Титус Броз вызывает у меня мысли о костях, потому что он сделал на костях целое состояние. Титус Броз – босс Лайла в «Человеческом прикосновении». Это квинслендский центр протезирования и ортопедии с собственным производством, которое расположено в пригороде под названием Морука, в десяти минутах езды от нашего дома. Лайл работает там механиком, обслуживает станки, которые делают искусственные руки и ноги для пациентов с ампутированными конечностями по всему штату. Титус Броз, Повелитель Конечностей, чья длинная натуральная рука незримо простирается над нашими с Августом жизнями последние шесть лет, с тех пор как Лайл получил работу в «Человеческом прикосновении» с помощью своего лучшего друга, Тадеуша «Тедди» Калласа, человека с толстыми черными усами, сидящего через четыре белых пластиковых стула справа от Титуса за ВИП-столом. Тедди тоже механик в «Человеческом прикосновении». И Тедди тоже, как я давно подозреваю, имеет нехилый побочный доход, «подрабатывая» у Титуса Броза, как выразился Лайл сегодня вечером. Рядом с Тедди сидит черноволосый мужчина в сером костюме и бордовом галстуке, и как постоянный читатель газет я отмечаю, что он выглядит чертовски похожим на члена нашего местного совета, Стивена Бурка, человека, каждый год присылающего нам намагниченные календарики, которыми мама прикрепляет списки покупок на холодильник. Он отпивает белого вина из бокала. Да, точно – теперь я уверен, что это наш местный депутат. «Стивен Бурк – ваш местный лидер!» – утверждают календарики. Стивен Бурк, по правую руку за столом от Титуса Броза, «нашего местного дилера».

От того, что Титус Броз напоминает мне кучу костей каждый раз, когда я вижу его – а это только моя вторая встреча с ним, – у меня мурашки бегут по спине. Сейчас он улыбается мне, и улыбается маме, и улыбается Августу, но я не покупаюсь на улыбку этого фисташкососа ни на секунду. Не знаю, почему. Просто чувствую нечто спинным мозгом.

В первый раз я увидел Титуса Броза два года назад, когда мне было десять. Лайл повез нас с Августом на роликовый каток в Стаффорде, но по пути ему нужно было заскочить на работу в Моруку, чтобы починить неисправный рычаг на формовочном механизме, отливающем искусственные руки и ноги, за счет которых оплачивались белые костюмы Титуса Броза. Это место раньше было старым складом, до того, как его перестроили в современное производственное предприятие полного цикла «Человеческое прикосновение». На территории находился здоровенный алюминиевый ангар размером с теннисный корт, с гигантскими потолочными вентиляторами для борьбы с невыносимой жарой внутри раскаленного солнцем металлического корпуса, наполненного тысячами искусственных конечностей – на крюках и на полках, вдоль которых суетились формовщики, придающие им очертания человеческого тела, и механики, вкручивающие винты в поддельные сгибающиеся колени и фальшивые сгибающиеся локти.

– Ничего не трогать! – приказал Лайл, ведя нас мимо бесконечных ног, выстроившихся в ряд, как труппа «Мулен Руж», чудесным образом исполняющая канкан без своих торсов. Мы прошли через ряды подвешенных на крюках к потолку рук, которые касались моего лица, когда мы сквозь них пробирались, и я представил, что это руки мертвых рыцарей короля Артура, насаженных на торчащие в земле длинные копья, и их руки тянутся за помощью к Августу и ко мне, но мы никак не можем помочь, потому что Лайл велел нам ничего не трогать, даже протянутую руку великого сэра Ланселота дю Лака. Я видел, как эти руки и ноги оживают, тянутся ко мне, хватаются за меня, пинают. Тот склад был концом сотен плохих фильмов ужасов и началом сотен ночных кошмаров, которые мне еще предстояло пережить.

– Это ребята Фрэнсис, Август с Илаем, – представил нас Лайл, проводя в кабинет Титуса Броза в задней части склада. Август был выше и старше, поэтому вошел в кабинет первым, и именно Август покорил Титуса с самого начала.

– Подойди поближе, юноша, – сказал Титус.

Август взглянул на Лайла в поисках поддержки и подсказки, как отвертеться, но Лайл ничего такого не сказал, а просто кивнул Августу, намекая, что следует быть вежливым и подойти к человеку, благодаря которому на нашем столе каждый вечер мясо и три вида овощей.

– Дай мне руку, – произнес Титус, сидящий на вращающемся стуле за антикварным письменным столом красного дерева. Над столом висела картина в раме, изображающая гигантского белого кита. Как сообщил мне Лайл позже, это был Моби Дик из любимой книги Титуса Броза о неуловимом ките, преследуемом обсессивно-компульсивным ампутантом, которому не помешал бы филиал центра протезирования и ортопедии «Человеческое прикосновение» на острове Нантакет. Вскоре после этого я спросил Дрища, читал ли тот «Моби Дика», и он ответил, что читал дважды, так как книга стоит того, чтобы ее перечитать, хотя во второй раз он и пропустил кусок, где писатель повествует обо всех различных видах китов, встречающихся по миру. Я попросил Дрища рассказать мне всю историю целиком от начала и до конца, и на протяжении двух часов, пока мы отмывали его «Лэндкрузер», он рассказывал мне эту захватывающую приключенческую сказку с таким энтузиазмом, что я захотел на обед нантакетскую рыбную похлебку и стейки из белого кита на ужин. Когда он описал капитана Ахава, его дикоглазое лицо, возраст, худобу и бледность, я представил Титуса Броза на китобойном судне, рявкающего на сидящих высоко на мачте под бушующим ветром впередсмотрящих, требующего разглядеть его добычу, его белого кита, белого, как сам Титус Броз. «Лэндкрузер» Дрища превратился в Моби Дика, а садовый шланг – в гарпун, вонзенный в бок кита, и мы вцепились в резиновый шланг изо всех сил, пока кит тянул нас в бездну, а вода из шланга стала океаном, в который мы погружались все глубже, глубже, вниз к Посейдону, владыке морей и садовых шлангов.

Август протянул свою правую ладонь, и Титус осторожно сжал ее сразу двумя руками.

– Ммммммм, – промычал он, указательным и большим пальцами ощупывая каждый палец правой руки Августа, пробегая от большого пальца к мизинцу. – Ого, в тебе есть сила, не так ли?

Август ничего не сказал.

– Я говорю, в тебе есть сила, паренек, не так ли?

Август продолжал молчать.

– Ну-с… не могли бы вы ответить, молодой человек? – озадаченно спросил Титус.

– Он не разговаривает, – сказал Лайл.

– В каком смысле – не разговаривает?

– Он не произнес ни слова с шести лет.

– Он туповат? – спросил Титус.

– Нет, не туповат. Остр, как бритва, на самом-то деле.

– Он один из таких аутичных ребят, верно? Не может общаться, но может сказать мне, сколько песчинок в моих песочных часах?

– Он абсолютно нормальный, – произнес я сердито.

Титус развернулся на своем вращающемся стуле ко мне.

– Я вижу, – сказал он, изучая мое лицо. – Так это ты главный говорун в семействе?

– Я говорю, когда есть что-то, стоящее разговора, – ответил я.

– Мудро сказано, – заметил Титус.

Он потянулся ко мне.

– Дай мне руку.

Я протянул ему правую руку, и он обхватил ее своими мягкими старыми ладонями, такими мягкими, что казалось, они покрыты пищевой пленкой, которую мама хранила в третьем ящике книзу под кухонной раковиной.

Он сильно сжал мою руку. Я посмотрел на Лайла, и тот кивнул ободряюще.

– Ты боишься, – сказал Титус Броз.

– Вовсе нет, – ответил я.

– Боишься, я чувствую этот страх в твоем костном мозге.

– В смысле – внутри костей?

– Да, в твоем костном мозге, паренек. Ты со слабым стержнем. Твои кости крепкие, но пустые.

Он кивнул на Августа.

– Вот у этого Марселя Марсо^[20] кости и крепкие, и налитые. Твой брат обладает силой, которой у тебя никогда не будет.

Август кинул на меня самодовольный взгляд и понимающе улыбнулся.

– Зато у меня сильные пальцы, – сказал я, показывая Августу оттопыренный средний палец.

И тут я заметил человеческую руку, лежащую на металлической подставке на столе Титуса.

– Это настоящая? – спросил я.

Рука выглядела настоящей и ненастоящей одновременно. Отделенной от тела, с ладонью, сложенной в аккуратную чашу. Все пять пальцев казались сделанными из воска или обернутыми в пищевую пленку, как, по ощущению, у самого Титуса.

– Да, настоящая, – сказал Титус. – Это рука шестидесятипятилетнего водителя автобуса по имени Эрни Хогг, который любезно пожертвовал свое тело Анатомическому театру студентов Квинслендского университета, чьи последние исследования по пластинации с наибольшим энтузиазмом спонсируются именно вашим покорным слугой.

– Что такое – «пластинация»? – спросил я.

– Это когда мы заменяем воду и жиры внутри конечности на определенные отверждаемые полимеры – на пластик – чтобы создать настоящую конечность, которую можно потрогать, изучить вблизи и воспроизвести, но мертвая донорская конечность больше не пахнет и не разлагается.

– Дичь какая, – сказал я.

Титус усмехнулся.

– Нет, – возразил он со странным и пугающим удивлением в глазах. – Это будущее.

На его столе стояла глиняная фигурка пожилого человека в цепях. Мужчина был в древнегреческой одежде, с нарисованными масляной краской полосками крови, стекающими по обнаженной спине. Он застыл на середине шага, подняв туго перевязанную снизу ногу, у которой не хватало стопы.

– Кто это? – спросил я.

Титус повернулся к статуэтке.

– Это Гегесистрат, – ответил он. – Один из величайших ампутантов в истории. Он был древнегреческим прорицателем с сильными и опасными способностями.

– Что такое «прорицатель»? – спросил я.

– Прорицатель умел много чего. В Древней Греции прорицатели были вроде как ясновидящими. Они могли видеть то, что другие не видят, истолковывать знаки от богов. Они могли видеть грядущее – ценная способность на войне.

Я обернулся к Лайлу.

– Это же как Гус! – сказал я.

Лайл покачал головой:

– Ладно, завязывай, приятель.

– Ты о чем, паренек? – спросил Титус.

– Гус тоже видит грядущее. Как Гегизистрадамус или кто он там.

Титус бросил новый взгляд на Августа, который слегка улыбнулся и отступил назад, встав рядом с Лайлом.

– Что именно он видит?

– Просто всякие сумасшедшие штуки, которые иногда оказываются правдой, – сказал я. – Он пишет их в воздухе. Например, когда он написал «Парк-Террас» в воздухе и я ломал голову, о какой же чертовщине он толкует, а затем мама пришла домой и рассказала нам, что стояла на пешеходном переходе, когда ходила по магазинам в Коринде, и вдруг увидела старушку, которая шагнула прямо в поток машин. Просто кинулась в гущу всего этого, и срать она хотела на опасность…

– Следи за языком, Илай! – сердито сказал Лайл.

– Простите. Ну и вот, мама бросает все сумки, делает два шага вперед, дотягивается до этой бабки, хватает и дергает назад на тротуар, как раз когда здоровенный муниципальный автобус собирался ее размазать. Она спасла старушке жизнь. И угадайте, на какой улице это случилось?

– Парк-Террас? – выпучил глаза Титус.

– Нет, – сказал я. – Это произошло на Оксли-авеню, но! Потом мама провожает бабку до ее дома в нескольких кварталах, а та не говорит ни слова вообще, просто смотрит ошалелым взглядом. Затем они подходят к старухиному дому, а входная дверь распахнута настежь, и одна из старых оконных створок сильно колотится о стену от ветра, а старуха говорит, что не может подняться по лестнице, и мама пытается ей помочь, но та совсем обезумела. «Нет, нет, нет, нет!» – стоит и кричит. А потом кивает маме, вроде как предлагает ей самой подняться по той лестнице. А поскольку у мамы тоже есть стержень внутри, то она поднимается по лестнице и ходит по дому, и все окна этого старого кориндского дома-квинслендера^[21] со всех четырех сторон открыты и стучат на ветру, и мама проходит через весь дом в кухню, где валяется бутерброд с ветчиной и помидорами, который едят мухи, и по всему дому воняет дезинфицирующим средством и еще чем-то более мрачным, более мерзким, пробивающимся сквозь этот запах, и мама проходит через гостиную и дальше по коридору, до самой хозяйской спальни, а дверь туда закрыта; и мама открывает ее и едва не падает в обморок от вони – в кресле возле двуспальной кровати сидит мертвый старик, его голова обернута пластиковым пакетом, а рядом стоит канистра с бензином. И угадайте, на какой улице стоял этот дом?

– Парк-Террас, – уверенно кивнул Титус.

– Нет, – покачал головой я. – Копы пришли в дом и по кусочкам восстановили картину происшествия, и они рассказали маме, как старуха нашла своего мужа в таком состоянии еще месяц назад, и была очень сердита на него, потому что он сказал ей, что собирается самоубиться, но она потребовала, чтобы он этого не делал, и тогда он сделал ей назло, и она так разозлилась и была в таком шоке, что просто притворилась, что его там нет. Она закрыла дверь в главную спальню и месяц разбрызгивала по дому отбеливатель, чтобы скрыть запах, который мешал ей заниматься повседневными делами, вроде приготовления бутербродов с ветчиной и помидорами на обед. Наконец, когда вонять стало слишком сильно, реальность шарахнула ее по голове, и она открыла все окна в доме и пошла прямиком к Оксли-авеню, чтобы броситься под автобус.

– Так когда уже появится Парк-Террас? – спросил Титус.

– А, ну к истории с мамой это не имеет отношения. Это Лайл в тот день получил штраф за превышение скорости на Парк-Террас, когда ехал на работу.

– Очаровательно, – только и сказал Титус.

Он взглянул на Августа, наклонившись вперед на вращающемся стуле. В его глазах мелькнуло что-то зловещее. Он был стар, но опасен. Эти запавшие щеки, эти белые волосы. Я ощущал нечто спинным мозгом. Это был капитан Ахав.

– Ну что ж, юный Август, начинающий прорицатель, будь добр, скажи мне, – начал он, – что ты видишь, когда смотришь на меня?

Август покачал головой, отмахиваясь от этой затеи.

Титус улыбнулся.

– Думаю, я стану присматривать за тобой, Август, – сообщил он, откидываясь обратно на спинку стула.

Я снова вернулся к статуэтке.

– Так как он потерял ногу? – спросил я.

– Он был схвачен кровожадными спартанцами и закован в колодки, – ответил Титус. – Но ему удалось сбежать, отрезав себе ступню.

– Готов спорить, этого они не предвидели, – заявил я.

– Нет, юный Илай, не предвидели, – рассмеялся он. – Так чему учит нас Гегесистрат?

– Всегда носить с собой пилу, когда путешествуешь по Греции, – предположил я.

Титус усмехнулся. Затем повернулся к Лайлу.

– Уметь жертвовать чем-то, – веско произнес он. – Никогда не привязываться ни к чему, что не можешь мгновенно от себя отрезать.

В обеденной зоне на верхнем этаже «Мамы Пхэм» Титус берет нашу маму обеими руками за плечи и целует в правую щеку.

– Добро пожаловать, – говорит он. – Спасибо, что пришли.

Титус представляет маму и Лайла женщине, сидящей сразу справа от него.

– Пожалуйста, познакомьтесь с моей дочерью Ханной, – говорит он.

Ханна поднимается со своего места. Она одета в белое, как и ее отец, и у нее блекло-белые волосы, какие-то бесцветные, будто из них высосаны все жизненные соки. Она такая же худая, как отец. Волосы прямые и длинные, закрывающие плечи белой блузки с длинными рукавами до самых кистей, которые она держит ниже кромки стола, когда встает. На вид ей может быть и сорок, и пятьдесят, но когда она заговаривает, то кажется тридцатилетней и стеснительной.

Лайл рассказывал нам о Ханне. Она причина, по которой он получил эту работу. Если бы Ханна Броз не родилась с руками, которые заканчивались сразу в районе локтей, то у Титуса Броза никогда бы не появилось стимула превратить свой небольшой склад электрооборудования в цех по производству ортопедических изделий, который в свою очередь вырос в «Человеческое прикосновение» – настоящую находку для местных пациентов, таких как Ханна, и источник нескольких общественных наград, врученных Титусу во имя признания его вклада в реабилитацию инвалидов.

– Здравствуйте, – говорит Ханна тихо, улыбнувшись смущенной улыбкой, которая смогла бы осветить небольшой городок, если ей дать побольше времени. Мама протягивает ладонь для рукопожатия, и Ханна делает встречное движение, поднимая руку из-под стола, и эта рука вовсе не рука, а протез под белым рукавом; но мама, не моргнув глазом, хватает эту пластиковую руку телесного цвета и тепло ее пожимает. Ханна вновь улыбается, на этот раз немного дольше.