Глава 27. Нас связала ложь

– Грейс – моя пара, – выпаливает Хадсон, пока я ломаю голову, пытаясь решить, с чего начать.

– В самом деле? – Похоже, Кровопускательница не очень-то удивлена, что вызывает у меня тревогу – по крайней мере до тех пор, пока она не спрашивает: – Почему ты так решил?

Я понимаю, что она ему не верит.

Он вскидывает бровь.

– Узы сопряжения, которые связывают нас теперь, – это убедительное доказательство.

В ее глазах вспыхивает удивление, но тут же гаснет. Она невозмутимо смотрит на меня, и я гадаю: что же удивило ее? То, что теперь мы с Хадсоном сопряжены? Или то, что он не желает расшаркиваться перед ней и вместо этого обращается с ней как равный?

Я уверена, что людей, ведущих себя так, не много – точнее, их нет совсем. Даже Джексон, которого она вырастила, относится к ней с почтением и, быть может, с толикой страха. А Хадсон нет. Не знаю, значит ли это, что он безрассуден или же он и в самом деле так же силен, как она.

– Как именно это работает? – спрашивает Кровопускательница, попивая кровь. – Учитывая тот факт, что я точно знаю – узы сопряжения связывают Грейс с Джексоном.

– Вы дали ему заклинание, чтобы он их разорвал, – говорит Хадсон.

– Да? – Она делает глоток из своего бокала. – Что-то я не припомню…

– Уверен, что в вашем возрасте вы уже много чего не помните, – замечает Хадсон. – Но попытайтесь вспомнить хотя бы это.

– Выбирай слова, когда ты говоришь со мной, – рявкает она и резко подается вперед, похожая в эту минуту на атакующую кобру. Но затем, словно спохватившись, откидывается назад со спокойной улыбкой. И продолжает: – Или ты присоединишься к этим двоим незадачливым туристам, из которых я сливаю кровь.

Хадсон зевает. Действительно зевает, и теперь я думаю, что он не столько смел, сколько безрассуден, очень, очень безрассуден.

Что касается Кровопускательницы, то я уверена, что сейчас она пытается решить, слить из него кровь или приготовить из него фламбе.

– Если я действительно дала ему это заклинание, как ты утверждаешь…

– О, вы это сделали, – перебивает ее Хадсон.

– Если. Я. Это. Сделала. – В ее голосе звучат стальные нотки. – В таком случае не следует ли тебе просто сказать мне спасибо? – спрашивает она, прищурив глаза. – Если учесть, что ты от этого выиграл.

– Вы думаете, что я должен вас поблагодарить? – шипит Хадсон. – За то, что вы испоганили нашу жизнь? За то, что вы уничтожили моего брата…

– Если он решил использовать это заклинание, то вряд ли можно сказать, что он уничтожен.

– Он не использовал его, – говорю я ей, пытаясь не обращать внимания на чувства, которые вызвали у меня слова Хадсона. Я знаю, что все испоганено донельзя. Знаю, что он не хочет быть сопряженным со мной, как этого не хочу и я, но, когда я слышу, как он это говорит – как будто сопряжение со мной самая худшая вещь в его жизни, – это ранит меня больнее, чем я ожидала.

– Это сделал другой человек, – объясняет Хадсон. – Но дело не в этом, не так ли? Я хочу узнать вот что – как вы вообще узнали заклинание, способное разорвать узы сопряжения.

– А почему это должно иметь значение? Если только… – Она пристально смотрит на нас, и теперь в ее глазах уже ясно виден расчет, ничем не прикрытый холодный расчет. – Если только вы здесь не потому, что вы хотите разорвать также и ваши узы.

– Да, мы хотим именно этого, – говорю я ей, прежде чем Хадсон успевает что-то сказать – отчасти потому, что мне не хочется разозлить ее и испоганить все еще больше, отчасти потому, что я не хочу опять слушать его речи о том, как ужасны узы нашего сопряжения. – А еще мы хотим найти способ восстановить узы сопряжения между Джексоном и мной.

– Неужели? – Кровопускательница насмешливо смотрит на Хадсона. – Неужели ты действительно этого хочешь? Восстановить узы сопряжения Грейс и Джексона, чтобы на них красовался милый славный бантик?

Я смотрю то на нее, то на него, и по комнате разливается множество скрытых эмоций. Я ощущаю себя несмышленым ребенком, потому что не могу понять ни одного из них.

– Я хочу, чтобы Грейс и мой брат были счастливы, – говорит он сквозь стиснутые зубы.

– И ты думаешь, что этого можно добиться, починив узы их сопряжения? – Она отпивает еще крови, глядя на него поверх краев своего бокала.

– Раньше они были счастливы, – выдавливает из себя он.

– Да, были, – соглашается она. – Но если они по-настоящему любят друг друга, то не все ли равно, есть ли вообще такие узы или нет?

– Это не все равно, если речь идет о тех узах сопряжения, которые связывают ее со мной.

– Простите, – вступаю в разговор я отнюдь не мягким тоном. – Но не могли бы вы включить и меня в вашу беседу? Ведь речь идет о моей жизни.

– Конечно, Грейс. – Взгляд Кровопускательницы сладок и полон великодушия. – Чего хочешь ты, моя дорогая?

Мне приходится призвать на помощь все мое самообладание, чтобы не запинаться, когда на меня смотрят эти глаза, пронзительные, как лазеры. Будь осторожна в своих желаниях и все такое… Но в конце концов я умудряюсь взять себя в руки и говорю:

– Я хочу снова быть сопряженной с Джексоном. – Произнося это, я стараюсь не смотреть на Хадсона.

Кровопускательница долго всматривается в меня, словно пытаясь определить, насколько правдивы мои слова. Но в конце концов она только грустно улыбается мне и качает головой.

– Что ж, тогда, как мне ни жаль, вы проделали путь сюда зря. Я не могу разорвать узы твоего сопряжения с Хадсоном и совершенно точно не могу восстановить те узы, которые связывали тебя и Джексона.

– Почему? – спрашиваю я. – Ведь однажды вы это сделали…

– Потому, Грейс, дорогая, что есть такие вещи, которые, если они оказались разорваны, восстановить уже нельзя. – Она сочувственно улыбается. – Я знала, как можно разорвать узы между Джексоном и тобой, только потому, что их создала я сама.

Глава 28. Сегодняшний прогноз: глубокая заморозка

Мое сердце гулко бухает в груди.

– О чем вы? Как это – вы создали их?

– Значит, вот что с ними было не так, – перебивает Хадсон, и в глазах его я вижу ужас. – Я знал, что они выглядят странно: зеленая нить, скрученная с черной. Просто я… – Он мотает головой, будто пытается вытрясти из нее туман. – Я и подумать не мог, что это потому, что они вообще не должны были существовать.

Кровопускательница пожимает плечами.

– Те, у кого есть магическая сила, мало думают о моральном долге, о том, что они что-то там должны или не должны.

– И очень зря, – говорю я, чувствуя, как вся боль, весь страх и вся печаль последних недель вскипают во мне, бурлят, пока мне не начинает казаться, что сейчас меня разнесет на куски.

– Полно, Грейс. – На сей раз, когда она улыбается, я вижу кончики ее острых, как бритва, клыков. – Ведь у тебя и самой есть немалая магическая сила. Как и у твоей… – она небрежно машет рукой, – пары. Не станешь же ты говорить, что никогда не пользуешься ею, чтобы помочь тем, кто тебе дорог?

– Черт возьми, каким же образом вы, по-вашему, смогли помочь хоть кому-то из тех, кого коснулась эта ситуация? – резко спрашивает Хадсон. – Вы только все испоганили. – Он опять заговорил с сильным британским акцентом.

– Я говорила не с тобой. – Ее голос холоднее, чем окружающий нас лед.

– Зато я точно говорил именно с вами. Каким же надо быть чудовищем, чтобы возомнить себя богом и играть жизнями четырех людей…

– Четырех? – недоуменно перебиваю я.

Он свирепо сверлит взглядом Кровопускательницу, обращается только к ней и, похоже, так поглощен этим занятием, что даже не смотрит на меня.

– Неужели вам никогда не приходило в голову, что где-то у Джексона есть настоящая пара? А он даже не станет ее искать, потому что сопряжен с Грейс.

Его слова бьют, как камни, и я забываю, как дышать. Как думать. Как существовать. О боже! Не может быть, что это происходит.

Кровопускательница впервые на моей памяти впадает в ярость. Эта ярость, чистая, абсолютная, извергается из нее, когда она тычет в Хадсона пальцем.

– Ты беспокоишься о воображаемой паре Джексона? – спрашивает она. – Или о себе самом?

– В этом-то и проблема, когда речь идет о людях, злоупотребляющих своей магической силой, – рявкает он. – Им не нравится думать о том, что они натворили. И они терпеть не могут, когда кто-то указывает им на это.

– Не кажется ли тебе, что с твоей стороны это ханжество, ведь ты как-никак сын Сайруса Веги? – Теперь она уже полностью обнажила свои клыки.

Как и Хадсон.

– Именно потому, что я его сын, я и могу распознать злоупотребление магической силой, – парирует он и так грозно вскидывает руки, что у меня мелькает мысль: не собирается ли он придушить ее?

Кровопускательница вздыхает и опять небрежно машет рукой. И на сей раз Хадсон застывает. По-настоящему застывает, как при мгновенной заморозке, с оскалом на лице, прищуренными глазами и поднятыми руками.

– Что вы сделали? – кричу я, и в моем голосе невольно слышится обвинение. – Что вы сделали с ним?

– С ним все в порядке, – заверяет она. – Это было бы не так, если бы он продолжил свои речи, так что на самом деле я оказала ему услугу.

Я не знаю, что на это вообще можно сказать, поэтому просто спрашиваю:

– Но в конечном итоге вы разморозите его?

– Разумеется. – Она морщится. – Поверь мне, у меня нет ни малейшего желания загромождать мое жилище статуей Хадсона Веги.

– Он не статуя. Он…

– Я знаю, что он такое. И это нагоняет на меня скуку. – Она показывает на кресло, стоящее рядом с ней. – А вот с тобой я поговорю с удовольствием. Подойди ко мне.

Уж лучше сесть рядом с голодным медведем, чем с ней, думаю я, но выбора у меня нет. К тому же место, где я сижу сейчас, не менее опасно, раз уж она смогла заморозить Хадсона, всего лишь взмахнув рукой.

Я не хочу ее злить, чтобы она не заморозила и меня, и потому осторожно опускаюсь в кресло-качалку, стоящее рядом с ней.

– Что ты обо всем этом думаешь, Грейс? – спрашивает она, когда я сажусь.

– Я не знаю, что думаю. – Я не свожу глаз с Хадсона, беспокоясь за него и мысленно приказывая ему разморозиться. Не так ли себя чувствовали Джексон, Мэйси и дядя Финн в те месяцы, когда я была заточена в камне? Интересно, не испытывали ли они тогда такую же беспомощность, такой же всепоглощающий страх? Он заморожен всего около трех с половиной минут, а я уже сама не своя. Я даже представить себе не могу, как они выдерживали это целых три с половиной месяца.

– Я помню, как впервые увидела узы моего сопряжения с Джексоном. – Я думаю о том вечере в школьной прачечной, о зелено-черной нити, так сильно отличающейся от остальных. – Тогда я не поняла, что с ними что-то не так, но теперь я могу сказать, что они были не похожи на все остальные нити, которые есть у меня внутри. Это особенно ясно мне теперь, когда я увидела мои узы сопряжения с Хадсоном.

– В самом деле? – Когда я упоминаю узы моего сопряжения с Хадсоном, она вздыхает. – Неужели ты не могла сделать выбор получше?

– По-моему, у меня не было выбора, – отвечаю я. – Это не зависело от меня.

– А что ты об этом думаешь?

– Мне хочется оторвать кому-нибудь голову. – Это тоже вырывается у меня само собой прежде, чем я успеваю подумать, и я сдаю назад: – Разумеется, не вам. Просто я…

– Не пытайся смягчать свои чувства, Грейс. Их надо честно признавать. И использовать.

– Как это сделали вы? – спрашиваю я.

Кровопускательница отвечает не сразу. Вместо этого она пристально смотрит на меня – долго, целую вечность, – затем вздыхает.

– Я хочу рассказать тебе одну историю.

– Хорошо, – говорю я, как будто у меня есть выбор.

– Это началось до твоего рождения. Задолго до твоего рождения, но сейчас мы сосредоточимся на более недавнем прошлом.

Она медленно отпивает из своего бокала, затем ставит его на журнальный столик.

– Девятнадцать лет назад ко мне обратился ковен ведьм – это было в разгар самой сильной снежной бури из всех, которые Аляска видела за последние пятьдесят лет. Они были охвачены ужасом и отчаянием. И тревогой за судьбу своего ковена и за судьбы мира, как мира людей, так и мира сверхъестественных существ.

Теперь она неотрывно смотрит на огонь, и вид у нее такой несчастный, какого я за ней прежде не замечала.

– И чего они хотели? – спрашиваю я, когда она замолкает.

– Им была нужна помощь. Они хотели найти способ вернуть горгулий. Прошло более тысячи лет с тех пор, как на свет появилась последняя из них, и без того равновесия, которое несли с собой горгульи, мир сверхъестественных существ катился в тартарары.

– Но была же и другая горгулья. Неубиваемый зверь.

– Значит, ты это поняла. – Она улыбается. – Умница.

– Я слышу его в моей голове. Когда мне грозит опасность, он разговаривает со мной.