«На ступеньках дома меня охватывает страх: мне никогда не убежать из этого места, где я родилась. Неожиданно оно мне не нравится, каждое воспоминание о нём кажется печальным и мрачным. Пока я здесь, я обречена на одиночество и безызвестность. Мир не считается со мной, и каждый раз, когда я ухватываюсь за его край, он снова выскальзывает у меня из рук. Люди умирают, и дома рушатся над ними».Юность... Для кого-то это время озарено трепетностью и счастьем, для кого-то, напротив, омрачено терзаниями и страхами, но что те, что другие ожидают начала этой новой главы с предвкушением и надеждой: «Когда мне исполнится восемнадцать, мир перевернётся». Это непростой период – уже не ребёнок, ещё не взрослый, время, когда приходится впервые принимать важные решения и начинать выстраивать свою жизнь. Конечно, куда проще проходить через это, если детство было благополучным, куда сложнее, когда на тех годах лежат мрачные тени. «Моя юность не более чем простой изъян и помеха, от которых мне быстро не избавиться», – с равнодушием думала девочка, считавшая своё детство волшебным временем, что было совсем не так, но она этого, кажется, так и не поняла.
Тове как была ребёнком, так им и осталась. Несмотря на то, что она стала старше и начала работать, она продолжала быть той одинокой девочкой, до которой никому не было дела. Она обожала наблюдать за незнакомцами – влюблёнными парами, родителями и детьми, владельцами собак, и ловила каждое проявление тёплых чувств, которых в её собственной жизни не наблюдалось. Если в детстве она как-то справлялась с одиночеством при помощи фантазии и книг, то теперь из-за работы у неё не было на это времени, потому она, собственно, и скучала по детским годам. Что и осталось неизменным, так это любовь к писательству. «Мне бы очень хотелось иметь место, где можно писать настоящие стихи. Мне бы очень хотелось комнату с четырьмя стенами и дверью, которую можно закрыть. Комнату с кроватью, столом и стулом, с печатной машинкой или блокнотом и карандашом – и больше ничего», – показательно, насколько её слова перекликаются с эссе Вирджинии Вулф, и домашняя обстановка девушки служила наглядной демонстрацией того, как верны эти утверждения. Отец упрекал дочь, утверждая, что девочки не могут писать стихи. Мать утверждала, что девушка должна выйти замуж и быть на содержании. Казалось бы, ей выделили комнату, но этого всё равно было недостаточно: и стены было три, и эти ядовитые внушения действовали угнетающе, и атмосфера была тяжёлой, потому, несмотря на страх, Тове сделала всё для того, чтобы вырваться из этой клетки. Да, комнатки, в которых она жила, были бедно обставленными и неотапливаемыми, но это было её место и только её.
Удивительно, что Тове, несмотря на все трудности, так упорно шла к своей цели и в конце концов добилась того, о чём мечтала – выпустила первый сборник своих стихов, и это в такие-то времена. «Я напугана тем, что морской вал из огромного мирового океана может полностью опрокинуть мою маленькую хрупкую лодку», – пока она становилась на ноги и размышляла о своих проблемах, мир начинал гореть, и пусть этому было уделено не так много времени, строки о первых всполохах вынуждали содрогнуться. Я постоянно думала о том, каково ей было, ведь она была совсем одна. С родными она общалась всё меньше и меньше («Мы сидим рядом друг с другом, но между нашими руками – целые мили»), на работе отношения не складывались, друзей не было... Наблюдать за её отношениями и вовсе было тягостно, в каких-то случаях даже неприятно, ибо то, что внушила ей мать – да и вообще все эти убеждения, что девушка без мужчины никто, – вынуждало ей вновь и вновь принимать неправильные решения. Не помогало ей в выборе окружения и давящее чувство одиночества, она цеплялась за людей, успокаивая себе словами, которые, как её казалось, описывают саму суть любых отношений: «Все люди для чего-то используют друг друга», – конечно, зерно истины в этом утверждении есть, но то, как отчаянно эта бедная девочка, которую никто не любил, мечтала стать кому-то нужной... Почему-то я постоянно вспоминала цветаевские строки: «Я жду того, кто первый поймёт меня, как надо», – но её никто так и не понял. Есть во всём этом что-то глубоко трагичное.
Вторая книга трилогии сильно отличается от первой. Несмотря на все неприятные и тяжёлые моменты, «Детство» цепляла, следовать за мыслями ребёнка, который вёл беседы со звёздами и предавался думам, было занимательно, я понимала эту девочку и мечтала вместе с ней, переживая отзвуки собственных детских лет. «Юность» же на протяжении всего прочтения вызывала лишь одно – сожаление. Всегда горестно наблюдать за тем, как жизни людей ломаются из-за неправильного воспитания, а с Тове именно это и случилось. Конечно, во всём этом есть и луч света – её творчество и то, чего она добилась, и лишь это несколько освещает всю ту темноту, что проглядывает уже в этой части откровений. Всё-таки она, несмотря ни на что, сделала это – она начала свой путь писательницы, и, наверно, это было единственным неподдельным счастьем в её жизни.
«Моя книга! Я беру её в руки и испытываю неземное счастье, не похожее ни на что из того, что я испытывала раньше. Тове Дитлевсен. «Девичий нрав». Этого уже не отнять. Это безвозвратно. Книга будет существовать всегда, независимо от того, как повернётся моя судьба».