Если хорошенько подумать, то виновата во всей этой истории моя мама, а вернее – царившая семнадцать лет назад в нашем городе мода на старинные имена. Оно-то, конечно, с одной стороны и хорошо, что меня не назвали Феклой или Евстахией, к примеру, но и Василисой быть тоже как-то не в кайф. Особенно если учесть, что полностью произносить мое имя лень было даже школьным учителям, так что шла я по жизни Васькой, как соседский кот. Ну да ладно, вот родители моего одноклассника и вовсе учудили и обозвали сына в честь деда Лапанальдом, вот над тем бедолагой не то, что класс – вся школа потешалась, так что мне грех жаловаться, Васька звучит еще и неплохо. Куда хуже было то, что выпускной мы уже отгуляли, до сентября, а следовательно, до учебы в универе, оставалось еще все лето, вот родители и сослали меня в колхоз к двоюродной бабке Любе.

– Воздухом свежим подышишь, сил перед учебой наберешься, – уговаривала меня мама.

Папа сидел молча, не решаясь спорить, ибо мама у нас – леди даже не железная, а чугунная, пройдется паровым катком, раздавит и не заметит.

– Я бы лучше в Турцию, – робко заикнулась я.

– Ах, в Тууурцию, – угрожающе протянула мама. – С Зинкой, небось?

Зинку мама недолюбливала. Точнее, недолюбливала она большей частью Зинкину маму, Клару. Та вообще-то по паспорту была Клавдией Сергеевной, но давно уже переделала собственное имя в более, по ее представлениям, благородное, да и отчество отбросила. А самым лучшим способом нажить себе врага в ее лице было обратиться к ней "тетя Клава". Вот этого преступления Клара никому не прощала.

Ясное дело, ни в какую Турцию меня не отправили. И вместо Анталии я оказалась в чудном местечке под названием Козополье.

Романтика в Козополье, правду сказать, была. Особая, деревенская. По вечерам два раза в неделю – по вторникам и четвергам – козопольская администрация в целях экономии отключала на три часа электроэнергию. Причем, как узнала я спустя несколько дней, график этот был выработан после долгих споров и препирательств. Дело в том, что с шести до семи по центральному каналу транслировали сериал "Вечная любовь", пользующийся бешеной популярностью у прекрасной половины обитателей деревни, стало быть, свет в это время был необходим. Глава администрации о том уведомлен не был, потому первоначально в графике отключений значилось "с шести до девяти". Но следствием сего прискорбного факта явились многочисленные бытовые травмы несчастно мужика – грозная супруга, чей вес давно уже перевалил за центнер, доходчиво пояснила мужу, сколь сильно ее расстроила невозможность узнать, поцеловались ли Розита и Андреас во время пятнадцатого свидания. И пусть буквально в следующей серии выяснилось, что к поцелуям влюбленная пара так и не перешла, поскольку героиня дала обещание умирающей троюродной бабушке хранить целомудрие до свадьбы и позволять жениху только брать себя за руку, урок несчастный мэр запомнил накрепко.

Идею отключать свет с семи до десяти не поддержали уже местные мужики, поскольку как раз в девять на местном канале показывали любительские матчи между "Волками Козополья" и "Воронами Козопасья". Путем длительных и бурных дискуссий – а также нескольких драк – был достигнут компромисс: во тьму деревня погружалась с одиннадцати и до двух ночи. Мне, правда, непонятен был смысл такой экономии, поскольку как раз в это время деревенские жители укладывались спать, однако же администрация весьма собой гордилась и даже подала в область некую бумагу в расчете на премию.

Так вот, о романтике. Благодаря сей чудной экономии, я, как человек непривычный к раннему отходу ко сну и вообще сова городская обыкновенная, имела счастье буквально погрузиться в атмосферу прошлого при помощи чтения при свечах. Помимо свечей у бабы Любы имелся еще и карманный фонарик, но тому было отведено строго раз и навсегда определенное место на полочке у входной двери – исключительно из практичных соображений. Дело в том, что такое благо цивилизации, как санузел, в козопольских домах не предусматривалось. Видала я как-то рекламу спа-отеля в Тае, так там отдельно упоминался душ на свежем воздухе. Ха! Куда тому Таю до Козополья, у местных аборигенов такое спа в каждом доме. Ну и дощатая будочка для размышлений в углу участка, само собой. Неудобно, зато экологично. Хорошо еще, что на зимние каникулы меня драгоценные родители дышать свежим козопольским воздухом не отправляли, а летом ничего, жить можно.

Два раза в неделю, когда гас не только свет в домах, но и единственный фонарь на бабы-Любиной улице, я, чертыхаясь, шлепала через огород, светя фонариком себе под ноги и с осторожностью делая очередной шаг. Первый-то раз я промаршировала вполне себе бодро – ровно до тех пор, пока не споткнулась о поливочный шланг и не пропахала носом землю. С тех пор, наученная горьким опытом, я стала гораздо предусмотрительнее.

Еще романтизму добавляло бренчание на расстроенной гитаре местного ловеласа Вовки. Вовка беспощадно дергал струны и завывал хит лохматых девяностых "Дым сигарет с ментолом", а местные девицы млели. Причем ни горе-певцу, ни его дружкам, ни восторженным девицам темнота помехой не являлась. Они рассаживались на лавочках у клуба и "культурно проводили время". И ведь не придерешься же – действительно культурно: песни поют, анекдоты травят. Поскольку поблизости от клуба никаких домов не было, а были так называемый парк (несколько чахлых тополей и невесть как затесавшаяся среди них развесистая липа) и свалка за задним двором, то культурную молодежь никто со скамеек не гонял. Но вот разносящееся в полной темноте "Пьяный угааар качааает" меня изрядно напугало, когда я впервые вышла ночью во двор.

Меня парни тоже зазывали "посидеть на лавочке", а я обещала подумать. К общению с Вовкой и его друзьями я вовсе не стремилась, но не смотреть же телевизор с бабой Любой каждый вечер? Взятые с собой из города романы заканчивались, а иных развлечений в Козополье предусмотрено не было.

Здесь надо бы заметить, что я, как "городская", вызывала у парней повышенный интерес. Девицы же, случись им столкнуться со мной в местном сельпо, гордо именуемом "мини-мегамаркетом", здоровались через губу, но я не сильно расстраивалась и в подружки к ним не набивалась. Иной раз даже жалела, что вряд ли у меня получится незаметно сфотографировать их "вечерние туалеты", чтобы потом поржать вместе с Зинкой. Но если бы меня застукали за подобным занятием, то мне уж точно было бы не до смеха – козопольские бабы на расправу были скоры и круты – история с женой мэра тому подтверждение – а девицы от своих мамаш не отставали. Достаточно мне было и того, что при виде меня они переходили на другую сторону дороги, чтобы не здороваться. Смешно, ей-богу, на тех дорогах две тетки бабы-Любиной комплекции разминались-то с трудом, но девицы задирали носы, смешно щурились и делали вид, будто близоруки настолько, что в паре метров от себя ничего и разглядеть не способны. Я уж даже начала обдумывать идею презентовать им в качестве благотворительности по собаке-поводырю, ну или хотя бы по палке каждой. Остановила меня только мысль о том, что даже самые уродливые трости, типа той, с которой передвигался дед Никита, никто мне бесплатно не даст. А покупать их даже по оптовой цене я не была готова – перебьются, козы козопольские.

В тот четверг я уже привычно брела через огород к дому, как вдруг фонарик в моей руке пару раз мигнул и погас – видимо, батарейки сели. Я только успела порадоваться, что произошло это несчастье уже на обратной дороге и мне не придется искать отхожее место на ощупь, когда опять запнулась о злополучный шланг и, разумеется, упала. Ну да, с моим-то счастьем иного ожидать не приходилось. Фонарик вылетел из руки и откатился куда-то в темноту. Чертыхаясь, я принялась на корточках передвигаться по огороду, шаря по земле руками и радуясь, что споткнулась я около грядок с помидорами, а не у колючих кустов крыжовника. Найти фонарик надо было кровь из носу, иначе поутру меня ожидала знатная головомойка от бабы Любы, и без того любившей поворчать по поводу моих "городских замашек". Мысли о том, что она скажет, узрев утром раскуроченные грядки, отчего-то мою светлую голову не посетили. А зря, лучше бы я оставила поиски на светлое время суток. Так вот, пока я ползала, луна совсем скрылась за тучами. Вокруг установилась темень непроглядная. Ругаясь уже словами совсем неприличными, я постепенно продвигалась предположительно в сторону забора. А потом из темноты кто-то позвал меня:

– Василиса!

И этот кто-то определенно не был бабой Любой, поскольку голос принадлежал мужчине.

– Вовка, ты, что ли? – безрадостно спросила я.

Мысль о том, чтобы предстать перед первым парнем Козополья с содранными коленями и перепачканными руками, как-то не вдохновляла.

Если бы я соображала побыстрее, то догадалась бы, что никакому Вовке не разглядеть ничего в этакой кромешной тьме без прибора ночного видения – а таковых у козопольских парней не имелось. Но нет, в тот момент все мои мысли оказались заняты проклятущим фонариком, так что я продолжала безуспешно угадывать:

– Степка? Димка? Гарик?

Никто из вышеупомянутых парней не откликнулся, зато где-то рядом прошелестело потусторонним голосом:

– Василиса, иди сюда!

– И вовсе не смешно, – обозлилась я. – Лучше бы фонарик найти помогли, чем прикалываться. Спички есть?

Ответа на свой вопрос я не получила и, разозленная, поднялась на ноги, чтобы высказать шутникам все, что я о них думаю.

Вот только, сделав шаг, поскользнулась – даже думать не желаю, на чем именно – и, взмахнув руками, стала заваливаться на бок. Не упала я по той лишь причине, что кто-то меня подхватил. По глазам резануло ярким светом, и я зажмурилась, а когда проморгалась, то печально констатировала:

– Глюк.

– Милослав, – поправил меня густой сочный бас.

– Говорящий глюк, – печально вздохнула я и закручинилась.

И в самом деле, как мне было не опечалиться, если в паре шагов от себя я разглядела мужика в на редкость странной одежде. Похоже, глюк по имени Милослав подрабатывал в театре костюмером и получил зарплату реквизитом. А что, мама рассказывала, в девяностые практиковали подобное: платили работникам продукцией. Соседу дяде Лене вон выдали как-то килограмм гвоздей. А стоящий рядом со мной Милослав был обряжен – иного слова не подберу – в ярко-красную шелковую рубаху без пуговиц навыпуск и широкие штаны, заправленные в блестящие сапоги. А на дворе-то лето, между прочим. И пусть Козополье далеко не Анталия, но летом здесь теплую обувь все же не носили.

Глюк Милославский тем временем тоже меня разглядывал, пристально и не без удивления. А затем задал вопрос, блещущий оригинальностью:

– Ты кто?

Мда, не дело это, конечно, собственные галлюцинации этикету обучать, хотя, с другой стороны, кому как не мне этим заниматься? Раз глюк мой, то и ответственность за его поведение несу тоже я.

– Вообще-то в приличном обществе здороваться принято, – ехидно заявила я и тут же на себя рассердилась.

Ну действительно, с чего это я взяла, что попала в приличное общество?

– Здрасьте, – обиженно пробурчал Милослав. – Так кто ты?

Настырный какой! Но раз уж я взялась обучать его правилам поведения, то и самой хамить не стоит. Он-то мне представился.

– Василиса я! – заявила и тут же осознала абсурдность ситуации.

Как-то не припоминаю, чтобы пациенты психушек знакомились со своими галлюцинациями. С другой стороны, психов (во всяком случае, со справкой) среди моих знакомых не водилось, так что я могла о данном факте попросту не знать. Но Милославу и здесь удалось меня удивить. Он вытаращился на меня самым неприличным образом и выдал совсем уж неожиданное:

– Ты – Василиса? Да быть того не может!

Вот тут обиделась уже я. Чтобы мой личный глюк посмел сомневаться в моих же словах? Ну уж нет!

– Паспорт показать? – спросила я и тут же прикусила язык, вспомнив, что в санитарный домик ходить с документами как-то не догадалась.

– Погоди, Милослав, – раздался приятный голос с хрипотцой из-за моей спины. – Разобраться надо.

Я резко обернулась, чтобы посмотреть на говорившего, и поняла, что не избежать мне-таки знакомства с дядей-психиатром, если уж мне такие красавцы мерещиться стали. Мужчина был не слишком молод, но и далеко не стар – лет тридцати пяти, полагаю – высок, черноволос, голубоглаз и вообще впечатление производил на неустойчивую девичью психику очень сильное. Только теперь я догадалась, что это он, скорее всего, подхватил меня при падении. Догадалась и тут же посетовала на свою невезучесть: побывала в объятиях такого красавца и даже не успела прочувствовать всю глубину своего счастья.

– Итак, девушка, – обратился тем временем ко мне роковой мужчина, – вы утверждаете, что вы и есть Василиса?

Несколько озадаченная такой постановкой вопроса, я кивнула.

– Василиса.

– Да какая из нее Василиса, боярин? – всполошено запричитал Милослав. – Пугало она огородное, а не Василиса.

Я скрипнула зубами от злости. Нет, ну раз уж видения принадлежат эксклюзивно мне, то не могу ли я убрать противного типа, оставив только сказочного красавца? И процедила сквозь зубы:

– Сгинь! Провались, кому говорю!

– Малахольная! – шарахнулся от меня противный глюк, даже не подумав исчезать.

Какое, однако, неуважение! И не верит, и не подчиняется. Нет, как только вернусь в город, на йогу пойду. Ну или еще куда, где обучают управлению сознанием. Причем чужого мне не надо, мне бы со своим справиться.

– Милослав, – укоризненно произнес красавец со странным прозвищем, – людям надо верить.

– Ага, – прогундосил мерзкий глюк, – вот так поверишь кому, а потом ложек не досчитаешься.

– Каких ложек?

– Ну или вилок. Или еще чего в хозяйстве нужного. Ну уж нет, боярин, вы-то сами как пожелаете, а я доверять всяким-разным не намерен. Не то у меня положение, потому как ответственность на мне большая.

Дурацкое препирательство мне порядком поднадоело, и я решила вмешаться. Благо, и вопрос назрел, пусть и не больно важный.

– А почему у вас кличка такая странная?

– Какая кличка? – изумился Мужчина Великолепный.

– Боярин. Ведь не могли же родители вас в самом деле так обозвать. Хотя не мне о том судить, конечно, – стушевалась я.

Теперь уже оба глюка – прекрасный и противный – уставились на меня с одинаковым недоумением.

– А что я говорил? – на Милославской физиономии проступило редкостное самодовольство, отчего она стала еще противнее. – Как есть малахольная.

Желание стукнуть его кулаком по выдающемуся во всех смыслах носу было столь нестерпимым, что у меня даже руки зачесались, но я велела себе стоять спокойно. Мысль о том, что в присутствии привлекательного мужчины женщина должна выглядеть трепетной ланью, а не бой-бабой нам с Зинкой накрепко вбила в головы Клара.

– Ни один мужчина, девочки, не желает чувствовать себя слабаком, – поучала она нас, изящным постукиванием расписанного цветами и бабочками ноготка сбивая пепел с длинной тонкой сигареты. – Мужчины хотят быть принцами, но – только для принцесс. Читайте сказки, мои дорогие, там вся многовековая мудрость. Разве хоть одна принцесса сама перековывала коня? Так нечего и нынешним женщинам самостоятельно менять резину. И сражаться всегда доводилось именно принцам, а принцессы только хлопали ресницами и восхищались.

Клара знала, что говорила. Нынешний ее муж, Эдик, четвертый по счету, был всего на семь лет старше нас с Зинкой. Клару он обожал безмерно и выполнял все ее прихоти. Да и экс-мужья исправно снабжали бывшую деньгами, дарили дорогие подарки и мчались на помощь по первому зову. Оттого-то мы и внимали Зинкиной матери, затаив дыхание – когда еще услышишь откровения самого настоящего гуру? Подозреваю, она и в тот памятный вечер не стала бы делиться с нами своими секретами, если бы не бутылка мартини, приконченная ею в одиночку в честь временного освобождения от семейной жизни – Эдик с друзьями отправился на футбольный матч в соседнюю область и вернуться должен был лишь под утро.

Вовремя припомнив откровения Настоящей Женщины, я застыла столбом и похлопала ресницами в сторону Боярина, ожидая, когда он за меня вступится.

– Вообще-то, – медленно протянул красавчик, глядя на меня с непонятной жалостью, – я и есть боярин. Из славного рода бояр Беспределкиных, между прочим.

– А? – глубокомысленно выдала я, потом задумалась и дополнила вопрос. – Беспределкиных?

– Иван Алексеич, славный мой предок, беспределом на большой дороге занимался, – охотно пояснил Боярин. – Гра… кхм… неважно. А в бояре его пожаловал сам царь, когда по незнанию напал Иван Алексеич на карету, в коей друг царский ехал.