Томимый бессонницей, я сидел на веранде, пытаясь осмыслить зрелище, показанное мне Бовуаром. Я самолично видел, как женщина держит во рту раскалённый уголёк около трёх минут, безо всякого вреда для себя. Ещё более поразительно, что ей приходится проделывать это ежевечерне, как в цирке. Я перебирал в уме прочие секты, где крепость веры адепта принято проверять огнём.

В бразильском Сан-Паулу сотни японцев отмечают день рождения Будды прогулками по жаровне, чья температура достигает двухсот градусов по Цельсию. Посещая Грецию, туристы наблюдают огнеходцев в селении Айя Елени, убеждённых, что им не даёт обжечься святой Константин. Схожие вещи происходят на Сингапуре и по всему Дальнему Востоку. В поисках рационального пояснения этому феномену западные учёные доходят до абсурда. Как правило, ссылаясь на некую «точку Лейденфроста^[55]», при которой вода на сковородке скатывается в шарики. Суть данного эффекта в том, что пар между раскалённой поверхностью и влагой образует защитный слой, предохраняющий от ожогов кожу ступней.

Теперь эта теория выглядела смехотворно и нуждалась в радикальном пересмотре. Во-первых, капля воды на сковороде и нога на углях, или уголёк в губах, это совсем не одно и то же. Язык можно обжечь по оплошности, сунув не тем концом тлеющую сигарету. Побывав в индейских парилках, я убедился, что высокие температуры можно выдержать только под надзором опытного знахаря.

Ну а после того, что я видел у Бовуара, любая попытка разъяснить это чудо чисто технически, не касаясь вопросов сознания и веры, стала для меня бессмысленной. Той женщине определённо была открыта некая духовная сфера. Поразительна была и та лёгкость, с какой она выходила за грань возможного в нашем мире. Недостаток опыта и знаний не позволял мне рационально разобраться в том, что едва ли удастся когда-нибудь забыть.

– А что, друг мой, привело сюда вас? – Я встрепенулся, повернул голову и увидел худого мужчину в белом костюме. Он сидел на ограде веранды, как птица на жёрдочке. В правой руке незнакомца мелькнула трость из слоновой кости с серебряным набалдашником.

Определённо, журналист.

– И какой лик этой страны хотелось бы вам повидать? Её страдания, её нищету, то есть голую правду?

Он не спеша пересёк веранду и опустился в плетёное кресло, закинув ногу на ногу. Деревянные лопасти вентилятора над его головой кружили в такт заученному тексту. Передо мной, видимо, был мошенник, не лишённый карикатурного шарма.

– Край родной, пригожий край! – продолжил он, пригорюнившись. – Тобою правят глупцы. Смотрите, как разъезжают они в серебристых авто, вперив руки в руль, с улыбкой сатира, осквернившего невинную родину, друг мой.

Он говорил, как будто выпил лишнего, но взор не был мутным.

– Вам не мешало бы узнать другой Гаити, хотя это и не для слабонервных. Гаитяне бывают трёх видов – богатые, бедные и гаитяне, какие они есть на самом деле. Мы разучились плакать. Наше несчастное прошлое забыто, как непристойный сон, как неловкая передышка перед позорным настоящим.

Я собрался уходить.

– Вижу, я вас напугал. Глубочайшие извинения.

Пожелав незнакомцу спокойной ночи, я направился через веранду к себе в комнату. Он следил за моим отражением в тусклом зеркале.

Я проснулся рано, исполненный решимости ехать на север от Сен-Марка ради встречи с Марселем Пьером, так звали хунгана, якобы снабдившего Би-би-си образцом яда зомби. Перед выходом мне позвонил Бовуар и, узнав о моих планах, предложил в качестве переводчика свою дочь Рашель.

Я дожидался их прибытия на веранде отеля. Рашель была в платье из хлопка, его узор сливался с алебастровой лестницей «Олоффсона», по которой они с отцом поднимались, как на акварели.

Выезд к побережью совсем не походил на мои поездки в обеих Америках. Сначала мы ехали мимо доков, где чёрные хижины смотрят на круизные суда, а мужики с ножищами как наковальни катают ветхие тележки с коровьими шкурами, с которых капает кровь. Миновав городскую черту, мы попали в пышные заросли тростника, именуемые равниной Кюль-де-Сак, простёртой до склонов хребта Шен-де-ла-Сель, затем снова свернули к морю. Далее, посреди мазанок, крытых пальмой и бетонных надгробий – вереница худых темнокожих фигур на велосипедах, красноречиво говорящая о том, что до Африки здесь рукой подать. Всю продукцию этого неимоверно щедрого края принято транспортировать на голове – корзины зелени и баклажанов, вязанки дров столы, гробы, тростник, уголь в мешках, воду в вёдрах, и бессчётное количество всякой всячины непонятного предназначения. Большое и малое ставится на макушку не столько в силу необходимости, сколько по привычке бросать вызов законам гравитации. Сбоку от трассы, в тенистом туннеле деревьев ним разыгрывался целый водевиль деревенской жизни.

Мне повезло, что рядом была Рашель. Как ребёнок среди аттракционов, она любовалась происходящим, с азартом поясняя то, что я не успевал заметить, а тем более понять без подсказки, и так из анекдотических бытовых мелочей вырисовывалась единая картина. Молодая жизнь самой Рашели тоже была полна контрастов. Прошлой ночью я был очевидцем её шаманства, а теперь, беседуя с нею же, я сознавал, что со мной общается высокообразованный человек даже по американским меркам.

На самом деле, Рашель родилась в США и до десяти лет жила в Массачусетсе. По возвращении на Гаити её определили в частную школу, где на английском языке обучались дети дипкорпуса. Вот почему в поездке за препаратом, который обещал Марсель Пьер, мы говорили с ней то о зомби и о занятиях в ВУЗе – учебниках, переходах на следующий курс, допусках к экзаменам – а потом речь снова заходила о лоа. Не знаю, заметила ли она, насколько подобные гаитянские темы, ей казавшиеся обыденными, для меня были в новинку. Кажется, да.

– А чем зарабатываете на жизнь? – спросила она среди прочего.

– В основном, этноботаникой.

– Это что такое?

– Нечто среднее между антропологией и биологией. Мы занимаемся поиском новых лекарств в растительном мире.

– И как – находите?

– Пока нет, – усмехнулся я.

– А мне бы хотелось изучать антропологию или литературу. Скорее, всё-таки антропологию.

– Я тоже так считаю. От одних книг устаёшь.

– Я уже устала.

Она стала всматриваться в горные склоны, вздымавшиеся над дорогой вдоль моря.

– Где-то здесь коллега моего отца видел, как из пещеры вылетел огненный шар, – сообщила она.

В Сен-Марке царил покой. В полуденное пекло не высовывались даже собаки. В дальних концах пустынных пыльных улиц бледно поблёскивала дымка. Дома из кирпичей и брёвен, обезображенные возрастом, стиснутые в кольцо шероховатыми холмами, на которых не росло ни травинки, и долгие мили безликих возвышенностей, переходивших в далёкие горы, чьи вершины прятались в небесный горизонт.

Мэром Сен-Марка служил когда-то дядя моей спутницы, но нам не понадобилась его помощь, чтобы найти Марселя Пьера. В городке он был личностью известной. Механик указал на бар и бакалею в северной части города, именуемой Осиными Вратами. Заведение, которым владел Марсель Пьер, называлось «Орёл», и прямо за ним он устроил себе унфор.

В сумрачных сенях, подпирая собой музыкальный автомат Вурлицера^[56], маячила доминиканка, явно равнодушная к шумной музыке, изрыгаемой аппаратом даже в столь ранний час. Рашель поздоровалась. Указав нам столик на крыльце, женщина исчезла внутри, оставив после себя кислый запах дешёвых духов. Музыка гремела невыносимо, и мы решили тоже проникнуть внутрь. Задняя часть помещения была разбита на крохотные кабинки, пронумерованные от руки. С потолка свисала лампа без абажура. Я представил, что здесь творится по ночам, в лабиринте ячеек, кишащих податливыми духам телами.

Явился паренёк, после коротких переговоров проводивший нас до ворот, отделяющих унфор от обычного земного мира. Он трижды постучал в ворота. Марсель Пьер показался в обществе томной и невысокой особы женского пола. Сам он был высок и мускулист – на худощавом теле выдавались мышцы. Плоское лицо скрывали тёмные очки, а снизу дерзко выпирал кадык. На нём был красный костюм и кепи для гольфа с эмблемой завода по производству инсектицидов.

Как мы договорились ещё по дороге, Рашель представила меня Пьеру как гостя из Нью-Йорка, представляющего влиятельные круги, готовые щедро оплатить его услуги, в том случае, если он будет действовать согласно инструкциям, не задавая лишних вопросов. Такое предложение на Пьера не произвело должного впечатления. Оглядев нас неторопливым и тяжёлым взглядом, он отстранённо произнёс слова, будто говорил не с нами. Выглядел он неестественно спокойно, и вскоре стало ясно, что его волнуют только деньги – когда и сколько.

Я попросил показать, как выглядит легендарное вещество, и он отвёл нас во внутреннее святилище храма, именуемое баги. Большую часть помещения занимал алтарь, уставленный аксессуарами, среди которых сверкали порошки, бутылки из-под вина и рома, колода карт, перья, католические литографии, голова куклы и три черепа, среди которых один был собачий, а другой – человеческий. На стене висел выпуклый скелет иглобрюха, кнут из волокна агавы, и жезл, украшенный кольцами тёмной и светлой древесины.

Запустив руку в груду хлама на алтаре, Марсель извлёк пакетик с пузырьком от аспирина. Затем настал черёд бутылки из-под кетчупа. Плеснув на ладони маслянистой жидкости, он натёр ею открытые части тела, и велел нам проделать то же самое. Настой попахивал аммиаком и формалином. Далее, замотав красной тряпицей нижнюю часть лица, он осторожно откупорил пузырёк. Внутри находился зернистый порошок светло-коричневого цвета. Отступив от алтаря, Марсель степенно убрал повязку с левой щеки. На ней красовался свежий шрам. Так он рассчитывал нам показать силу препарата.

Мы приступили к торгам. Колдун вручил мне подобие прейскуранта в продуктовом. Столько-то за зомби, столько-то за отраву. Плюс раскопки на кладбище. Внизу была указана общая сумма. Его бесцеремонная деловитость не внушала ни надежд, ни подозрений. Утром деньги – вечером зомби.

Проведя на острове всего двое суток, я успел поверить, что в этой стране чудес возможно всё что угодно. Я настаивал только на своих условиях. Установленная стоимость вещества будет погашена лишь в том случае, если мне покажут весь процесс, предоставив сырьевые образцы каждого ингредиента. Он задумался, но вскоре согласился. В течении суток мы сообщим о готовности к продолжению сотрудничества, сказал я колдуну.

Тем же вечером, по возвращении в Мариани, я детально обсудил результаты визита с отцом Рашели. Он заверил меня, что хунган без труда вернёт зомбированного в прежнее состояние. Его уверенность, в сочетании с моими сомнениями в том, что зомби вообще существуют, укрепили мою решимость довести эксперимент до конца. Пускай Марсель Пьер покажет, на что он способен, а там видно будет.

На другой день мы приехали утром, и в сопровождении Марселя Пьера отправились в комендатуру за пропуском на кладбище. Нам отказали, но не по моральным причинам, а за отсутствием у меня справок, которые выдают в столице. Марсель намекнул, что вместо свежевырытого материала можно воспользоваться подручными костями из его личной коллекции. Я не стал возражать, и первая половина дня была посвящена сбору ингредиентов пресловутой настойки.

В старой аптеке мы закупили несколько пакетов разноцветных присыпок с названиями под стать их магическим свойствам – «ломаю крылья», «реж у воду», «чту перекрёстки». Совершив эти покупки, мы поехали в северную часть для сбора листьев на пустыре. В унформы вернулись за полдень. Под соломенным навесом святилища Марсель Пьер приступил к изготовлению эликсира. Он истолок в ступе сухие листья, затем раздробил человеческий череп, пересыпая осколки содержимым пакетиков. Работал он урывками, но кропотливо, напоминая насекомое, занятое ему одному понятным делом. С наступлением сумерек он вручил мне стеклянную банку, в которой лежал тщательно просеянный им тёмно-зелёный порошок.

Рашель откупорила ром, и трижды плеснула из бутылки на землю, задабривая лоа. Марсель одобрительно кивнул. Отпивая из горлышка, я уведомил Марселя о намерении проверить действие вещества на своём враге. Это один белый иностранец, проживающий в Порт-о-Пренсе. О результатах испытаний я сообщу лично. Выразив глубокую благодарность и передав значительную сумму, я, как было обещано, добавил к ней солидные премиальные. Из унфора я уехал уверенным, что «яд зомби» Пьер готовить умеет. И убеждённым, что вещество, изготовленное им по моему заказу, было пустышкой.

В доме Бовуара, куда мы вернулись вечером, меня ожидали четверо. Хозяин представил только меня, пояснив, что гостей интересует цель моего приезда на Гаити. Развернув пакет, я поставил на стол продукцию Марселя Пьера. Судя по виду главный, – хмурый коротышка с огромным животом, – высыпал горстку на ладонь, ковырнул порошок указательным пальцем и вымолвил: «Слишком светлый, на что он годен?»

Его слова были адресованы Бовуару, но рассмеялись все пятеро. Гости не отказались от выпивки, но ушли до начала представления.

– Кто они? – спросил я у Макса, едва мы остались одни.

– Важные люди.

– Хунганы?

Он ответил кивком головы.

Дальнейшие несколько дней я провёл в поисках плантаций калабарской фасоли и дурмана. Гаитянские породы дурмана – подобие сорняков, и я надеялся встретить их повсеместно. Как ни странно, обойдя холмы по горной дороге, ведущей к южному порту Жакмель, я встретил единственную разновидность – ползучий кустарник Datura Metel, высаженный на домашнем участке, полезный, как мне сказали, при лечении астмы. Что касается фасоли, то и тут меня ожидало разочарование. Прочесав ряд болотистых районов и запылённый гербарий сельхозминистерства, я не нашёл свидетельств присутствия этого злака на Гаити.

Однако позднее, гуляя с Бовуаром в горах над Порт-о-Пренсом, я всё же отыскал дурман рода Brugmansia