Вернувшись в свою каюту, Хэл написал письмо мистеру Битти, устроившемуся в городе; он объяснял, что мистеру Битти и его семье придется завершить вояж в Бомбей на борту «Йоркширца», когда тот прибудет, и что Гай может отправляться с ним. Хэл чувствовал облегчение, что есть возможность устроить это дело письменно, вместо того чтобы убеждать мистера Битти перебраться на другой корабль и спорить с ним.

– Ну вот, готово! – сказал он вслух, присыпая лист письма песком, чтобы высушить чернила. – А заодно будет покончено с кулачными и амурными склонностями Тома.

Запечатав письмо своей восковой печатью, он послал за Большим Дэниелом, чтобы тот доставил его на берег.

– «Йоркширца» еще не видно? – спросил он, как только Большой Дэниел сунул голову в дверь каюты.

– Пока нет, капитан.

– Скажи вахтенным офицерам, чтобы позвали меня сразу, как только увидят его мачты на горизонте.

Он уже отдавал этот приказ, и Большой Дэниел вытаращил глаза и сморщил губы, демонстрируя снисходительность. Хэл сдержал улыбку.

Большой Дэниел мог позволить себе такую фамильярность.

* * *

Он стоял на эшафоте в ярком утреннем свете. Всего лишь мальчишка, лет восемнадцати, определенно не старше.

И он был очень хорош собой и нравился Ханне Маакенберг.

Высокий, стройный юноша, с длинными волнистыми волосами, черными как вороново крыло, спадавшими на плечи. Он был смертельно испуган, и это возбуждало Ханну, как возбуждало и всю большую толпу вокруг нее.

Сюда явились все до единого жители поселения – мужчины, женщины и дети, все жены бюргеров, все рабы и готтентоты. Люди волновались, шумели и обменивались шутками. Даже самые маленькие дети находились здесь и, пользуясь случаем, визжали и гонялись друг за другом между ногами взрослых.

Рядом с Ханной стояла одна из жен свободных бюргеров, пухлая женщина добродушного вида, в фартуке, слегка испачканном мукой. Она явно оторвалась от замешивания теста на своей кухне. Крошечная дочка цеплялась за ее юбку.

Этот ребенок напоминал ангела; девчушка сосала свой большой палец и серьезно смотрела на человека, стоящего на эшафоте, огромными голубыми глазами.

– Это ее первая казнь, – пояснила мать, обращаясь к Ханне. – Ей немножко не по себе, она боится людей.

Руки пленника были скованы у него за спиной. Всю его одежду составляли потрепанные матросские штаны, а ноги оставались босыми.

Судья поднялся на эшафот, чтобы прочитать обвинение и приговор, и толпа покачнулась и загудела в предвкушении.

– Выслушайте вердикт суда колонии мыса Доброй Надежды! Милостью Божией и властью, возложенной на меня Генеральными штатами Республики Голландия…

– Да побыстрее ты! – заорал кто-то из бюргеров в задней части толпы. – Пусть попляшет для нас!

– Настоящим сообщаю, что Хендрик Мартинус Окерс, признанный виновным в убийстве…

– Я там была, – похвасталась Ханна стоявшей рядом бюргерше. – Я все видела. Я даже давала показания в суде, да!

На женщину это явно произвело впечатление.

– Но почему он это сделал? – спросила она.

– А почему любой из них это делает? – пожала плечами Ханна. – Они оба были в стельку пьяны.

Ханна помнила две фигуры, кружившие друг возле друга, и каждая с длинным ножом, зловеще сверкавшим в свете фонаря; от фигур падали длинные тени на стены таверны, а зрители кричали и топали ногами…

– И как он это сделал?

– Ножом, милочка. Он оказался быстрее. Ну просто как какая-нибудь пантера, да! – Ханна взмахнула рукой, показывая режущий удар. – Прямо вот так, по животу. Взрезал его, как какую-нибудь рыбину на прилавке. У того все кишки вывалились ему же под ноги, он о них споткнулся и упал.

– О-ох!..

Бюргерша содрогнулась, зачарованная ужасной картиной, вспыхнувшей в ее воображении.

– Они просто как звери, эти матросы!

– Да все мужчины таковы, милочка, не только матросы, – с важным видом согласилась Ханна. – Все мужчины одинаковы.

– Видит Бог, так оно и есть! – кивнула женщина, подхватывая дочурку и сажая ее себе на плечо. – Вот так будет лучше, милая. Так ты все увидишь, – сказала она.

Судья наконец дочитал до конца приговор:

– Вышеупомянутый Хендрик Мартинус Окерс тем самым приговаривается к смерти через повешение. Приговор должен быть приведен в действие публично на парадном плаце замка утром третьего дня сентября в десять часов до полудня.

Судья тяжело спустился с эшафота по лесенке, и один из стражников помог ему одолеть несколько последних ступеней. Палач, стоявший за приговоренным, шагнул вперед и надел на голову мужчины черный полотняный мешок.

– Терпеть не могу, когда они это делают, – проворчала Ханна. – Я хочу видеть его лицо, когда он повиснет на веревке, как он весь нальется кровью!

– Неторопливый Ян никогда не закрывал им лица, – согласилась стоявшая рядом с ней женщина. – Да! Ты помнишь Неторопливого Яна? Он был настоящим художником! Я никогда не забуду, как он казнил сэра Фрэнки, английского пирата. Вот это было представление!

– Помню, как будто это произошло вчера, – кивнула Ханна. – Ян с ним занимался почти полчаса, прежде чем покончил с ним…

Она внезапно умолкла, как будто что-то еще подтолкнуло ее память.

Что-то имевшее отношение к тем пиратам и к симпатичному парню на эшафоте. Ханна раздраженно встряхнула головой, джин слишком затуманил ее разум.

Палач надел петлю на шею осужденного и затянул ее узел под левым ухом несчастного. Юноша теперь дрожал с головы до ног. Ханна снова пожалела, что не видит его лица. Вся эта картина напомнила ей о ком-то еще.

Отступив назад, палач высоко поднял свой тяжелый деревянный молот и с размаху ударил по клину, что удерживал люк под ногами приговоренного.

Юноша жалобно вскрикнул:

– Пощады, бога ради!

Толпа зрителей разразилась грубым хохотом.

Палач снова взмахнул молотом и вышиб клин.

Крышка люка с треском упала вниз, и приговоренный провалился в отверстие. Он повис на резко натянувшейся веревке, его шея вытянулась, голова дернулась вбок. Ханна услышала, как треснули позвонки, словно сухая ветка, и снова ощутила разочарование. Неторопливый Ян сделал бы все гораздо лучше, он бы далеко не сразу позволил веревке полностью натянуться, прошло бы много мучительных минут, прежде чем жизнь окончательно покинула бы тело. А этот палач был слишком неуклюж, ему не хватало тонкости. Ханна сочла, что все закончилось слишком быстро.

Тело казненного несколько раз судорожно дернулось и замерло, медленно вращаясь на веревке; его шея изогнулась под неестественным углом. Ханна, ворча себе под нос, отвернулась.

И вдруг замерла.

Воспоминание, ускользавшее от нее так долго, внезапно возникло в уме.

– Это же тот мальчишка-пират! – негромко воскликнула она. – Ну да, сын сэра Фрэнки, пирата. Я никогда не забываю лица. Я же говорила, что знаю его.

– О ком это ты? – спросила женщина с сидевшей на ее плече дочкой. – Что за мальчишка Фрэнки? Какого Фрэнки?

Ханна не потрудилась ответить и поспешила прочь, дрожа от возбуждения. Она решила припрятать тайну для себя.

На нее теперь буквально нахлынули картины событий двадцатилетней давности. Суд над английскими пиратами. Ханна была тогда молодой и хорошенькой, и она кое-что позволила одному из стражей, чтобы тот бесплатно пропустил ее в зал суда. И она посещала каждое заседание, сидя в заднем ряду. Вот уж было представление так представление, лучше любой карточной игры или ярмарки…

Ханна снова как наяву увидела того юношу, сына сэра Фрэнки, скованного цепью с другими пиратами, когда старый губернатор ван де Вельде приговаривал одного к смерти, а остальных – к пожизненному заключению и работе на крепостных стенах. Как звали того парня?..

Когда Ханна закрывала глаза, она отчетливо видела его лицо мысленным взором.

– Генри! – вскрикнула вдруг она. – Генри Кортни!

А потом, три года спустя, пираты во главе с этим самым Генри Кортни вырвались из темницы под замком. Ханне никогда не забыть тех криков, шума, мушкетных выстрелов; а потом последовал оглушительный взрыв, и огромное облако дыма, пыли и обломков взлетело высоко в воздух, когда английские бандиты подорвали пороховой склад форта. Ханна собственными глазами видела, как разбойники умчались за ворота замка в украденной карете и понеслись по дороге к краю поселения.

Но хотя весь гарнизон крепости погнался за ними, они ушли в дикие горы на севере и исчезли.

А потом Ханна видела на рынке афишки, обещавшие вознаграждение, и такие же висели во всех тавернах вдоль берега.

– Десять тысяч гульденов… – прошептала она. – За них обещали десять тысяч гульденов…

Она попыталась представить такую кучу денег, но не смогла.

– Я с такими деньгами уж точно могла бы вернуться в Амстердам… могла бы до конца дней жить, как важная леди…

Но тут же она упала духом. Заплатят ли такие деньги через много лет? Ханна даже ослабела от разочарования, сообразив, что великое состояние ускользает от нее.

– Отправлю-ка я Аннеке на разведку в крепость…

Аннеке, одна из молодых и хорошеньких проституток, работала в тавернах на берегу. Среди ее постоянных клиентов был один клерк губернатора – на местном жаргоне таких клиентов называли «пароход». Ханна знала, что Аннеке снимала комнату в таверне «Малмок», одной из самых популярных у моряков, названной по имени альбатроса.

Ханне повезло: Аннеке все еще валялась на своей грязной постели в крошечной комнатке под самой крышей.

В комнате воняло мужским потом и похотью. Аннеке сонно села на кровати; ее черные кудри спутались, глаза припухли от сна.

– Эй, с чего ты решила разбудить меня в такое время? С ума сошла? – сердито протянула она.

Ханна уселась рядом с ней и быстро выложила всю свою историю.

Девушка выпрямилась и протерла сонные глаза. Она слушала, и выражение ее лица быстро менялось.

– Сколько? – недоверчиво переспросила она.

И тут же сползла с постели, чтобы собрать одежду, разбросанную по полу.

– На каком корабле этот тип? – спросила она, натягивая через голову кофточку.

Ханна призадумалась. В заливе стояло больше двадцати кораблей, и она понятия не имела, где находится ее жертва.

Но потом она сообразила. Генри Кортни был английским пиратом, а в порту стояли только два английских корабля. Он должен находиться на одном из них.

– Предоставь это мне, – сказала она девушке. – Я узнаю. А тебе только нужно выяснить, можно ли до сих пор получить вознаграждение и как именно.

«Серафим» простоял на якоре пятнадцать дней, прежде чем в Столовую бухту вошел наконец «Йоркширец», двигаясь против юго-восточного ветра. Он бросил якорь в кабельтове от «Серафима». Эдвард Андерсон тут же сам отправился на «Серафим» и, поднявшись по трапу, приветствовал Хэла.

– Я вас с трудом узнал, сэр Генри. «Серафим» как будто стал совершенно другим кораблем.

– Значит, я достиг своей цели.

Хэл повел Андерсона к своей каюте:

– Почему вы так сильно задержались?

– Встречный ветер, почти с того самого времени, как мы расстались. Меня занесло к самому побережью Бразилии, – ворчливо ответил Андерсон. – Но я рад, что мы наконец-то снова вместе.

– Ненадолго, – заявил Хэл, приглашая гостя сесть в кресло и наливая ему стаканчик мадеры. – Как только вы приведете в порядок «Йоркширца», я отправлю вас в Бомбей, в одиночку, а сам собираюсь пойти на поиски этого мусульманского бандита.

– Я, вообще-то, не такого ожидал…

Андерсон чуть не поперхнулся вином, сообразив, что трофеи могут ускользнуть от него.

– У меня хороший боевой корабль, и команда…

– Возможно, слишком хороший, – перебил его Хэл. – Судя по тому, что я узнал с тех пор, как пришел сюда, наилучшим способом добраться до Джангири станет приманка. А два боевых корабля, скорее всего, просто отпугнут его, чем привлекут.

– А! Так вот почему вы изменили внешность «Серафима»! – воскликнул Андерсон.

Хэл кивнул и продолжил:

– А кроме того, есть еще и пассажиры, неотложная почта и груз для Бомбея. Мистер Битти сейчас поселился в городе, он ждет, что вы доставите его с семьей в Бомбей. Попутный ветер продержится не слишком долго, со сменой времени года трудно будет добраться до места через Индийский океан.

Андерсон вздохнул:

– Я понимаю ваши соображения, сэр, хотя меня они не утешают. Мне весьма хочется снова разделить ваше общество.

– К тому времени, как вы доберетесь до Бомбея, ветер сменит направление. Вы сможете оставить груз и быстро дойти к Берегу Лихорадок, где я и буду ждать встречи с вами.

– Но это займет несколько месяцев, – мрачно заметил Андерсон.

Хэл был доволен, видя в Андерсоне воинственный дух. Другие капитаны компании, скорее всего, обрадовались бы возможности избежать опасности, их вполне устраивала роль мирных торговцев. И он попытался немного утешить Андерсона.

– Да, но к тому времени, когда мы опять встретимся, я буду уже гораздо больше знать о Джангири. Возможно, удастся вынюхать, где его берлога. Можете не сомневаться, нам понадобятся объединенные силы, чтобы выкурить его оттуда, и я даже пытаться не стану этого делать в одиночку, сэр.

Андерсон слегка посветлел:

– Тогда я должен поспешить с приготовлениями к следующему вояжу, в Бомбей.

Он допил вино и поднялся:

– Я сейчас же отправлюсь на берег, поговорю с мистером Битти и велю ему приготовиться к дальнейшему путешествию.

– Я отправлю с вами Дэниела Фишера, моего офицера, он вас проводит к гостинице мистера Битти. Я бы поехал сам, но по некоторым причинам это неблагоразумно.

– Ладно, а мои люди приготовятся принять от вас груз. И с Божьей помощью я буду готов отплыть через десять дней, а то и раньше.

– Если вы окажете мне удовольствие отужинать с вами завтра вечером, мы сможем обговорить все подробности дальнейших планов.

Они пожали друг другу руки, и Андерсон уже с более довольным видом спустился в свой баркас, а Большой Дэниел последовал за ним.

Ханна сидела на берегу, на вершине одной из высоких песчаных дюн – с этого места она видела всю флотилию в заливе как на ладони. Рядом с ней устроились еще двое: Аннеке и Ян Олифант.

Ян Олифант являлся незаконнорожденным сыном Ханны. Его отцом был Ксиа Нка, тридцать лет назад – могущественный вождь готтентотов. Тогда Ханна еще не растеряла свою красоту и золотистые волосы. Она приняла в дар от Ксиа накидку из шкур красных шакалов – в обмен на ночь любви. Связь между белыми женщинами и цветными мужчинами строжайше запрещалась законами компании, но Ханна никогда не обращала внимания на такие глупости, как закон, придуманный какими-то семнадцатью стариками в Амстердаме.

И хотя Ян Олифант унаследовал от отца внешность и цвет кожи, он гордился своими европейскими корнями.

Он свободно говорил на голландском, носил саблю и мушкет и одевался как бюргер. А фамилию он взял в соответствии со своим призванием. Ян был известным охотником на слонов и суровым, опасным человеком. По приказу компании никто из голландских бюргеров не осмеливался выходить за границу поселения. Но Ян Олифант с учетом готтентотской крови не подпадал под такие ограничения. Он мог уходить и приходить свободно, бродить в диких местах за горной цепью, а возвращаясь, продавал в колонии драгоценные слоновьи бивни.

Его смуглое лицо было жутко изуродовано, нос искривлен, рот пересечен яркими белыми шрамами, начинавшимися от похожих на густую шерсть волос и сбегавшими до подбородка. Сломанная когда-то челюсть ушла вбок, и Ян как будто постоянно ухмылялся.

Причина тому была проста: во время одной из первых вылазок во внутренние территории, когда Ян спал у своего костра ночью, к нему подкралась гиена и вцепилась мощными челюстями ему в лицо.

Только такой человек, как Ян Олифант, обладающий невероятной физической силой и могучим духом, мог выжить после такого нападения. Зверь уволок его в темноту, держа зубами, как кошка держит мышь. Хищник не обращал внимания на крики спутников Яна и на камни, которые летели вслед. Длинные желтые клыки так глубоко вонзились в лицо Яна, что раздробили нижнюю челюсть, а его рот и нос были зажаты в пасти, и он просто не мог дышать.

Но Ян сумел дотянуться до ножа, висевшего на его поясе, нащупать на груди зверя место между ребрами, где ощущалось биение сердца, и осторожно прижал к шкуре нож, а потом одним мощным ударом убил тварь.

Сейчас Ян сидел на дюне между двумя женщинами; его голос звучал искаженно из-за того, что ноздри и челюсть остались искалечены.

– Мать, ты уверена, что это тот самый человек?

– Сынок, я никогда не забываю лица, – упрямо ответила Ханна.

– Десять тысяч гульденов? – Ян Олифант весело фыркнул. – Да ни один человек, живой или мертвый, не стоит таких денег.

– Но это так, – с жаром возразила Аннеке. – Награда все так же в силе! Я поговорила со своим мужчиной в замке. Он говорит, что компания до сих пор готова выплатить всю сумму! – Она алчно хмыкнула. – Они заплатят за него, жив он или мертв, если мы сможем доказать, что это Генри Кортни.

– Но почему просто не послать к нему на корабль солдат, чтобы его схватили? – пожелал узнать Ян Олифант.

– Если они его арестуют, как ты думаешь, они отдадут нам денежки? – презрительно поинтересовалась Аннеке. – Мы должны сами его поймать.

– Он мог уже отплыть, – напомнил ей Ян.

– Нет! – Ханна уверенно покачала головой. – Нет, милый мой. Ни один английский корабль не снимался с якоря в последние три дня. Один пришел, но ни один не уходил. Смотри сам! – Она показала вдаль, через залив. – Вон они!

Залив покрывали белые барашки волн, и корабли, стоявшие на якорях, танцевали грациозный менуэт под музыку ветра, кланяясь и приседая на привязи, и их флаги и вымпелы разворачивались и взлетали, как подвижные радуги.

Ханна знала название каждого из них. И перечисляла корабли, пока не добралась до двух англичан, стоявших так далеко, что глаза не различали их цвета.

– Вон то – «Серафим», а второй, ближе к острову Робин, – это «Йоркширец».

Она произнесла названия с сильным акцентом, а потом прикрыла глаза ладонью:

– С «Серафима» спустили лодку. Может, нам повезет и в ней окажется тот пират?

– Им понадобится почти полчаса, чтобы дойти до берега. Так что у нас уйма времени, – заявил Ян Олифант.

Он разлегся на спине на солнышке, почесывая пах:

– Жутко чешется почему-то. Эй, Аннеке, почеши меня!

Аннеке изобразила скромность:

– Ты же знаешь, это против закона компании. Белым леди нельзя развлекаться с черными ублюдками.

Ян Олифант фыркнул:

– Я не стану доносить на тебя губернатору ван де Стелу, хотя, как я слышал, он и сам не прочь откусить кусочек черного мясца.

Ян Олифант отер слюну, стекавшую по подбородку из изуродованных губ: