Цитаты из книг автора «Тове Дитлевсен»

Нина улыбается, довольная: наконец-то у меня появился парень, за которого можно уцепиться. Хотя мы и обещали друг другу держаться подальше от безработных, других найти трудно

Зарплату заберете в секретариате. Он выпрямляется и возвращается на место. Я чувствую, что должна залиться слезами, но вместо этого наполняюсь темной радостью, имени которой не знаю. Этот мужчина считает меня опасной, влиятельной в сфере, в которой я совсем не разбираюсь

Всегда считала, что чай — для богатых, а для бедных — кофе.

Детство — оно длинное и тесное, как гроб, и без посторонней помощи из него не выбраться. Оно всегда у всех на виду, словно заячья губа Людвига-Кравчика. Он уродлив не меньше, чем Лили-Красотка, — сложно представить себе, что у нее когда-то была мама. Всё уродливое или несчастное принято называть красивым — никто не знает, по какой причине. Из детства не вырваться, оно липнет к тебе, будто запах. Он исходит и от других детей, и у каждого детства он свой, особенный. Но собственного запаха не замечаешь, и иногда становится страшно, что у тебя он хуже, чем у других. Стоишь, разговариваешь с другой девочкой, от детства которой тянет копотью и углем, а она неожиданно отходит в сторону, потому что почувствовала страшную вонь твоего детства. Незаметно наблюдаешь за взрослыми, чье детство затаилось внутри, драное и дырявое, словно проеденный молью половик, о которым все позабыли и больше им не пользуются. По ним не скажешь, что у них вообще было детство, и не решаешься спросить, как им удалось вырваться из него без глубоких шрамов и отметин на лице. Впору заподозрить, что они воспользовались потайным ходом и облачились во взрослую форму многими годами раньше. Это случилось в день, когда они остались дома одни, а детство стягивало их сердца тремя стальными обручами, как у Железного Ганса в сказке братьев Гримм, и обручи эти лопались, только когда Гансова хозяина освобождали. Но, не зная об этой хитрости, приходится терпеть детство и пробиваться через него час за часом на протяжении бессчетного числа лет. Только смерть может освободить от него, и поэтому о ней много думаешь и представляешь ее себе добрым ангелом в белых одеяниях, который однажды ночью поцелует твои веки — и те уже никогда не поднимутся. Я всегда считала, что, когда стану взрослой, мама наконец-то меня полюбит столь же сильно, как Эдвина. Всё потому, что мое детство раздражает ее не меньше, чем меня, и мы счастливы вместе, только когда она случайно забывает о его существовании. И тогда она разговаривает со мной, как со своими подругами или тетей Розалией, а я слежу, чтобы мои ответы были короткими и мама случайно не вспомнила, что я всего лишь ребенок

Оскорбленная и опечаленная, я снова замкнулась в себе, а мама и Эдвин тем временем смеялись над моей сумасшедшей прихотью. Я поклялась больше никогда не делиться своими мечтами с кем бы то ни было и пронесла это обещание через всё детство.

Иногда, призна сь я, кажется, что я совершенно не способна хоть кого-то любить. Словно во всем мире для меня нет никого, кроме себя самой. Глупости, отвечает Лизе, ты по-настоящему любишь Эббе. Да, говорю я, но не так, как положено. Если он забывает свой шарф, я не напоминаю ему об этом. Я не пытаюсь приготовить ему нормальную еду и прочее в этом духе. Такое ощущение, что я могу любить только людей, которые интересуются мной. От неразделенной любви я никогда не страдаю.

Я с нетерпением жду схваток и, чтобы вызвать их, запыхаясь бегаю за руку с Эббе вокруг нашего дома после наступления темноты. От шубы отскакивают пуговицы, но и только.

Исчезла ее седина: она втайне от всех закрасила ее. И где она только находит на это деньги? Иногда отец говорит: странно, что твои волосы до сих пор такие черные. Мои уже совсем поседели

широкие рукава разрезали лучи света на мелкие огненные вспышки

Из детства не вырваться, оно липнет к тебе, будто запах. Он исходит и от других детей, и у каждого детства он свой, особенный. Но собственного запаха не замечаешь, и иногда становится страшно, что у тебя он хуже, чем у других. Стоишь, разговариваешь с другой девочкой, от детства которой тянет копотью и углем, а она неожиданно отходит в сторону, потому что почувствовала страшную вонь твоего детства.