– Последнюю каплю все живые существа считают самой страшной, – поведал Силгур, – последняя капля воды говорит нам о предстоящей жажде, иногда смертельной, и только когда жажда становится реальной угрозой, приходит осознание собственной глупости, ведь живое существо не сделало ничего, чтобы этого не случилось. Оно не сохраняло свой источник и не искало нового. Оно приспосабливалось. Оно доверило своё будущее тому, чего не знает. Это осознание страшное, но короткое, ибо мало кто принимает свои ошибки в расцвете жизни, а особенно – когда близится смерть.

Последней каплей воды не потушишь огонь, который может превратиться в угрозу ужасного пожара, испепеляющего всё на своем пути. Это удел диких людей. Вашими руками появляется огонь. Вашими делами торжествует разрушение. Но без помощи природы и того, что создано не вами, вы не сможете созидать новое или бороться с разрухой, разрастающейся при содействии вами подобных. Но не всегда эта помощь будет вам доступна. Иногда природа уступает вашему разрушению и не позволяет вам его предотвратить, чтобы вы смогли получить только то, что устроили себе сами. Природа осознанно несёт вечную жертву, но это не означает, что она не может карать.

Последняя капля терпения рушит личную власть человека над собственной жизнью и всем тем, что в ней происходит. За пределы терпения выходит тот, кто больше не в силах справляться с самим собой. Выходя туда, мало кто может вернуться обратно. Остаётся только путь бесконечного сожаления. Каждый выбирает своё направление. Кто-то сожалеет о том, что столкнулся с непреодолимым барьером. Кто-то сожалеет о связи с людьми, причастными к его страданиям. Кто-то сожалеет о том, что потратил все свои силы на терпение. Существует масса вариантов, которые не несут в себе истины. А кто вообще по-честному нуждается в истине?

Считается, что последняя капля – палач. Все знают, но почти никто не признал, что последняя капля приносит божественное облегчение от тяжести, оставляемой её предшественницами. Последняя капля даёт определенность того, что вот-вот должно произойти. Она дарует свободу, которой важно уметь правильно распорядиться. Всё это предопределено судьбой, но превращено в заблуждение человеком.

– Альель поведал нам великую силу предпоследней капли, – продолжил Муниярд, – в момент, когда настаёт очередь упасть предпоследней капле, принимается роковое решение, что же будет дальше. Последняя капля – проводник к неизбежному.

– Ничего не понял, – сказал Руди.

– Предпоследняя капля обостряет до предела чувства страха, отчаяния, беспомощности. Она – невыносимость. В ней находится вся тяжесть пережитого ранее: всего того, что казалось лёгким и простым, но на самом деле ломало хрупкую природу существа. Но никто не знает, что за этой каплей будет последняя, дарующая облегчение. Каждый, переживая пытку ужаса, думает о том, сколько ещё придётся ждать, терпеть, находиться в смирении. Предпоследняя капля не оставляет человеку выбора. Этот миг определяет, что будет дальше и будет ли вообще что-либо.

– Я не хочу этого, – живо отреагировал Руди.

– Благо, для этого не требуется твоё желание, – ответил Силгур.

Остаток пути к месту Альель они прошли, не проронив ни слова. Слишком много было сказано до этого. «Лучше бы я ничего не знал», – думал Руди, пугаясь собственных фантазий, навеянных рассказами Силгура и Муниярда. Уллиграссор видел его страдания, вызванные страхом перед неизвестностью, но не смог придумать, как ему помочь, поэтому оставил всё как есть, делая вид, что ничего не замечает.

Преодолев Сизую пустошь, а затем череду нелёгких подъёмов и крутых спусков по Плачущим склонам, великаны остановились, словно им требовалось восполнить силы для чего-то сверхважного. Внезапная перемена, остановившая их стремительное движение к цели, встревожила Руди, который не знал, что их путь близился к концу. Вдали уже виднелись купола. «Лучше бы это был не конец… или… лучше бы это был конец», – окончательно запутался Руди.

Гальягуд и Вуррн неспешно готовились к сакральному действу. Мигурнок перебирал свои тайные снадобья, создавая питьё, которое предназначалось для Руди. За время ожидания он успел отдельно смешать некоторые экстракты для личного пользования вопреки запрету Гальягуда. Тот всегда ругал Мигурнока за создание зелья, усыпляющего разум. Соблазну хотя бы ненадолго слиться с пустотой, в которой проявлялось прекрасное забытьё, поддавались все, кроме Рарона и Вугго, презирающего Мигурнока за предоставленную им возможность и самого себя – за слабость, ибо несколько раз и он сам уходил туда, откуда не хотел возвращаться. Гальягуд гневался и просил для Мигурнока наказания свыше, ведь он был вынужден соревноваться за влияние над всеми ними с короткими иллюзиями, вызывающими непреодолимую зависимость.

В этот раз Гальягуд даровал ему своё прощение. Общие интересы принуждали их к примирению. Мигурнок постарался как никогда. Радость долгожданного обретения вдохновила его на создание чёрного, как смола, питья – небывалого по своей силе. Внутри себя, он сожалел, что не мог даже попробовать то, чем так гордился.

Рарон сидел у тающего ледника и как всегда молчал. Он никогда не говорил и не слушал. Таков был его удел.

Последними к месту Альель пришли Вугго и Сларгарт. На своих могучих плечах Вугго принёс тушу убитого им прекрасного оленя – самого сильного из всех, которые водились в тех краях. Без этой жертвы испытание предпоследней капли было невозможным.

Ещё тёплую тушу оленя Вугго дерзко сбросил с себя около небольшого тающего ледника. На тушу Силгур аккуратно положил Руди. Остальные выбрали для себя особые места и сели вокруг жертвенника, приготовив свои бубны.

Извлекая звуки из бубнов, они оживляли свои помыслы, взывали о помощи свыше и уходили в покой, который удерживал их сущность вне жизни и смерти ровно столько времени, сколько позволял Альель. Великий Отец их не баловал, но и не давал им обижаться на него за проявляемую им неумолимую строгость.

Положение Руди превзошло худшие из его фантазий: от туши убитого оленя невыносимо воняло, на его лоб капали те самые капли – холодные, резкие и острые, словно копья, в затылке и спине ощущалось неприятное блуждание тепла, выходящего из туши. Добрый Уллиграссор, вместе с остальными недобрыми и совсем злыми великанами, молча, без сожаления и сострадания созерцали за его муками. Их безучастность сводила Руди с ума, но он ошибся. В нужное время Мигурнок дал ему то самое питьё. Солёное на вкус, это питьё вызвало пугающее онемение сначала в языке, а затем и во всём теле. Окончательно теряя контроль над собой, он буквально поверил и всецело ощутил, как превращается в горстку праха, которую вот-вот развеет по всему Северу холодный и беспощадный ветер.

В должный час великаны стали бить в свои бубны. Каждому из них принадлежал собственный ритм, а их бубны имели завораживающие и неповторимые голоса.

Уллиграссор звучал быстро и резко.

Муниярд отличался тихим ритмом и спокойным звуком.

Вугго бил безжалостно и свирепо.

Сларгарт бил в такт Вугго, но делал это вполсилы.

Силгур тихо бил дважды, затем шёл один громкий удар, за ним следовала пауза, а потом ещё один тихий и два очень громких удара.

Мигурнок бил размеренно и неопределённо, но его бубен звучал красивее всех.

Вуррн издавал самый сложный, неведомый ранее слуху ритм, поистине спутывающий сознание. Голос его бубна был самым низким и глубоким. От его ударов у Руди подчас останавливалось сердце.

Гальягуд бил в свой бубен сразу же после удара Рарона.

Рарон бил в свой бубен, как только на лоб Руди падала капля. Это были самые громкие удары из всех. Рарон и его бубен доставляли Руди неописуемую муку, которая в разы превосходила страдания, вызываемые каплями, смрадом и неприятным теплом.

Одномоментно рухнуло то, что считалось незыблемым. Мысли, словно конструкции из спичек, ломались, разлетались, загорались, тем самым уничтожая смысл, которого, казалось, не было и не могло быть. Руди охватил ужас от потери контроля над собственным сознанием. Это был внутренний мятеж против самого себя. Рарон вызвал у Руди безумие. С первых ударов, именно его бубен изгонял здравый рассудок.

Пик мучений приближался стремительно и должен был вот-вот его окончательно уничтожить, как вдруг, в преддверии многострадального конца, очевидно после упавшей на него предпоследней капли, Руди провалился в давящую тьму. Согласно привычным убеждениям, это была сама смерть.

Тьма не была бесконечной. Невольно избежав смерти, Руди очнулся в окружении ослепляющего света. Этот свет был невыносим, ужасен и ненавистен ему. Руди лежал в небольшой, на первый взгляд пустой комнате, но в этой комнате происходило самое важное – то, что он поклялся никогда не забывать.

Он смотрел на белый потолок, затем нечто ужасное заставило его взгляд отчаянно метаться, в поисках необходимого. Ярко зелёный тазик находился на месте. Это был предмет первой необходимости и символ поражения. Насмешка судьбы оказалась как никогда жестокой – для человека, обладающего сверхблагополучием и властью, обычный дешёвый тазик оказался самым верным спутником жалкого остатка жизни.

Вечная тошнота выступила в роли безжалостного итога всего, что прожито и как прожито до этого. Ведь почему-то всё сложилось именно так. Попытки отыскать причину поражения могли бы увенчаться успехом, не несущим в себе ни малейшей пользы. Нетрудно найти массу причин и оснований, но с их появлением, как и прежде, не будет уверенного и безоговорочного, единого и нерушимого доказательства того, что среди них есть та самая – необходимая причина. Приняв своё поражение, сломленный человек понимает, что всё, кроме этой тошноты являлось неустойчивой и лишенной однозначного смысла условностью. И только светло зелёный тазик останется последней неоспоримой ценностью. В нём ненадолго задержатся остатки внутреннего мира того, кому он принадлежит. В отвратительном сиянии белых стен и потолка, ярко зелёный цвет снова и снова даст крошечную надежду на несправедливо короткое мгновение облегчения.

Руди узнал эту комнату. Он хорошо помнил и тазик, который не раз держал в своих руках. Правда, в его памяти символом того ужасного времени остался тазик жёлтого цвета – не такой красивый и не такой маленький.

Давящая тьма подбросила его в период детства. Всё происходящее с ним, много лет назад случилось с его мамой. Это было место, где она в страшных муках доживала свои дни. Последний раз он виделся с ней за две недели до её смерти. Тогда она попросила его подойти ближе и немного постоять у окна – так ей было удобнее его рассмотреть. Потом Руди не мог забыть те жуткие, совершенно чужие, глаза. Она никогда не была такой. Казалось, что Руди уже был ей не настолько важен и совсем нелюбим. С этой обидой он никак не мог расстаться. Неосознанное предчувствие потери заставило его по-своему обороняться. Оставшиеся две недели он ничего о ней не слышал и принципиально не спрашивал у старших, но Руди прекрасно помнил, что светло зелёный тазик появился в день, когда она умерла.

Боль потери, державшая Руди за горло несколько десятков лет, смешалась с физической болью его матери. Ничего подобного, к его счастью, ему не приходилось испытывать прежде. Руди ждал, когда же, наконец, упадёт последняя капля терпения, за которой следовало заслуженное освобождение от мук. Положение, в которое он угодил не по своей воле, было невыносимым и буквально сводило его с ума. Боль во всём теле не становилась сильнее, но с каждой секундой мука терпения убивала всё, что оставалось при нём, начиная с надежды. И как только пределы его возможностей были повержены, обессиленный Руди провалился во тьму облегчения.

Обретение свободы от материнской боли, ставшей частью его жизни, не являлось завершением испытания Руди. Повелевающие им силы бросили его в эпицентр большого праздника, который он не так давно пропустил. Перед ним представали радостные лица, выныривающие из мрака ему навстречу. Вокруг царила атмосфера восхищения – многие, если не все, пребывали в томительном предвкушении долгожданного события. Пространство сотрясал гул сотен голосов и щёлканья фотоаппаратов. Вспышки, одна ярче другой, создавали космическое ощущение звёздного мерцания на пути к триумфу. Он чувствовал себя легко, и только предчувствие чего-то славного, приятно щекотало его нервы. И когда это «славное» было уже близко, его глаза ослепила вспышка, вслед за которой жгучая боль стремительно расползлась по всей его спине. Затем наступила тьма.

Вспышка, и он снова вернулся в сознание. Руди не мог ничего предпринять и только наблюдал, как над ним тревожно суетились врачи. За его жизнь боролись в единственной дряхлой на весь город карете скорой помощи. Этот эпизод пару раз показывали по телевизору. Вспышка, и он снова оказался во тьме, но ему не стало легче. Боль была совершенно иной.

Вспышка, и всё разлетелось вокруг. Дряхлая карета скорой помощи взорвалась по пути в клинику. Вспышка, и опять наступила тьма. Та самая тьма освобождения.

Из тьмы его выманил голос любимой Авроры. Она склонилась над ним, держа его левую руку.

– Мне плохо, – чуть слышно произнёс Руди, – очень плохо. Я больше не могу терпеть.

– Оставь терпение здесь, – ответила Аврора, – от него вся беда.

– Беда не в этом, – возразил Руди.

– Ты прав сынок, беда совершенно в другом, – сказала его мать, которую он не заметил сразу.

Мать стояла в стороне. Подойдя ближе, она тихо склонилась над ним, взяв его правую руку.

Вокруг царила благостная тишина. Северные аборигены, устроившие Руди невыносимые муки, исчезли. Он лежал на чужой холодной земле, а рядом с ним находились лишь те, кого на самом деле уже не было. Несмотря ни на что, Руди испытывал выстраданное им счастье.

– Отдай мне свою боль, – просила Аврора.

– А мне отдай свою печаль, – просила мать.

Они крепко обняли его, а после подняли его ослабленное тело и перенесли за белый холм, где для него уже была вырыта глубокая яма. Бережно уложив Руди на уготованное ему место, Аврора и мать поднялись, превратившись в две громадные тёмные фигуры, закрывающие его от внешнего мира.

– Мы спасём тебя, Руди. Ты будешь спрятан здесь навечно, и только мы будем знать, где тебя найти. Я всегда буду рядом, как и мать твоя. Вдвоём мы будем стеречь твой покой. Позволь нам это.

Горсть за горстью они бросали на него землю. Руди не мог и не хотел сопротивляться. Глядя на мать и Аврору, он вспоминал все его мечты о них. Испытание подвело его к обретению того, чего Руди так сильно желал.

Исполнение желания, согласно неписанным правилам, не даёт гарантии удовлетворения человека желающего. Его угнетало понимание, что они будут рядом с ним, но сам он больше не сможет их видеть. За эту короткую встречу, он рассмотрел мать. Ему посчастливилось ощутить близость с ней. Черты её лица, её голос и тепло, за годы жизни без неё, в памяти Руди не удержались. Вместо них он берёг ту самую обиду, полагая, что тогда – в конце своей жизни, она от него отказалась. Ему не хотелось расставаться с тем, что он видел и чувствовал.

Как и было обещано, мать и Аврора спрятали Руди неизвестно где. Защита и покровительство двух главных женщин его жизни стали для него последним бесценным обретением. Всецело отдаваясь таинственному процессу, Руди не задумывался над наиболее важным моментом, о котором ни при каких обстоятельствах нельзя забывать. Ожидание, где бы оно не возникло: в реальности или сладкой мечте, не даёт никаких гарантий. Даже в мире грёз Руди начал задыхаться, находясь глубоко под землей. Ни мать, ни Аврора не предупредили его, что своими руками они забросили его в смертельную ловушку.

Скованный холодными тисками собственной могилы, Руди вновь принял ужасную муку, которая казалась ему последней. В этот раз умирал именно он. По иронии судьбы, Руди с детства боялся удушья. Очередная из изобилия его фобий возникла после случая, когда он подавился огромной долькой персика, которой не желал делиться со своей няней. Тогда у него хотя бы оставалась надежда на то, что эту дольку из него выбьют, и он продолжит свою праздную жизнь. Рядом с ним всегда была спасительная рука, достающая его из критических ситуаций. Руди располагал всем необходимым для праздной жизни до конца своих дней, но в один момент, он наотрез отказался от всего этого ради рокового приключения. В роковой час прежней спасительной руки уже не было, но возникли спасительные рога.

Холодная земля над Руди начала сотрясаться. Нечто огромное и агрессивное упорно раскапывало свежую насыпь. Не успев испугаться, Руди стремительно вынырнул из-под земли и оказался высоко над нею. Из могилы его достал тот самый жертвенный олень, убитый злым Вугго. Авроры и матери больше не было. Они исчезли, не сдержав обещания.

Полуживой и окончательно обезумевший Руди повис на громадных рогах. Олень-спаситель нёс его в сторону гигантского ледника. Там, поднимаясь всё выше и выше на пик величественного Роткруфтинга, олень рвался к необыкновенному северному сиянию. Впервые Руди увидел неописуемую прелесть. Зелёная дымка казалась такой близкой, что будь у него возможность шевелиться, он смог бы протянуть руку и прикоснуться к настоящему чуду.