The Love Song of J. Alfred Prufrock
(Tomas Eliot)

 
S’io credesse che mia risposta fosse
A persona che mai tornasse al mondo,
Questa fiamma staria senza piu scosse.
Ma percioche giammai di questo fondo
Non torno vivo alcun, s’i’odo il vero,
Senza tema d’infamia ti rispondo.
Let us go then, you and I,
When the evening is spread out against the sky
Like a patient etherized upon a table;
Let us go, through certain half-deserted streets,
The muttering retreats
Of restless nights in one-night cheap hotels
And sawdust restaurants with oyster-shells:
Streets that follow like a tedious argument
Of insidious intent
To lead you to an overwhelming question…
Oh, do not ask, «What is it?»
Let us go and make our visit.
In the room the women come and go
Talking of Michelangelo.
The yellow fog that rubs its back upon the window-panes,
The yellow smoke that rubs its muzzle on the window-panes,
Licked its tongue into the corners of the evening,
Lingered upon the pools that stand in drains,
Let fall upon its back the soot that falls from chimneys,
Slipped by the terrace, made a sudden leap,
And seeing that it was a soft October night,
Curled once about the house, and fell asleep.
And indeed there will be time
For the yellow smoke that slides along the street,
Rubbing its back upon the window-panes;
There will be time, there will be time
To prepare a face to meet the faces that you meet;
There will be time to murder and create,
And time for all the works and days of hands
That lift and drop a question on your plate;
Time for you and time for me,
And time yet for a hundred indecisions,
And for a hundred visions and revisions,
Before the taking of a toast and tea.
In the room the women come and go
Talking of Michelangelo.
And indeed there will be time
To wonder, «Do I dare?» and, «Do I dare?»
Time to turn back and descend the stair,
With a bald spot in the middle of my hair —
(They will say: «How his hair is growing thin!»)
My morning coat, my collar mounting firmly to the chin,
My necktie rich and modest, but asserted by a simple pin —
(They will say: «But how his arms and legs are thin!»)
Do I dare
Disturb the universe?
In a minute there is time
For decisions and revisions which a minute will reverse.
For I have known them all already, known them all:
Have known the evenings, mornings, afternoons,
I have measured out my life with coffee spoons;
I know the voices dying with a dying fall
Beneath the music from a farther room.
So how should I presume?
And I have known the eyes already, known them all—
The eyes that fix you in a formulated phrase,
And when I am formulated, sprawling on a pin,
When I am pinned and wriggling on the wall,
Then how should I begin
To spit out all the butt-ends of my days and ways?
And how should I presume?
And I have known the arms already, known them all—
Arms that are brace leted and white and bare
(But in the lamplight, downed with light brown hair!)
Is it perfume from a dress
That makes me so digress?
Arms that lie along a table, or wrap about a shawl.
And should I then presume?
And how should I begin?
Shall I say, I have gone at dusk through narrow streets
And watched the smoke that rises from the pipes
Of lonely men in shirt-sleeves, leaning out of windows?…
I should have been a pair of ragged claws
Scuttling across the floors of silent seas.
And the afternoon, the evening, sleeps so peacefully!
Smoothed by long fingers,
Asleep… tired… or it malingers,
Stretched on the floor, here beside you and me.
Should I, after tea and cakes and ices,
Have the strength to force the moment to its crisis?
But though I have wept and fasted, wept and prayed,
Though I have seen my head (grown slightly bald) brought in upon a platter,
I am no prophet – and here’s no great matter;
I have seen the moment of my greatness flicker,
And I have seen the eternal Footman hold my coat, and snicker,
And in short, I was afraid.
And would it have been worth it, after all,
After the cups, the marmalade, the tea,
Among the porcelain, among some talk of you and me,
Would it have been worth while,
To have bitten off the matter with a smile,
To have squeezed the universe into a ball
To roll it towards some overwhelming question,
To say: «I am Lazarus, come from the dead,
Come back to tell you all, I shall tell you all» —
If one, settling a pillow by her head
Should say: «That is not what I meant at all;
That is not it, at all».
And would it have been worth it, after all,
Would it have been worth while,
After the sunsets and the dooryards and the sprinkled streets,
After the novels, after the teacups, after the skirts that trail along the floor—
And this, and so much more? —
It is impossible to say just what I mean!
But as if a magic lantern threw the nerves in patterns on a screen:
Would it have been worth while
If one, settling a pillow or throwing off a shawl,
And turning toward the window, should say:
«That is not it at all,
That is not what I meant, at all».
No! I am not Prince Hamlet, nor was meant to be;
Am an attendant lord, one that will do
To swell a progress, start a scene or two,
Advise the prince; no doubt, an easy tool,
Deferential, glad to be of use,
Politic, cautious, and meticulous;
Full of high sentence, but a bit obtuse;
At times, indeed, almost ridiculous—
Almost, at times, the Fool.
I grow old… I grow old…
I shall wear the bottoms of my trousers rolled.
Shall I part my hair behind? Do I dare to eat a peach?
I shall wear white flannel trousers, and walk upon the beach.
I have heard the mermaids singing, each to each.
I do not think that they will sing to me.
I have seen them riding seaward on the waves
Combing the white hair of the waves blown back
When the wind blows the water white and black.
We have lingered in the chambers of the sea
By sea-girls wreathed with seaweed red and brown
Till human voices wake us, and we drown.
 

Четыре квартета
(Томас Стернс Элиот)

1. Бёрнт Нортон

 
1.1
 
 
Настоящее и прошлое, впрочем,
будут происходить и в будущем,
как грядущее посещало прошедшее.
Значит, время всегда настоящее
и оно никогда не приходит,
не свершившееся есть абстракция,
будем наблюдать, что происходит,
нам даётся, лишь возможная акция.
Только в области размышлений,
желаемое и уже наставшее,
оседают в памяти без промедлений
и приводят на грань настоящего.
Шаги по тропам нехоженым,
к не открытым ещё дверям,
как слово чьё-то тревожно,
бьет по моим мозгам.
Не беспокойте прах розовых лепестков,
тогда сад заполнят отголоски иные.
Поспешим за поворот, где щебет скворцов.
Может и нам суждено пойти за ними?
В наш первый мир и первые двери,
с обманной песней скворца
и незримо в это поверив,
войти и оставить сердца.
В осеннем тепле, сквозь воздух звенящий,
птица зазывала словно в ответ,
мы невесомо ступали по листве опавшей,
под музыкальный в кустах сюжет.
Незримые взгляды пересекались,
казалось, на розы глядел кто-то тут.
Хозяева будто в гостях оказались
и шли посмотреть на высохший пруд,
который был окружён кустами самшита.
Высох бетон, порыжел по краям,
а ведь был заполнен солнечным светом,
там кротко рос лотос, словно бурьян.
Когда-то поверхность под лучами света,
блистала и мы стояли, отражаясь в воде,
тучи уходили и пруд опустошался следом,
лишь детский смех из кустов доносился везде.
«Смелее.», – Человеку вторила птица,
не выжить в слишком реальной жизни.
Прошлое и будущее уже не случится,
мы только в настоящем, на грани мысли.
 
 
1.2
 
 
По ось в грязи телега застряла,
скрип ободов, кровь в аорте рыдала,
поклажи с чесноком, сапфиром упали,
а рана забытой войны стонала.
Жизнь по вращению звёзд читаем,
по кольцам дерева года считаем.
Стоим себе в свой малый рост,
вступив на шаткий жизни мост
и слышим топот беглецов,
бежит кабан от гончих псов.
Погоня длится средь веков
под взором звёзд, других миров.
В застывшей точке вращения мира,
ни плоть, ни бесплотность, ни туда, ни сюда,
есть движение, нет остановки ритма,
встречаются прошлое с будущим в точке всегда.
Можно сказать, мы где-то были, но где?
Как долго? Время в точке не поместить!
От житейских желаний свободу в судьбе,
от страха и состраданий не оградить.
Светом разума, белым, спокойным,
от воли своей и чужой благодать,
без движений внимание полное,
отрешённость нельзя толковать.
Постигнуть новый и старый мир,
ощутить их неполный восторг,
погрузившись в частичный кошмар,
с учетом будущих и прошедших снов,
слабостью ненадежного тела солгать,
спасти человечество от проклятия неба.
В прошлое и будущее не вынести плоть,
сознанию не остаётся места и следа.
Сознавать, значит не зависеть от времени,
помнить себя среди роз, но без бремени.
Миг под ливнем, запах ладана при курении,
время в настоящем покоряется временем.
 
 
1.3
 
 
Мрак между прошлым и будущим правит без света,
он облекает тело прозрачным покоем,
тень постигает неизменность, эфемерная красота
очищает душу во мраке ночи и такое
лишает ощущений, отрешает любовь от суеты.
Не избыток и не угасание, а мерцания,
рассеянная вялость чередует пустые мечты.
Напряжённые лица, сменяют смятения,
словно клочья бумаги, ветер крутит людей,
между прошлым и будущим.
Вихрь продувает легкие до самых костей,
душ изнеможенных и немощных.
В блеклом воздухе очень вялые души,
постепенно ветер выметает холмы,
Лондона, Хэмпстеда, Кемпдена, Патни.
Здесь мрак отступает за пределы тьмы.
Спускаемся ниже, делаем последний шаг,
в царство, где одиночество вечно,
в мир иной, в антимир, где внутренний мрак.
Там избавление от вещей безупречно,
отрешённость от чувств и мира грёз,
в неподвижном духовном мире,
где путь в никуда, к недвижимости звёзд.
Там прошлое и будущее стало едино!
 
 
1.4
 
 
Колокольный звон.
Время хоронит день.
Пустой небосклон,
от солнца укрывает тень.
Подсолнух есть солнечный лик для нас.
Уже зимородок устремился ввысь,
летящего мира свет не угас,
ответил светом на свет и затих.
 
 
1.5
 
 
Слова и музыка всегда в движении,
не после смерти и только во времени.
Речь умолкает, идут причитания
и слово обретает форму молчания.
Слова и музыка могут достигнуть
немоту бессмертной китайской вазы.
В вечном покое может сгинуть,
скрипичный ключ в кантиленой фазе.
А предшествующий финал и начало
сходятся вместе в начале кольца
и все это в настоящем настало,
до начала и после конца.
Слова всегда в настоящем движении,
надрываясь, трещат и тухнут,
иногда разрываются от напряжения,
от неточности гниют и гибнут.
Им не под силу стоять на месте, поныне,
их постоянно атакуют в пространстве,
вопли, упреки, осаждают в пустыне
призрак, орущий в загробном танце.
Громкая жалоба неутешной химеры,
движение есть подробность ритма,
как у лестницы перила, ступени,
а у слов существует рифма.
По сути, любовь не движение,
лишь причина его во времени.
Вне времени и вне желания,
есть лишь одно стремление.
Вырваться на истинный путь
из небытия в бытие,
неожиданно солнечный луч,
сотрясает смехом детей,
в листве затаивших свой восторг.
Скорее, сюда, к причалу.
Нелепым становится времени срок,
между концом и его началом.