Цитаты из книги «Доктор Фаустус»

только это non plus ultra[138] ведет к предельной интенсивности драматично-теологического существования, то есть к ужаснейшей вине, а через нее – к последней и убедительнейшей апелляции к бесконечному милосердию.

полное неверие в прощение и милость, непоколебимая убежденность грешника, что он хватил через край, что никакое милосердие не простит его греха, – вот что такое истинное сокрушение, а оно – обращаю на это ваше внимание – наиболее близко к спасению, наиболее убедительно для милосердия. Согласитесь, что обыденно умеренный грешник весьма умеренно способен заинтересовать милосердие Божие. В этом случае акт милости лишен огня, низведен до ординарной процедуры. Посредственность вообще не живет теологической жизнью. Греховность, настолько порочная, что грешник совершенно отчаивается в спасении, – вот подлинно теологический путь к благодати.

Символами, дорогой мой, и приходится пробавляться, говоря об аде, ибо там все прекращается – не только словесные обозначения, но и вообще все, – это даже главный его признак, существеннейшее свойство и одновременно то, что прежде всего узнает там новоприбывший, чего он поначалу не может постигнуть своими, так сказать, здоровыми чувствами и не желает понять, потому что ему мешает разум или еще какая-нибудь ограниченность понимания, – словом, потому, что это невероятно, невероятно до ужаса, хотя по прибытии ему как бы вместо приветствия в самой ясной и убедительной форме сообщают, что «здесь прекращается все» – всякое милосердие, всякая жалость, всякая снисходительность, всякое подобие респекта к недоверчивому заклинанию: «Вы не можете, не можете так поступить с душой».

Неужели ты веришь в такую чепуху, в ingenium[133], ничего общего не имеющий с адом? Non datur![134] Художник – брат преступника и сумасшедшего. Думаешь, когда-либо получалось мало-мальски порядочное произведение без того, чтобы творец его познал бытие преступника и безумца!

кому-то, наверное, всегда приходилось быть больным и сумасшедшим, чтобы избавить других от этой необходимости. И когда сумасшествие становится болезнью, определить не так-то легко.

Тот, кому от природы дано якшаться с искусителем, всегда не в ладу с людскими чувствами, его всегда подмывает смеяться, когда другие плачут, и плакать, когда они смеются.

Есть люди, с которыми нелегко жить и которых невозможно покинуть.

Кто верит в черта, тот уже в его власти.

в конечном счете наивность лежит в основе бытия как такового, любого бытия, даже самого сознательного и сложного.

Юность – единственно правомерный мост между цивилизацией и природой, она, так сказать, предцивилизованное состояние, из которого берет свое начало вся буршикозно-студенческая романтика, – доподлинно романтический возраст.