– Ну… – было трудно с чего-то начать, поскольку, кроме выпивки, у нас было все не так. – Если смотреть с улицы, вывеска целиком в птичьем дерьме, дверь поблекла, ручка заржавела, внутри странно пахнет, ремонт старый, плюс сюда ходят мужики старше сорока и говорят о сексе.

– Да уж. О мужиках я, конечно, обязана была догадаться – сказала она, не скрывая иронии.

– Когда ты зашла – не почувствовала, что это место для конкретного контингента людей, в который ты совершенно не вписываешься?

– Ну, знаешь – она ехидно улыбнулась – в таком случае, ты тоже не вписываешься, умник.

Она не только сделала меня, но и, пристально смотря мне в глаза, символично сделала глоток бурбона.

– Я здесь работаю – ответ был неудачным, хотя варианта лучше мне не пришло в голову.

– А я здесь пью – она все еще ехидно улыбалась.

– Я всего лишь имел в виду, что ты слишком милая для этого места, но раз хочешь задираться, пей одна. – Никогда не любил проигрывать.

– Что значит, слишком мила для этого места?

– Так говорят в тех случаях, когда хотят сказать “слишком хороша”, но ориентируются лишь на внешность, поскольку не знакомы с человеком. – Точно не помню, но я сказал что-то похожее, и, как ни странно – ее это впечатлило.

– Ты хорошо выражаешь свои мысли и красиво говоришь – она пристально смотрела мне в глаза. – Хотела бы я так уметь…

– Это не так трудно, как тебе кажется.

– Может, для тебя – грустно улыбнулась она.

– Да нет, просто в этом есть один нюанс. В большинстве случаев люди плохо выражают свои мысли тогда, когда спешат или боятся. Чаще всего так бывает, когда обращают чрезмерное внимание на мнение собеседника.

– Какое мнение?

– Ты спешишь, когда не хочешь заставлять собеседника ждать, или боишься, что ошибешься, и собеседник тебя неправильно поймет. Просто нужно принципиально не спешить, наплевав на последствия, и все. Сначала может быть трудно, но потом научишься, поверь мне.

– Я попробую – улыбнулась она. – Ты на самом деле прав, я часто спешу при разговоре.

– Все спешат – улыбнулся я.

– Только не ты.

– Я черепаха по гороскопу.

Она рассмеялась, хоть шутка и была глупой. Красивый голос, звонкий, приятный, заразительный смех, красивое лицо и, как мне казалось – выразительный ум. Она мне очень понравилась даже тогда, когда огрызалась.

– Почему здесь нет музыки?

Помню, она начала оглядываться, словно пытаясь ее разглядеть.

– Ты ее видишь? – усмехнулся я.

– Думала, будет какой-нибудь аппарат…

– Не люблю музыку. Обычно включаю кантри, когда собирается много народу, а потом по заказу.

На самом деле я обожал музыку, но почему-то солгал. Может, я хотел увидеть ее реакцию, а может, просто казаться брутальным: в те времена это было модно. Однако она дала мне понять, что желанного результата я не получу. На ее лице появилось какое-то удивленное разочарование. Она помолчала несколько секунд, а потом посмотрела мне в глаза и сказала:

– Я тебе не верю. Такой, как ты, не может не любить музыку.

– Такой, как я? – Мне было ясно, что она имеет в виду, но изобразить недоумение казалось интереснее.

– Ты вдумчивый, а еще романтик – по лицу видно.

– Ты еще и по лицам читать умеешь? – сказал я и наполнил ее бокал. – За счет заведения.

– Не умею я такого, но в людях немного разбираюсь. – Она не обратила внимания, что я ее угостил.

– Не люблю и не слушаю музыку, а еще отнюдь не романтичен. – Мне захотелось разнести в пух и прах ее правильное суждение. – Музыка очень часто вызывает эмоции, противоречащие тем, которые мы испытываем в момент, когда ее слушаем, а это чревато сменой настроения, эмоциональным и мысленным диссонансом и прочей чертовщиной, не позволяющей нам спокойно жить.

– Насчет романтизма я точно ошиблась. – Она опустошила бокал, ехидно посмотрев на меня. – Жизнь – это музыка, милый, а то, что ты сказал – чушь.

Когда она сказала, что жизнь – это музыка, я почувствовал легкую злость. Неожиданная и нелепая смерть отца, угрызения совести насчет матери и неприятная рутинная работа даже не напоминали мне о музыке.

– Боюсь, у тебя неправильные представления о жизни, «милая». – Огрызнулся я. – Ты говоришь с человеком, переживающим тяжелые дни. Если ты счастлива и тебе хорошо, тогда музыкой является лишь твоя жизнь, а не сама концепция.

– Ты меня не знаешь. – Грустно улыбнулась она. – Я не считаю себя счастливой.

– И все же ты говоришь, что жизнь – это музыка.

– Ты сам ассоциируешь ее с счастьем, я имела в виду совсем другое.

Впервые за долгое время я почувствовал себя глупым. Мне всегда давало сил чувство превосходства над сверстниками, и оно было оправданным, но рядом с ней просто испарилось. Меня одновременно наполняли обида и симпатия к ней, ведь, несмотря на любовь к противоположному полу, мне не доводилось встречать никого, кто хотя бы мог побеседовать со мной. Все мои сверстницы, которых я встречал, были глупыми и пустыми, а после школы я почти ни с кем не общался. Тогда я больше времени проводил дома или в саду, и у меня был всего лишь один друг, с кем я общался с детства, но даже он остановился в развитии слишком рано, потому со временем наша дружба стала больше напоминать формальность, нежели крепкие узы. Аделаида показала, что есть куда расти, что чувство превосходства останавливает человеческий прогресс, искажает восприятие как мира, так и самого себя. После ее слов я замолчал и просто смотрел на ее милое личико, пытаясь разобраться в противоречивых чувствах, а она, как ни в чем не бывало, смотрелась в зеркало, как вдруг добавила:

– Тебе нравится музыка, а то ты бы не подумал о счастье.

Ее последние слова были контрольным выстрелом. В тот момент все противоречия пропали, и осталось лишь восхищение. Еще с самого начала она видела меня насквозь, что мне казалось просто удивительным. Юношеский романтизм приходит неожиданно и сильно шумит, потому мне сразу стало больно от мысли, что она скоро уйдет, и наша беседа не сможет продолжаться вечно. Я хотел продолжить разговор, но теплое чувство не давало моим мозгам работать. Красота, острый ум, интересное мышление и грация – она мне казалась воплощением фантазий. Я всегда мечтал иметь рядом женщину, с которой мог бы вести дискуссию и одновременно любоваться ею, а потому нельзя было терять времени.

– Да, но это не музыка – отрезал я.

– Это ты так считаешь. Вся жизнь состоит из причины и следствия, а музыка – следствие игры на инструментах, милый, а игра инструментов – причина музыки.

– Но что тебе это дает? Допустим, я с тобой согласен. Жизнь – это музыка. Что дальше? Что это меняет? Ничего! Жизнь остается такой же хреновой, какой была раньше, и ты, и все!

Я разозлился. Всегда ненавидел глупый романтизм… До того момента.

– Скажем, ты хочешь пригласить меня на свидание. – Она сочувственно улыбнулась, совершенно не обратив внимания на мой легкий всплеск гнева. – Ты можешь это сделать улыбаясь или угрюмо. Перед приглашением можешь взять меня за руку, а можешь просто пробурчать под нос или сделать это, накричав на меня. Суть та же, но действия-то разные.

– Я тебя не понимаю.

– Я пытаюсь объяснить, что… Как бы сказать…

– Не спеши, говори под такт – съехидничал я.

– Вот! – сказала она, наградив меня мимолетным сердитым взглядом. – Я хотела сказать, что жизнь – это суть, а восприятие – это действие. Жизнь такая, какой ты ее воспринимаешь. – Она грустно улыбнулась. – Или… хочешь воспринять.

Она так и не смогла преподнести мысль, но это уже было не важно. В тот момент я понял, что она несчастна. Меня насторожила ее последняя фраза: «Хочешь считать». Она сказала это не просто так, дала понять, что сама не живет своей метафорой, а лишь пытается. Стоя и смотря на ее прекрасный образ, мне так сильно захотелось схватить и утащить ее как можно дальше от проблем и угнетений, что меня начало распирать от злости к этому миру. Она казалась мне такой чувствительной, хрупкой и беззащитной… То был первый и самый неудачный раз, когда я влюбился.

– Ты грустная. – Я резко сменил тему. – Я могу чем-нибудь помочь?

– С чего ты взял? – Она изобразила удивление.

– Просто почувствовал. – Я налил себе виски, не зная, как продолжить разговор. – Возможно, ты права насчет музыки, и сейчас тот момент, что я чувствую некое исходящее от тебя звучание. – Я пытался смотреть на нее как можно нежнее. – И оно невыносимо грустное.

Она посмотрела на меня с благодарностью и ответной нежностью. Я был молодым и эмоциональным, хотя глупым и… неоднозначным. Мне стало так тепло от ее взгляда и ощущения того, что мои слова сделали ей приятное. Мы молча смотрели друг на друга несколько секунд, которые казались часами. Наверное, тогда я и понял, что сильные эмоции способны создавать иллюзию замедления времени. К сожалению, те секунды визуально-эмоционального контакта были как первыми, так и последними.

Незаметно для меня появился Брок. Он работал на заводе и был постояльцем нашего заведения. Жил один и был уважаемым членом общества мужиков, обсуждающих секс. Несмотря на это, был неплохим человеком: всегда помогал друзьям, когда те перебарщивали, сам никогда не перепивал, да и вообще, было видно, что он намного адекватнее своих собеседников. Однако тогда он повел себя как свинья.

– Привет, красавица – он подсел рядом с Аделаидой и похотливо посмотрел на нее, а она повернулась к нему спиной и, глубоко вздохнув, поздоровалась. – Наш Вилли тебе приглянулся? – сказал он и подмигнул мне.

В тот момент мной овладела немая злость. Я хотел сломать о его тупую башку бутылку бурбона, но, кроме того, что мне этого не позволяла работа и закон, что-то изнутри не давало мне этого сделать: скорее всего, страх того, что он наговорил все это не просто так.

– Чего ты хочешь, Брок? – Аделаида повернулась к нему, а мое сердце забилось быстрее: она знала его имя.

– Тебя и небольшую скидку. Я же твой лучший клиент, детка. Всего один раз. Просто ты такая красивая, а с зарплатой опаздывают. Что скажешь?

Злость не пропала, к ней лишь присоединилась обида. Я думал, передо мной сидит ангел, а она оказалась проституткой… Да, Билл, в первый раз я влюбился в проститутку.

– Цены для всех одинаковы – угрюмо сказала она. – Я и так беру немного.

– Эххх… Я думал, что не из этих «всех».

– Сегодня – да.

Она стала темно-красной, словно кровь окрасила ее кожу изнутри. Не было ясно, что это значило, но некоторые догадки у меня были. В ее глазах появился стыд: она не хотела, чтобы мне стало известно о ее работе. Наверняка, она бы ушла, и больше я ее никогда не увидел, но все же ей было приятно забыть грязный мир плотских утех и хотя бы на часок побыть такой, какой хотела.

– Ну пойдем, что же делать – Брок направился к двери. – Я подожду на улице.

Может, мне и не стоило этого делать, но я не сдержался.

– Эй, стой – я подошел к Броку, стоящему у двери. – Не трогай ее, ладно?

Мне не хотелось говорить это громко, но я фактически накричал на него.

Ситуация стала нагнетаться. Аделаида сразу же кинулась к нам и, схватив меня за руку, нервно сказала:

– Что ты делаешь? Это не твое дело, уходи. – Она сказала это как-то сухо, совсем не так, как я ожидал. Я был глупым романтичным юношей, и мне казалось, что таким образом она меня зауважает.

– Ты что, влюбился? – Брок рассмеялся. – Ну ты даешь, парень, ну ты даешь…

Мной овладело бешенство. Он как будто был слепым и бесчувственным. Я не мог принять тот факт, что со мной не считаются, что люди могут быть жестокими и поверхностными. Было невыносимо, что Брок, ясно видя мое беспокойство, беспечно смеется, превращая все в шутку, издеваясь надо мной при ней. Тогда вынес вердикт резко, с закрытыми глазами, опираясь на свое отличное зрение. Мне хотелось ударить его, и, несмотря на то, что еще с тех лет я был очень крепким, завалить стокилограммового мужика не мог. Кроме всего этого, в глубине души я понимал, что Брок ни в чем не виноват, и если бы я увидел его с другой проституткой, мне было бы все равно.

– Я не могу тебе помешать сделать то, что ты хочешь, но могу попросить Грега запретить тебе приходить сюда, а мы оба знаем, что у тебя денег не хватит ходить в другие бары – я подошел и встал к нему вплотную. – Клянусь, если ты еще раз к ней подойдешь, то больше никогда не зайдешь в это заведение. Выбирай.

Улыбка пропала с лица Брока. Он, сдерживая злость, хриплым, но ясным голосом сказал:

– Будь вместо тебя любой другой, я бы сломал ему челюсть, Верджил Маккой. – С этими словами Брок вернулся к своему столику, где его ждали, таращась в мою сторону.

– Ну что ж такое – Аделаида суетливо побежала к Броку. – Прости, я не думала, что так получится…

– Ты не виновата, парень влюбился, наверное…

Они говорили о чем-то, а я стоял как вкопанный, молча наблюдая за ними издалека.

Иногда, когда долго смотришь на одну точку, находясь при этом в урагане эмоций, портрет словно начинает отдаляться, голова начинает кружиться, а к горлу приближается тошнота… Мне всегда не нравилось, когда рядом со мной открыто обсуждали меня же. До сих пор считаю это оскорбительным и неуважительным, но в тот день меня наполняли очень противоположные эмоции. Я просто стоял, переживая очень паршивые мгновения, молча наблюдая, как Аделаида, попрощавшись с Броком, быстрым шагом сердито подходит ко мне.

– Зачем ты так сделал? Не тебе меня судить или защищать, или… – она снова начала заикаться, не сумев найти слов.

– Не спеши, я принесу тебе воды…

– Да пошел ты! – крикнула она, ударив меня сумкой по плечу. – Кем ты себя возомнил!? Я сама решаю, как жить и чем заниматься. Ты только что лишил меня денег, а мне еще за аренду платить. – Ей было больно, обидно, стыдно, неприятно и… Одним словом, очень плохо.

– Держи. – Она хотела уйти, но я схватил ее руку и протянул деньги. – Возьми, но взамен выслушай меня, прежде чем уйти.

– Бери свои деньги обратно, мне не нужна милостыня. – С этими словами она открыла дверь, но мои слова остановили ее.

– Всего лишь компенсация за ущерб. Возьми, прошу тебя – закричал я ей вслед.

Она, молча посмотрев на меня несколько секунд, взяла деньги и положила их в сумочку. Я стоял и смотрел на нее, не зная, что сказать. Хотелось найти слова, которые могли успокоить ее, дать надежду и силы, но после некоторого времени молчания я еле выдавил из себя фразу: «Пожалуйста, больше так не делай».

Она сразу же повернулась и ушла. Я стоял, смотря ей вслед, истязая себя изнутри из-за того, что не смог найти правильных слов. Не представляешь, как больно было провожать ее взглядом, узнавать что-то новое об окружающем мире, как трудно было идти к Броку и просить прощения… А ведь он улыбнулся, похлопал меня по плечу и сказал: «Я сам виноват, чувствовал ведь, что она тебе понравилась».

Я бы часами мог говорить о мире, о несправедливости и прочем, но важно лишь то, что с тех пор прошло много лет, а я все равно временами вспоминал ее: девушку, которая хотела жить в музыке… Порой мне даже казалось, что тогда я видел в ее глазах надежду, однако убил в мгновение ока. Каждый раз, перематывая время назад, я представлял себе то самое мгновение, когда ошибся, и создавал для себя другие варианты развития событий. Их было множество, но ни один не был настоящим.

В тот день я сделал несколько весомых выводов. В особенности, что есть категория людей, которая не продает себя или свое тело, а именно то хорошее, что в них есть, тем самым убивая надежду для окружающих и всего мира. Я понял, что быть хорошим человеком – большая ответственность, друг мой, а еще, что нужно пытаться воспринимать жизнь так, как считаешь правильным, или, по крайней мере, пытаться…

Домик в лесу

Часть первая

Занятная история, Вэл. Мне очень понравилась часть философии про музыку, как ты влюбился в проститутку и прочее, но особенно я оценил то самое первое предложение, которое ты так часто повторял. Мы не виделись больше двенадцати лет, и первое, что ты сделал – рассказал смазливую историю юности, но первое предложение рассказа меня неслабо впечатлило… Дело в том, что моя жизнь тоже началась со смерти моего любимого папаши, только вот он до сих пор жив физически и продолжает портить воздух леса, где стоит наш фамильный дом. О нем, кстати, я и расскажу после того, как выговорю то, что держал в себе последние полчаса: я очень рад нашей встрече, и мне очень приятно беседовать о том о сём, как в старые добрые времена, но… Как бы сказать, чтобы не звучало грубо… Я ждал встречи совсем другого формата, а еще почувствовал в мою сторону легкий негатив. Твои рассуждения о счастье, комментарии по поводу моей книги и пессимизма примитивны и высокомерны. Не обижайся, ты знаешь, что я никогда не умел сдерживаться и что у меня нет такого красивого лексикона, как у тебя, но всё же…

Начну-ка я с счастья. Ты изменился, Вэл: раньше был разумнее и не таким сентиментальным, как сейчас. Օтдаю должное тому, что ты не сошел с ума на войне, но всё равно не терпится сказать, что при нашем знакомстве ты был проницательным и смекалистым. Считаешь, что твоя теперешняя дерьмовая жизнь никак не влияет на восприятие твоего прошлого? Так вот, это чушь собачья. Это абсурд, потому что ты не можешь сравнивать, если не существуешь одновременно в двух временных отрезках и четко не воспринимаешь сразу два душевных и эмоциональных состояния. Понимаешь, это как гипноз. Когда я подвергну тебя ему, ты не будешь соображать и полностью пройдешь под мой контроль. Фактически, любая моя команда будет выполнена, например – отдать мне все твои деньги. Если я скажу тебе дать их мне, а потом прикажу проснуться, после транса ты не будешь ничего помнить, будешь считать себя таким же богатым, как до него, но это будет не так. Ровным счетом, ты не осознаешь, что сейчас всё твое мировоззрение, мысли, физиология и прочая хрень так сильно изменились, что ты не имеешь возможности нормально рассуждать насчет своего юношеского счастья. Ты пережил столько дерьма, что любое детское воспоминание будет для тебя самым лучшим.

Что касается моей книги, часть о сравнении – скорее факт, чем теория, ведь такова наша природа, физиология и психика, Вэл: красоту, радость и даже гребаную любовь мы познаем в сравнении. Если задуматься, вместо нас это делает наш мозг и в целом наш организм. Я не хочу вдаваться в подробности, потому что философские темы меня уже толком заколебали, но мне просто приперло высказаться о твоем высокомерии: ты был богатым и красивым, у тебя была любящая хорошая семья и готовое будущее, а вот я всего добился сам и пережил намного больше твоего. Только вот не надо так на меня смотреть. Может, ты и не всё мне рассказывал, но я знал тебя в тот период твоей жизни, когда твои дела шли в гору, а я медленно карабкался по ней, как альпинист-любитель, и если не веришь, то слушай внимательно, ведь я рассказываю тебе то, что для тебя всегда было загадкой.

До тринадцати лет я жил в столице с отцом и матерью. Она работала дизайнером, а отец – нейрохирургом в центральной больнице. Если не ошибаюсь, он был самым молодым нейрохирургом страны, за что его высоко ценили. Ты говорил, что не помнишь лица папаши, а вот я почти не помню своего, до того как он стал мудаком.

Всё началось с того, что его кинули собственные друзья. Родители тогда накопили много денег, чтобы открыть собственную клинику вместе с приятелями отца, но те забрали всё и испарились, оставив нас ни с чем, а заодно разрушили его карьеру, использовав на него какой-то компромат. Какой именно – я не знаю, но это не важно. Суть в том, что у отца забрали лицензию, а мать не могла в одиночку платить за шикарный дом, бассейн и прочие счета, потому нам пришлось переехать к деду, о котором, кстати, я впервые услышал именно тогда.