Мансур выдернул из воды очередную блестящую рыбину и бросил ее на дно ялика.

Простое, честное лицо Джима вспыхнуло от удовольствия при воспоминании о собственном приключении. Он невольно обратил взгляд к северу, через залив, на островерхие горы, которые утреннее солнце окрасило ярчайшим золотом.

– Мы ехали тридцать восемь дней, – похвастал он. – На север, через горы и огромную пустыню, далеко за границами этой колонии, хотя губернатор и совет директоров компании в Амстердаме строго запрещают выходить за ее пределы. Мы очутились в таких землях, где до нас не бывал ни один белый человек…

Джим не умел говорить так плавно или поэтично, как его кузен, но его энтузиазм захватывал. Мансур и Зама смеялись вместе с ним, когда Джим описывал туземные племена, с которыми они встречались, и бесчисленные стада диких животных, бродивших на равнинах. Время от времени он взывал к Заме:

– Ведь это и вправду так, да, Зама? Ты тоже там был. Скажи Мансуру, что это правда.

Зама серьезно кивал:

– Да, все так и есть. Клянусь могилой моего отца. Каждое слово – правда.

– Однажды я туда вернусь. – Джим пообещал это скорее самому себе, чем другим. – Я вернусь туда и дойду до голубого горизонта, до самых пределов той земли.

– А я пойду с тобой, Сомоя! – Зама посмотрел на Джима с абсолютным доверием и любовью.

Зама помнил, что говорил его отец о Джиме, когда наконец собрался умирать, измученный годами, – ослабевший гигант, чья сила некогда могла, казалось, удержать сами небеса от падения. «Джим Кортни – настоящий сын своего отца, – прошептал тогда Эболи. – Будь верен ему, как я был верен Тому. Ты никогда об этом не пожалеешь, сынок».

– Я пойду с тобой, – повторил Зама, и Джим подмигнул ему:

– Конечно пойдешь, плут. Никому другому ты не нужен.

Он хлопнул Заму по спине с такой силой, что чуть не опрокинул.

Джим собирался сказать что-то еще, но в это мгновение кольцо линя дернулось под его ногой, и он победоносно закричал:

– Джули стучится в дверь! Ну же, вперед, Большая Джули!

Он бросил весло и схватился за линь. Напряженно держа его обеими руками, Джим понемногу отпускал его, готовый натянуть в подходящий момент. Его спутники, не дожидаясь приказа, вытащили из воды свои снасти и взялись за весла. Оба они знали, что сейчас чрезвычайно важно дать Джиму простор открытой воды, где он мог бы сразиться с по-настоящему огромной рыбой.

– Ну же, ну, моя красотка! – шептал Джим, осторожно придерживая линь. Он пока ничего не чувствовал, кроме мягкого нажима течения. – Иди сюда, дорогуша! Папа тебя любит! – приговаривал он.

Потом он ощутил, как линь дернулся – мягко, почти незаметно. Каждый нерв в его теле откликнулся на это, натянувшись до предела.

– Она там. Она там!

Линь снова обвис.

– Эй, не бросай меня, красавица! Пожалуйста, не уходи!

Джим наклонился через борт ялика, подняв линь повыше, чтобы тот прямо из его руки опускался в зеленую круговерть воды. Двое других наблюдали за ним, боясь даже дышать. Потом вдруг они увидели, как поднятая правая рука Джима резко дернулась вниз, явно увлекаемая некоей огромной тяжестью. Они видели, как напряглись мышцы этой руки, словно мускулы тела гадюки, готовой к броску; ни один не произнес ни звука и не пошевелился, глядя, как держащая линь рука уже почти коснулась поверхности моря.

– Да! – тихо выдохнул Джим. – Сейчас!

Он отклонился назад, всем своим весом натягивая линь.

– Да! Да, да!

С каждым возгласом он натягивал линь, перебирая его руками, правой, левой, правой, левой… Но тот не поддавался даже силе Джима.

– Это, скорее всего, не рыба, – сказал наконец Мансур. – Никакая рыба не может обладать такой силой. Ты, наверное, зацепился за дно.

Джим не ответил. Он тянул линь изо всех сил, упираясь коленями в планшир, чтобы не потерять равновесие. Он стиснул зубы, лицо налилось кровью, глаза, казалось, готовились выскочить из орбит.

– Беритесь тоже! – выдохнул он.

Двое юношей бросились ему на помощь, но не успели добраться до кормы, когда Джим упал и растянулся у борта. Линь скользил между его пальцами; они почуяли запах обожженной кожи, срываемой с его ладоней.

Джим заорал от боли, но хватку не ослабил. С огромным усилием он сумел забросить линь за край фальшборта и попытался закрепить его там. Но лишь потерял еще больше кожи с ладоней, а костяшки его пальцев с силой ударились о дерево. Одной рукой Джим сдернул с головы шапку, чтобы воспользоваться ею как перчаткой, когда удерживал линь.

Теперь уже все трое парней кричали как сумасшедшие:

– Дай руку! Хватай конец!

– Отпусти его! Ты крюк разогнешь!

– Возьми ведро! Поливай водой! Линь вот-вот загорится!

Зама наконец сумел подсунуть под линь обе руки, но даже их общей силой они не смогли остановить движение огромной рыбы. Линь шипел, натягиваясь, и они ощущали через него, как колотится громадный хвост.

– Воды, ради всего святого, намочи его! – завывал Джим.

Мансур, зачерпнув ведром воду, выплеснул ее на их руки и на шипящий линь. Над ним поднялся клуб пара.

– Боже мой! Да он уже почти весь размотался! – крикнул Джим, увидев конец линя в нижней части деревянной катушки, удерживавшей его. – Скорее, Мансур! Привяжи новый моток!

Мансур действовал быстро, с давно уже приобретенной ловкостью, но все равно он едва успел; как только он затянул узел, веревка вырвалась из его рук. Узел проскочил между пальцами двоих юношей, еще сильнее содрав с них кожу, и тут же ушел под воду, в зеленую глубину.

– Остановись! – просил Джим рыбу. – Ты что, пытаешься нас убить, Джули? Почему бы тебе не остановиться наконец, красавица?

– Уже почти половина второй катушки размоталась, – предостерег Мансур. – Дай я возьму линь вместо тебя, Джим! Ты уже всю палубу залил кровью!

– Нет-нет. – Джим яростно затряс головой. – Она двигается медленнее. Сердце почти разбито.

– Твое или ее? – спросил Мансур.

– Тебе стоит выступать на сцене, кузен! – мрачно посоветовал ему Джим. – Твое остроумие пропадает даром.

Линь теперь действительно разматывался медленнее, они ощущали это своими израненными пальцами. А потом и вовсе замер.

– Оставь ведро, – велел Джим. – Хватайся за линь.

Мансур встал за спиной Замы, ухватившись за линь, и Джим смог высвободить одну руку и облизать пальцы.

– Мы ведь это делаем ради развлечения? – задумчиво спросил он. И тут же его тон стал деловым. – Эй, Джули, теперь наша очередь!

Продолжая натягивать линь, юноши выстроились вдоль палубы, согнувшись и пропустив линь между ногами.

– Раз-два-три!

Все трое одновременно налегли на канат. Узел, связывавший два линя, появился из воды и перевалил через борт. Мансур тут же снова свернул линь. Еще четыре раза гигантская рыба собиралась с силами и бросалась прочь, и им приходилось выпускать линь, но каждый раз ее побег становился короче. Они опять разворачивали ее обратно, и, как она ни сопротивлялась, ее силы постепенно иссякали.

Вдруг Джим, стоявший впереди, радостно вскрикнул:

– Вон она! Я ее вижу!

Рыбина описала широкий круг под яликом. Ее красно-бронзовые бока вспыхнули, отразив солнечный свет, как зеркало.

– Боже праведный, она прекрасна!

Джим уже видел большие золотистые глаза рыбы, смотревшие на него сквозь изумрудную воду. Пасть зубана открывалась и закрывалась, пластинки, прикрывавшие жабры, светились, качая воду: рыбе не хватало кислорода. Челюсти зубана были достаточно велики, чтобы захватить голову и плечи взрослого мужчины, и по их краям бежали ряды зубов, длинных и толстых, как указательный палец.

– Вот теперь я верю в историю дяди Дорри, – напряженно выдохнул Джим. – Такие зубки без труда откусят любую ногу.

Наконец, почти через два часа после того, как крюк впился в челюсть рыбы, они подвели зубана к ялику. Затем вместе подняли из воды его огромную голову. Но едва они это сделали, рыба в последний раз впала в ярость. Ее туловище было длиной с высокого мужчину и толстое, как живот шетландского пони. Рыба билась и изгибалась так, что касалась носом хвостовых плавников. Поднятые ею фонтаны воды потоком обрушивались на парней, они как будто очутились под настоящим водопадом. Но они продолжали крепко удерживать свою добычу, и наконец бешеные пароксизмы затихли.

Тогда Джим крикнул:

– Поднимай ее в воздух! Она готова для жреца!

Он выхватил из крепления под поперечным брусом дубинку. Конец этой дубинки был утяжелен свинцом; хорошо сбалансированная, она отлично ложилась в его правую руку. Джим замахнулся для удара – и опустил дубинку на костяной гребень над злыми желтыми глазами. Огромное тело застыло, по красно-золотым бокам пробежала последняя дрожь. Жизнь покинула рыбу, и она, перевернувшись белым животом вверх, поплыла рядом с яликом; ее жаберные пластины развернулись, как дамский зонтик.

Юноши, насквозь пропотевшие, тяжело дыша, прижимая к груди израненные ладони, наклонились через борт и с благоговением уставились на изумительное существо, убитое ими. Они не смогли бы найти слова, которые адекватно отразили бы охватившие их чувства: триумф и сожаление, ликование и грусть… страсть и пыл охоты пришли к своему завершению.

– Великий пророк, да это же настоящий Левиафан! – негромко проговорил Мансур. – Я чувствую себя рядом с ним таким маленьким!

– Акулы могут появиться в любую минуту, – сказал Джим, разрушая чары мгновения. – Помогите мне затащить ее в лодку.

Они пропустили канат через жабры зубана и потянули втроем; ялик опасно накренился, готовый перевернуться вверх дном, когда они переваливали рыбину через борт. В суденышке едва хватало место, чтобы вместить такое чудище, а сесть на скамьи теперь и вовсе не оставалось возможности, так что юноши пристроились на бортах. Когда рыбу втаскивали в ялик, с нее ободралась часть чешуи: эти чешуйки были размером с золотой дублон и такие же яркие.

Мансур поднял одну, повернул так, чтобы в ней отразилось солнце, и зачарованно уставился на нее.

– Мы должны отвезти эту рыбу в Хай-Уилд, – сказал он.

– Зачем? – коротко спросил Джим.

– Показать родным, моему отцу и твоему.

– К закату она потеряет цвет, чешуя станет сухой и тусклой, а мясо начнет портиться и вонять. – Джим покачал головой. – Я хочу запомнить ее вот такой, во всем ее великолепии.

– Что же нам тогда с ней делать?

– Продадим ее эконому какого-нибудь голландского корабля.

– Такое прекрасное существо… И продать ее, как мешок картошки? Это похоже на святотатство! – запротестовал Мансур.

– Но разве в Книге Бытия не говорится, что Бог отдал человеку всех тварей на земле и в море? Чтобы убивать и есть их. Он сам так велел. При чем тут святотатство?

– Это твой Бог, а не мой, – возразил Мансур.

– Он один и тот же, что твой, что мой. Мы просто называем Его разными именами.

– Он и мой тоже. – Зама не остался в стороне. – Кулу-Кулу, величайший из всех Великих.

Джим обмотал обрывком ткани пораненную руку.

– Значит, во имя Кулу-Кулу. Этот зубан предназначен для того, чтобы попасть на борт голландского корабля. И я намерен воспользоваться им как рекомендательным письмом к эконому. Я собираюсь продать ему не только эту рыбину, но заодно и продукцию из Хай-Уилда.

При северно-западном ветре, дувшем со скоростью десять узлов им в спину, они смогли поднять свой единственный парус и быстро добрались до залива. Под пушками крепости стояли на якоре восемь кораблей. Большинство находились здесь уже много недель и успели запастись провизией.

Джим показал на тот, что пришел последним:

– Они не ступали на сушу долгие месяцы. И истосковались по свежей пище. Наверное, от цинги страдают.

Джим повернул румпель и повел ялик между кораблями.

– После того как они чуть не налетели на нас, они нам должны хорошие денежки.

Все Кортни являлись торговцами до мозга костей, и даже для самых юных из них слово «прибыль» имело почти религиозное значение. Джим подвел ялик к голландскому кораблю. Это оказался вооруженный торговец, трехпалубный, с двадцатью пушками по борту, квадратными парусами и тремя мачтами. Он поднял вымпелы и флаг Голландской Республики. Когда ялик подошел к нему, Джим увидел, что корпус и такелаж сильно потрепаны штормами. Кораблю явно пришлось нелегко. Потом Джим рассмотрел и название, написанное поблекшими золотыми буквами: «Het Gelukkige Meeuw», «Счастливая чайка». Джим усмехнулся – уж очень это название не подходило старой потрепанной посудине. А потом он прищурил в удивлении и любопытстве зеленые глаза:

– Женщины, видит бог! – Он показал вперед. – Сотни женщин!

Мансур и Зама вскочили и уставились на корабль, прикрывая глаза от солнца ладонями.

– И правда! – воскликнул Мансур.

Кроме жен бюргеров и их флегматичных, тщательно охраняемых дочерей да шлюх в прибрежных тавернах, женщин на мысе Доброй Надежды почти не было.

– Вы только посмотрите на них! – благоговейно выдохнул Джим. – Вы только посмотрите на этих красавиц!

Главную палубу голландца заполняли женские фигуры.

– Откуда тебе знать, что они красавицы? – возразил Мансур. – Мы еще слишком далеко, не рассмотреть. Может, это уродливые старые вороны?

– Нет, Господь не может обойтись с нами так жестоко, – взволнованно засмеялся Джим. – Каждая из них – как ангел с небес! Я просто знаю это!

На шканцах стояла небольшая группа офицеров, а матросы уже занимались починкой такелажа и красили корпус корабля. Но три юнца в ялике видели только женские фигуры на баке. И тут до них опять донеслась волна вони, что висела над кораблем, и Джим в ужасе вскрикнул:

– Да они все в кандалах!

Обладавший самым острым зрением из всей троицы, он понял, что женщины двигаются по палубе рядами, неуклюжей походкой закованных в цепи пленниц.

– Осужденные, – согласился Мансур. – Твои небесные ангелы – просто преступницы. Они страшнее самого греха.

Теперь они подошли уже достаточно близко для того, чтобы рассмотреть лица некоторых потрепанных существ, их серые жирные волосы, беззубые рты, бледность древней кожи, провалившиеся глаза и на большинстве несчастных лиц – уродливые пятна и синяки, порожденные цингой. Женщины смотрели на приближавшуюся лодку тусклыми, пустыми глазами, не проявляя никакого интереса, никаких эмоций.

Даже похотливые инстинкты Джима остыли. Перед ним находились уже не человеческие существа, а забитые, униженные животные. Их одежда из грубого холста была изорвана и испачкана. Они явно не меняли ее с тех самых пор, как покинули Амстердам, и не имели воды даже для того, чтобы помыться, не говоря уж о стирке. За женщинами приглядывали вооруженные мушкетами стражи. Когда ялик подошел на расстояние оклика, какой-то младший офицер в синем бушлате поспешил к поручням и поднес ко рту переговорную трубу.

– Остановитесь! – крикнул он по-голландски. – Это тюремный корабль! Держитесь подальше, или мы откроем огонь!

– Он не шутит, Джим, – сказал Мансур. – Давай-ка уберемся подальше.

Джим проигнорировал его предложение и поднял повыше одну из рыбин.

– Vars vis! Свежая рыба! – прокричал он в ответ. – Только что из моря! Поймали час назад!

Мужчина у поручней заколебался, и Джим не упустил шанс:

– А посмотри на эту! – Он показал на огромное туловище, занявшее почти весь ялик. – Каменный зубан! Самая вкусная рыба во всех морях! И тут достаточно, чтобы всех на борту кормить целую неделю!

– Подождите! – крикнул офицер и поспешил через палубу к шканцам.

Там он быстро переговорил со старшими по званию и вернулся к поручням:

– Ладно, порядок. Подходите! Но держитесь подальше от нашего носа. Цепляйтесь за цепи на корме.

Мансур опустил их маленький парус, и юноши на веслах подошли к кораблю. У поручней уже стояли три матроса, направив на ялик мушкеты.

– Не пытайтесь выкинуть что-нибудь эдакое, – предостерег юношей младший офицер. – Если не хотите получить пулю в живот.

Джим льстиво улыбнулся ему и показал пустые ладони:

– Мы не хотим ничего плохого, минхеер. Мы просто честные рыбаки.

Джима все еще зачаровывали ряды закованных женщин, но теперь он смотрел на них с отвращением и жалостью. Потом сосредоточился на том, чтобы подвести ялик вплотную к борту корабля. Он проделал это с истинным изяществом, а Зама бросил носовой фалинь матросу, ожидавшему наверху.

Корабельный эконом, пухлый лысый мужчина, наклонился через поручни и всмотрелся в ялик, чтобы оценить предлагаемый товар. На него явно произвели впечатление размеры гигантского зубана.

– Я не намерен кричать до хрипоты. Поднимайтесь сюда, поговорим, – пригласил эконом Джима и приказал матросу спустить веревочный трап.

Это было то самое приглашение, на которое рассчитывал Джим. Он взлетел по трапу, как акробат, и спрыгнул на палубу рядом с экономом, шлепнув по доскам босыми ступнями.

– Сколько ты хочешь за большую?

Вопрос прозвучал неоднозначно, и эконом при этом окинул тело Джима оценивающим взглядом гомосексуалиста. «Неплохой экземпляр», – подумал он, изучая мускулистые грудь и руки, длинные стройные ноги, гладкие, покрытые загаром.

– Пятнадцать серебряных гульденов за весь наш груз.

Джим подчеркнул последние слова. Интерес эконома к нему был очевиден.

– Ты что, сбежал из сумасшедшего дома? – возразил эконом. – Ты сам, вся твоя рыба и твоя грязная лодчонка вместе не стоите и половины таких денег!

– Лодка и я не для продажи, – с удовольствием заверил его Джим.

Торгуясь, он окунался в родную стихию. Отец отлично научил его этому делу. И Джим не испытывал ни малейших угрызений совести, используя сексуальные склонности эконома для того, чтобы выбить из него наилучшую цену. Они сошлись на восьми гульденах за весь груз.

– Я хочу оставить себе маленькую рыбешку, на ужин семье, – сказал Джим, и эконом хихикнул:

– Ты умеешь торговаться, приятель.

Он плюнул себе на правую ладонь и протянул руку Джиму. Джим плюнул на свою ладонь, и они обменялись рукопожатием, скрепляя сделку.

Эконом задержал руку Джима немного дольше, чем это было необходимо:

– А что еще ты продаешь, молодой жеребец?

Он подмигнул Джиму и облизнул жирные, потрескавшиеся от солнца губы.

Джим ответил не сразу, он отошел к поручням, наблюдая за тем, как команда «Счастливой чайки» спускает грузовую сеть в ялик. Мансур и Зама с трудом втянули в нее огромного зубана. Потом его подняли и положили на палубу корабля. Джим снова повернулся к эконому.

– Я могу тебе продать груду свежих овощей: картошку, лук, тыкву, фрукты – все, что угодно, причем за половину той цены, которую с тебя потребуют в садах компании, – сказал он.

– Ты прекрасно знаешь, что у компании здесь монопольное право, – проворчал эконом. – Мне запрещено покупать что-либо у частных торговцев.

– Это можно устроить, сунув несколько гульденов в нужный карман.

Джим легонько потер свой нос. Все прекрасно знали, как легко подкупить чиновников компании на мысе Доброй Надежды. Продажность являлась образом жизни в колониях.

– Что ж, отлично. Привези мне лучшее из того, что у тебя есть, – согласился эконом и по-свойски коснулся руки Джима. – Но только не попадись. Нам же не хочется, чтобы такого симпатичного парня попортили плетью.

Джим ловко уклонился от прикосновения – так, чтобы это не выглядело грубо. Нельзя огорчать покупателя.