Глава третья
Великая стужа

Часы снова шли. Чтобы было не так одиноко, Муми-тролль завёл их все. Поскольку неизвестно было, который час, он завёл их на разное время – может, хоть с одними да угадает.

Иногда часы начинали бить, порой звонил будильник, и от этого немного легчало. Но Муми-тролль никак не мог смириться с ужасным открытием: оказалось, что солнце больше не встаёт. Каждое утро светало до серых сумерек, а через какое-то время всё погружалось в длинную зимнюю ночь – но солнце не показывалось. Оно просто исчезло, может, укатилось в космос. Поначалу Муми-тролль не хотел этому верить. Он ждал.

Каждый день он приходил на берег и садился мордой к востоку. Но ничего не происходило. Тогда он возвращался домой, закрывал за собой чердачное окошко и зажигал на краю изразцовой печки несколько свечей. Тот, кто жил под тумбочкой на кухне, так ни разу и не вышел поесть, но, похоже, продолжал жить своей загадочной и замечательной жизнью. Морра бродила по льду, исполненная собственных мыслей – о чём только она размышляла? В купальном шкафчике за халатами притаился неизвестно кто…

И ничего с ними не поделаешь. Все они зачем-то да существуют, и тебе остаётся только смириться.

Муми-тролль нашёл на чердаке большую коробку вырезных картинок и, не в силах оторваться, с тоской вглядывался в их летнюю красоту. На них были цветы, рассветы, вагончики с весёлыми разноцветными колёсами – блестящие и безмятежные картинки, напоминающие о безвозвратно утраченном мире.

Сначала Муми-тролль разложил их на полу в гостиной. Потом решил наклеить на стены. Он делал это медленно и аккуратно, чтобы занятия хватило надолго, и самые красивые приклеил над маминой кроватью.

Муми-тролль уже дошёл со своими картинками до зеркала, когда вдруг заметил, что большой серебряный поднос исчез. Он всегда висел справа от зеркала на вышитой красным крестиком ленте, а теперь осталась только ленточка и тёмный овал на обоях.

Муми-тролль страшно расстроился – он знал, что это мамин любимый поднос. Это была фамильная драгоценность, которой никогда не пользовались, единственная вещь, которую начищали перед Рождеством.

Муми-тролль в тревоге забе́гал по дому, разыскивая поднос. Тот так и не нашёлся, зато оказалось, что пропало ещё много вещей: подушки, одеяла, сахар, мука, кастрюли. И даже вышитая грелка на чайник со всеми своими розочками.

Муми-тролль очень переживал – он чувствовал ответственность перед спящим семейством за эти пропажи. Сначала он заподозрил существо из-под кухонной тумбочки. Потом подумал на Морру, потом на того, кто живёт в купальном шкафу. На самом деле похитителем мог оказаться кто угодно – зима кишмя кишела странными существами, от которых всего можно было ожидать.

«Надо спросить у Туу-тикки, – решил Муми-тролль. – Вообще-то я собирался наказать солнце и не выходить, пока оно не вернётся. Но теперь не до этого».

Когда Муми-тролль вышел в серый сумрак, у крыльца обнаружилась незнакомая белая лошадь. Лошадь смотрела на Муми-тролля блестящим глазом. Он осторожно поздоровался, но лошадь даже не шевельнулась.

Тогда Муми-тролль заметил, что она из снега. Вместо хвоста был веник из дровяного сарая, вместо глаз – маленькие зеркальца. Муми-тролль увидел своё отражение в лошадином глазу, отшатнулся и торопливо отбежал к голому жасминовому кусту.

«Встретить бы хоть одного знакомого из прежней жизни, – подумал Муми-тролль. – Кого-нибудь нормального, а не таинственного. Кого-то, кто тоже проснулся и ничего не понимает. Чтобы можно было сказать ему: „Вот это холодина, а? А снег – ну и странный же он! А видел, во что превратился жасмин? А помнишь, прошлой весной…“ Или ещё что-нибудь в этом роде».

Туу-тикки сидела на перилах моста и распевала:

Я, Туу-тикки, вылепила лошадь,
Быструю, дикую белую лошадь,
Ту, что по льду унесётся галопом —
Гулким галопом в ночной тишине,
Белую стужу помчит на спине^[1].

Затем последовал какой-то невообразимый припев.

– Ты это к чему? – мрачно поинтересовался Муми-тролль.

– К тому, что вечером мы её обольём водой из реки, – ответила Туу-тикки. – Ночью она застынет, а когда наступит великая стужа, ускачет и никогда больше не вернётся.

Муми-тролль помолчал. Потом сказал:

– У нас из дома кто-то таскает вещи.

– Это же хорошо, – откликнулась довольная Туу-тикки. – А то у тебя слишком много вещей. И ты слишком много о них думаешь и слишком часто их вспоминаешь.

И она запела второй куплет.

Муми-тролль развернулся и пошёл прочь. «Она меня не понимает», – подумал он. Торжественная песня позади продолжилась как ни в чём не бывало.

– Давай-давай, пой, – сердито бормотал Муми-тролль, чуть не плача. – Пой про свою противную зиму, которая вся из чёрного льда, про невоспитанных лошадей и про этих странных, которые только прячутся и никогда не показываются!

Он побрёл вверх по склону, пиная снег, с застывающими на морде слезами, и вдруг запел свою собственную песню.

Он вопил и горланил назло Туу-тикки – пусть слышит!

Вот такая у него получилась сердитая летняя песня:

Ужасные животные, не знающие дня,
Которые упрятали всё солнце от меня,
Я так устал шататься в снегу совсем один,
Тоскую я напрасно по зелени долин.
Я помню дом без снега и синий блеск волны
И жить я не желаю среди вашей белизны!^[2]

– Пусть только солнце выглянет и поглядит на вас, тогда поймёте сами, что все вы дураки! – кричал Муми-тролль, не заботясь уже о рифме и ритме. – Я здесь лежал на солнышке и грел песком живот, и окна можно было открывать хоть целый день, в саду жужжали пчёлы, а сверху в синеве сияло моё собственное солнце оранжевого цвета!

Когда ответная песнь Муми-тролля закончилась, наступила ужасающая тишина.

Муми-тролль стоял в тишине и прислушивался, но никто ему не отвечал. Ну должно же что-то произойти, подумал он, весь дрожа. И что-то произошло.

С вершины холма кто-то понёсся вниз, окружённый сверкающим снежным потоком, крича:

– С дороги! Берегись!

Муми-тролль стоял неподвижно и лишь смотрел.

Прямо на него летел серебряный поднос, а на подносе – пропавшая грелка на чайник. «Туу-тикки облила их водой, – подумал он в ужасе, – они ожили и поскакали прочь и никогда больше не вернутся…»