. Когда они с Джонни направились к этим людям, Дэниэл спросил:

– А что произошло с двумя белыми лесничими, которые вчера помогали проводить выбраковку?

– Их мне одолжил Национальный парк Ванки. Сегодня рано утром они отправились домой.

Подойдя к группе из трех человек ближе, Дэниэл разглядел тайваньского посла. Он оказался моложе, чем можно было ожидать от человека, занимавшего такой пост. Хотя европейцу трудно бывает определить возраст азиата, Дэниэл дал послу чуть больше сорока. Высокий, стройный, с гладкими черными волосами, зачесанными назад, так что был открыт высокий лоб интеллектуала. Привлекательный, кожа чистая, почти восковая.

Что-то в его внешности свидетельствовало, что он не чистокровный китаец, в нем есть примесь европейской крови. Глаза черные, но не раскосые, а на верхних веках нет характерной складки кожи во внутреннем углу.

– Доброе утро, ваше превосходительство, – с явным уважением поздоровался с ним Джонни. – Не замерзли?

– Доброе утро, хранитель. – Посол оставил двух черных лесничих, с которыми разговаривал, и пошел навстречу. – Я предпочитаю прохладу.

На нем была голубая рубашка с расстегнутым воротником и короткими рукавами и спортивные брюки. От него действительно словно веяло прохладой, так стильно и элегантно он выглядел.

– Позвольте представить вам доктора Дэниэла Армстронга, – сказал Джонни. – Дэниэл, это его превосходительство посол Тайваня Нинь Чэнгун.

– Представлять не нужно, доктор Армстронг известный человек. – Чэнгун очаровательно улыбнулся и пожал Дэниэлу руку. – Я читал ваши книги и с большим удовольствием и интересом смотрел ваши телевизионные программы.

По-английски он говорил превосходно, словно это его родной язык, и Дэниэл заметно подобрел.

– Джонни рассказывал мне, что вы озабочены состоянием африканской экологии и вносите большой вклад в сбережение природы этой страны.

Чэнгун сделал пренебрежительный жест.

– Я бы хотел сделать больше.

Но при этом он задумчиво разглядывал Дэниэла.

– Прошу прощения, доктор Армстронг, я не ожидал в это время года встретить в Чивеве других гостей. Меня заверили, что парк закрыт.

Хотя его тон был дружелюбным, Дэниэл почувствовал, что вопрос задан неспроста.

– Не волнуйтесь, ваше превосходительство. Мы с моим оператором сегодня днем уезжаем. Вскоре Чивеве будет в полном вашем распоряжении, – заверил Дэниэл.

– О, пожалуйста, не поймите меня превратно. Я не столь эгоистичен, чтобы желать вашего отъезда. На самом деле мне жаль, что вы так скоро уезжаете. Я уверен, у нас нашлось бы, о чем поговорить.

Несмотря на эти заверения, Дэниэл чувствовал, что Чэнгун испытывает облегчение. Лицо у него было по-прежнему приветливое, манеры дружелюбные, но Дэниэл начинал осознавать существование под маской вежливости глубоких слоев и оттенков.

Когда они направились к складу слоновой кости, посол шел между ними, продолжая небрежный разговор, а потом отошел в сторону и стал смотреть, как лесничие и команда грузчиков снимают добытые бивни с грузовиков, припаркованных у входа в склад. К этому времени здесь же оказался Джок со своей камерой; он со всех точек снимал происходящее.

Каждый бивень, еще покрытый свернувшейся кровью, тщательно взвешивали на старомодной весовой платформе, стоявшей у входа в склад. Джонни Нзу сидел за раскладным столиком и записывал вес каждого бивня в толстую бухгалтерскую книгу в кожаном переплете.