Цитаты из книги «Мартовские иды. Мост короля Людовика Святого (сборник)»

Мысль, что, лишившись красоты, ей не следует искать ничьей симпатии, проистекала из того, что она не представляла себе иной любви, кроме любви-страсти. А такая любовь, хотя она расходует себя в великодушии и заботе, рождает мечты и высочайшую поэзию, остается одним из самых ярких проявлений своекорыстия. Пока она не пройдет через долгое рабство, через ненависть к себе самой, через осмеяние, через великие сомнения, она не сможет занять место среди бескорыстных чувств. Многие, прожившие в ней всю жизнь, способны рассказать нам меньше, чем мальчик, потерявший вчера собаку.

Да, ее грехом была игра на сцене, но ведь всем известно, что есть даже святые из актеров – святой Геласий и святой Генесий, святая Маргарита Антиохийская и святая Пелагия.

не бывает двоих, которые любили бы друг друга одинаково сильно.

он сделал открытие, от которого никто не может вполне оправиться: что даже в самой совершенной любви один любит больше другого.

многие никогда бы не влюбились, если бы не были наслышаны о любви.

Что ты, милая Пепита, я думаю, письмо было прекрасное. Поверь мне, я знаю. Нет, нет, отчего же ему быть плохим? Пепита нахмурилась, подыскивая слово, которое положило бы конец разговору. – Оно не было… не было… смелым, – сказала она. И умолкла решительно.

Мудрость даже самых мудрых на свете людей несовершенна

Стиль – лишь обиходный сосуд, в котором подается миру горькое питье. Маркиза была бы изумлена, даже если бы ей сказали, что ее письма просто хороши, ибо такие авторы живут в благородной атмосфере собственного духа и те произведения, что поражают нас, для них почти обыденное дело.

в душе человека не иссякнут родники сомнения – даже в тех странах, где Инквизиция самую мысль вашу читает в глазах.

я напоминаю себе, что разум свободен, и гнев мой проходит. Разум легко утомляется и легко поддается страху; но нет числа тем представлениям, которые он порождает, а мы неумело стремимся их осуществить. Я часто слышал, как люди говорят, будто есть предел, дальше которого нельзя добежать или доплыть, выше которого нельзя возвести башню или глубже вырыть яму, однако я никогда не слышал, что есть предел для мудрости. Путь открыт для поэтов лучших, чем Гомер, и для правителей лучших, чем Цезарь. Нет мыслимых границ для преступления и для безумства. Это меня тоже радует и кажется мне необъяснимым чудом. Это же не дает мне сделать окончательные выводы относительно нашего человеческого существования. Там, где есть непознаваемое, есть надежда.