2

«Клуб молодых художников» стал явью, и жизнь снова наполнилась смыслом и обрела краски. Нас примерно десять-двенадцать молодых людей, и мы встречаемся вечером по четвергам в кафе в «Доме женщин»1 — нам предоставляют помещение, если каждый выпьет чашку кофе. Без выпечки он стоит крону, у кого денег нет — занимают у тех, у кого есть. Встреча начинается с доклада важной птицы — знаменитости постарше, которая тем самым делает Вигго Ф. одолжение. Выступления я никогда не слушаю, потому что озабочена тем, что по окончании мне нужно подняться и выразить признательность. Я всегда произношу одно и то же. «Позвольте поблагодарить вас за этот великолепный доклад. С вашей стороны было очень любезно прийти». К нашему облегчению, важная птица обычно отказывается ос­таться и выпить с нами кофе. Тогда мы уютно и непринужденно болтаем обо всем на свете и редко вспоминаем, ради чего собрались. Лишь изредка кто-нибудь спросит меня: а ты знаешь, что думает Мёллер о двух стихах, которые я ему недавно отправил? Все в кружке называют его Мёллер и от­зываются о нем с большим почтением. Благодаря ему они больше не безвестны, благодаря ему опублико­вались и благодаря ему им повезло увидеть свои имена в рецензиях «Дикой пшеницы», вызывающих интерес у прессы. В клубе всего три девушки: Соня Хауберг, Эстер Нагель и я. Они — красивые и серьезные, с темными волосами, черноглазые и из зажиточных семей. Соня изучает литературу, Эстер работает в аптеке. Всем в клубе примерно по двадцать лет, за исключением Пита Хейна, который, кажется, не слишком жалует Вигго Ф. Пит Хейн досадует, что к одиннадцати мне надо быть дома: я никогда не могу пойти с ними в ресторан «Венгерский винный дом». Но я всегда держу слово: Вигго Ф. ждет меня — хочет узнать, как прошел вечер. Он сидит с кофе или бокалом вина, и я смотрю на него глазами своих приятелей и вот-вот решусь показать половину романа, но всё равно не могу себя заставить. У Пита Хейна круглое лицо и острый язык, которого я побаиваюсь. Вечером, провожая меня домой по темному, залитому лунным светом городу, он останавливается у канала или перед зданием Биржи с ее светящейся в темноте ярко-зеленой крышей, раскрывает мои ладони, словно книгу, и целует меня долго и страстно. Он спрашивает, поче­му я вышла за этого чудака, я — такая красивая, что могла бы заполучить любого. Я отвечаю уклончиво, потому что не люблю, когда кто-нибудь пытается сделать из Вигго Ф. посмешище. Уверена, что Пит Хейн не знает, каково быть бедным и продавать всё свое время, лишь бы выжить. Я испытываю всё нарастаю­щую симпатию к Хальфдану Расмуссену — он невысокий, тощий, одет плохо и перебивается пособием. Мы с ним из одной и той же среды и понимаем друг друга. Но Хальфдан влюблен в Эстер, Мортен Нильсен — в Соню, а Пит Хейн — в меня. Это стало очевидным уже после нескольких встреч по четвергам. Я же не могу разобраться, влюблена ли в Пита Хейна. Меня переполняют эмоции от его поцелуев, но смущает, что он хочет всего и сразу: жениться, нарожать детей и представить меня одной своей очаровательной знакомой, поскольку считает, что я нуждаюсь в подруге. Зверушка, называет он меня, сжимая в объятиях.

Однажды вечером он приводит на встречу клуба девушку. Ее зовут Надя, и она определенно влюблена в него. Она выше меня, стройная, чуточку сутулая и с неровным и небрежным выражением лица, словно живет для других и ей никогда не хватает времени на саму себя. Мне она нравится безмерно. Работает Надя садовницей, ее отец — русский. Он разведен, и она живет у него. Надя зовет меня в гости, и однажды я принимаю приглашение, предварительно рассказав о ней Вигго Ф. Квартира у них большая и просторная. За ча­ем Надя забавляет меня историями о Пите Хейне. Она считает, что тот предпочел бы двух девушек сразу. Когда она с ним познакомилась, Пит был женат и сделал всё, чтобы Надя подружилась с его женой, прежде чем он ту бросил. Теперь они больше не общаются. Это своеобразная мания, спокойно говорит Надя. Она расспрашивает обо мне и советует развестись с Виг­го Ф. Тогда эта идея приходит на ум и мне. Я рассказываю о нашей с ним неполноценной совместной жизни, она отвечает, что ей жаль, ведь таким образом он обрекает меня на бездетность. Посоветуйся с Питом, рекомендует она, пока он к тебе неравнодушен — всё для тебя сделает.

Так я и поступаю однажды вечером, когда мы в тишине стоим у канала, в котором вода плещется о камни набережной с нежным и ленивым звуком. Я спрашиваю Пита, что нужно для развода, и он обещает взять на себя все хлопоты, мне же нужно лишь открыться Виг­го Ф. Пит обещает платить за меня, чтобы я могла жить в пансионе, и содержать лучше, чем с этим справляется Вигго Ф. Может, я и сама буду себя содержать, отвечаю я. Сейчас я работаю над романом. Говорю так непринужденно, как будто уже написала двадцать, а это двадцать первый. Пит просит дать почитать, но я объясняю, что никому не покажу, пока не завершу книгу. Тогда он спрашивает, приду ли к нему поужинать как-нибудь вечером. Он живет на улице Сторе Конгенсгаде в небольшой квартире, куда перебрался после развода. Приглашение я принимаю, а Вигго Ф. говорю, что мне нужно навестить родителей. Я вру ему впервые, и от этого стыдно, потому что он мне верит. Вигго Ф. сидит за письменным столом над «Дикой пшеницей»: вырезает из гранок иллюстрации, рассказы и стихи и наклеивает их на страницы старого номера. Он действует бережно, и его фигура с большой головой склоняется под зеленой лампой — он излучает что-то похожее на счастье: журнал он любит так, как другие любят свою семью. Я целую его в мягкие влажные губы, и неожиданно на мои глаза наворачиваются слезы. У нас было нечто общее, пусть и немногое — но всё же, и вот я начала это разрушать. Мне грустно, оттого что моя жизнь вот-вот станет такой сложной, как никогда прежде. Но я задумываюсь и о том, как странно, что я ни разу не шла наперекор чужой воле, по крайней мере всерьез. Возможно, задержусь, предупреждаю я, моей маме нездоровится. Не стоит меня дожидаться.

*

Ну что, спрашивает Пит весело, всё прошло нормально?

Да, отвечаю я и чувствую себя счастливой. После романа с Акселем я считала, что со мной что-то не так, но это оказалось