Мы все в той или иной степени заложники придуманных мифов. Людям привычно жить в окружении легенд, знакомых с детства. Их тайное покровительство и постоянное присутствие подменяет нам зачастую живые связи и подлинное общение. Маленькие домашние алтари в их честь, разные годовщины и дни памяти – это попытка отстраниться от реальности, которая нестерпимо груба, попытка приблизиться к абсолюту, как бы далеко он ни обретался и ни был недоступен. Поэтому пафос сохранения и сбережения культуры мне лично хорошо понятен. Но тут какая-то совсем другая история. История страсти исследователя и биографа, которая буквально захватывает тебя сразу, как только ты переступаешь порог первого полутемного зала и идешь по извилистому лабиринту судьбы Марии Анны Софии Кекелии Калогеропулус, известной под именем Марии Каллас. И дело не только в изысках дизайна и содержательности экспозиции, хотя все было подобрано с огромным вкусом и дотошной музейной тщательностью: вот свидетельство о рождении, вот первая афиша с ее именем, вот фото, на которой она выглядит аппетитной толстушкой в белой нейлоновой кофточке. Типичная секретарша в офисе средней руки. Неужели она была такой когда-то? Да была. И впервые вышла на сцену, наряженная в какие-то бесформенные балахоны или утопающая в кружевной пене по оперной моде тех лет, похожая в них на всех провинциальных примадонн разом. Но голос…

В этом, на мой взгляд, и состояло главное know how выставки: ты подносишь маленький транзистор к узкой щели в стене, и у тебя в наушниках начинает звенеть и вибрировать голос Каллас. Вначале сквозь помехи и царапание патефонной иглы, потом записи станут чище и технически совершеннее, потом приобретут объем и стереозвучание. Но, в сущности, качество записи не имеет большого значения. Мы, как завороженные, идем на этот голос, как сквозь темный, дремучий лес. Он манит, волнует, пугает, обещает неземные радости, требовательно зовет откуда-то из музейной тьмы. В нем нет безмятежной сладости бельканто. На дне его слышится какая-то полынная горечь. Иногда он кажется хрупким и ломким, как хрусталь, а иногда зычным, как полицейская сирена. Но это голос, которому нельзя не подчиниться.

И вот один «Трубадур», а потом второй, третий… И «Медея» 1956-го года под управлением Бернстайна звучит совсем иначе, чем четыре года спустя в Ла Скала. И сорок пять минут «Нормы» – чистое блаженство для меломана. А еще «Тоска» в Гранд-опера, убийство Скарпио. И эти три глухих крика, как три удара ножом – «Mori», «Mori», «Mori». Что чувствовали зрители на спектакле, если даже сейчас в записи шестидесятилетней давности тебя охватывает озноб? Или сцена сумасшествия в «Лючии де Ламермур» в легендарной берлинской постановке 1955 года, когда дирижировал Герберт фон Караян. Завораживающее пение городской безумицы, рвущее, изматывающее душу.

Ты буквально видишь, как под воздействием великой музыки эта женщина меняется, преображается у нас на глазах. Не пресловутая диета, ни проглоченный по легенде солитер, а именно музыка делает Каллас ослепительно прекрасной. С этим ее чувственным ртом, запрокинутым профилем, похожим на клюв хищной птицы, с этими неописуемыми глазами, трагическими, всевидящими, всезнающими. Что она там прозревала в своем будущем? Какая «Сила судьбы» ее вела? Какая тайна терзала?

Если верить биографам, то голос стал покидать Каллас уже в конце 50-х годов. Петь, как раньше, она уже не могла. Надо было думать о том, как уйти со сцены красиво. Со своим мужем Менингини она была несчастлива. Греческий миллиардер Аристотель Онассис был более подходящей кандидатурой. К тому же она искренне его любила и надеялась обрести с ним женское счастье. Но этот мастер пиара и ценитель международных див предпочел другой вариант – вдову 35-го президента США, самую знаменитую на тот момент женщину планеты, Жаклин Кеннеди. Об их треугольнике исписаны тонны бумаги и сняты километры кинопленки. Не хочется повторяться. На выставке от него осталось несколько любительских кадров, где Онассис с Марией вдвоем нежатся на палубе яхты «Кристины», нисколько не смущаясь нацеленной на них камеры Грейс, принцессы Монако. И есть ее письмо, датированное ноябрем 1968 года, где она предсказала Онассису, что будет с ним и с ней. Все потом сбылось.

А голос звучит все глуше, все тревожнее. В нем все отчетливее слышны режущие ноты и какая-то печальная надтреснутость. Одна за другой выпадают из репертуара коронные партии, как драгоценные камни из оправы. Она не в состоянии больше их петь. Она то и дело отменяет спектакли. Она может только заученно улыбаться фотографам и менять туалеты, один роскошнее другого. Она цепляется за иллюзию нового начала – карьеры в кино. Ведь там не надо петь вживую? Всерьез увлеклась Пьетро-Паоло Пазолини, как когда-то Висконти. Ее тянуло к мужчинам, которым была не очень-то нужна. У тех, как правило, были другие интересы: кто-то хотел воспользоваться ее славой, кому-то требовалась ее протекция или имя. Стоит ли удивляться, что, в конце концов, она спряталась от всех у себя в квартире на авеню Мандель, 36, в Париже. Почти никого к себе не пускала, не отвечала ни на чьи звонки и приглашения. И только вечерами перед камином пыталась петь в полном одиночестве, стараясь потихоньку восстановить разрушенный стрессами и перегрузками голос.

Марчелло Мастроянни, который тогда снимал квартиру в том же доме, буквально под ней, рассказывал, как был невольным свидетелем этих попыток. Так инвалиды после ампутации учатся ходить на костылях. Что-то из этих ее записей тоже можно было услышать на выставке в Siene Musicale. Арию «О Mio Bambino Caro» Каллас поет с прилежанием ученицы выпускного класса музыкальной школы. А потом раздастся бешеный шквал аплодисментов в качестве подтверждения, что она еще жива. Но после смерти Онассиса в марте 1975 года ей жить было незачем. В экспозиции был полностью воспроизведен интерьер гостиной, где она провела безвылазно свой последний год, сидя на диване перед телевизором.

Тогда я пробыл на выставке общей сложностью четыре часа и вышел с твердой уверенностью, что должен пообщаться с Томом Вольфом. Хотелось увидеть человека, который все это собрал, издал, придумал аудио партитуру выставки, раздобыл редкие видеофрагменты и бесчисленные документы. После недолгих поисков контактов выяснилось, что Том живет в Париже и будет рад пообщаться со мной. Первое, что меня удивило, – его молодость. Из пресс-релиза следовало, что ему не больше 32 лет. Второй шок я испытал, когда услышал его голос в трубке – он превосходно, без акцента говорил по-русски. Мы встретились в тон-студии на рю Шатобриан, где он тогда заканчивал работу над документальным фильмом о Марии Каллас. Очень худой, с породистым, длинным лицом, похожий на королевские портреты Бурбонов, какими их рисовал Веласкес.

История Тома довольно необычная. Родился в Ленинграде, но вначале 90-х, когда ему не было пяти лет, родители переехали во Францию на пмж. Отсюда его русский почти без акцента. Детство провел в Париже, мечтал стать режиссером. Но с кино долгое время ничего не получалось. Предел возможностей – видеосъемки спектаклей в Театре Шатле и записи интервью со знаменитостями. На жизнь хватало, но творчества никакого. В какой-то момент решил все поменять – дом, работу, страну. Уехал в Нью-Йорк учиться на врача. Обычная логика: если с искусством не задалось, по крайней мере, должна быть профессия, которая будет кормить.

В Манхэттене, где Том поселился, было тоскливо и одиноко. Однажды проходил мимо МЕТа, где в тот вечер давали оперу Доницетти «Мария Стюарт». В главной партии Джойс Дитонато. Возвращаться домой не хотелось. Со времен Парижа он ни разу не был в театре. Почему бы не сходить? Купил самый дешевый билет за 10 долларов. Думал, что посмотрит первый акт и уйдет. Но тут какой-то импозантный господин предложил ему место рядом на привилегированных местах в dressing circle. «Мы с женой давно купили эти билеты, но она захворала и не смогла прийти».

– Это были роскошные места. Сцена как на ладони. Никогда я не получал такого удовольствия от музыки, голосов, постановки. Стыдно признаться, но это была первая опера в моей жизни. Когда я вернулся домой, то сразу же полез в YouTube искать другие записи Доницетти. И тогда я впервые услышал, как Мария Каллас поет Лючию де Ламермур.

– И что это было?

– Какое-то полное ошеломление. Я не мог поверить, что это возможно, что на такое способен человеческий голос.

– Вы хотите сказать, что вы не знали, кто такая Мария Каллас?

– Слышал имя. Ничего более. Я даже не представлял, чем она занималась и в какое время она жила. Поэтому, когда я стал погружаться в ее мир, слушать ее записи, узнавать подробности ее личной жизни, у меня не было чувства какой-то временной дистанции. Наше знакомство началось так стремительно и спонтанно, что очень скоро я стал ее воспринимать как близкую родственницу. Знаете, как бывает, вначале мы не жили вместе, но виделись часто, потом стали проводить время вместе все больше, потом съехались и стали вести общую жизнь. И даже до последних дней монтажа моего фильма я продолжал узнавать о ней что-то новое и неожиданное. Наверное, самое поразительное в этой истории – это ощущение духовной близости. Можно сказать, я встретил родную душу. При этом нас почти ничего не связывает. Вокруг меня никто ею не интересуется. Мои сверстники смотрят на это мою страсть с подозрением. Но это не имеет значение, во всем, что я делаю в память о Марии, есть «сила судьбы». La Forza del destino. Каллас любила про себя повторять, что она сама заложница и произведение собственной судьбы. В одном своем интервью, которое целиком войдет в наш фильм, она говорит: «Destiny is destiny, no way out» («Судьба – это неизбежность, тут выхода нет»). В общем, мы совпали абсолютно.

А дальше началось то, что на языке психиатров 50-60-х годов называется «синдромом Каллас». Тому Вольфу все время надо было ее слушать, добывать новые и все более редкие ее записи. Главным их поставщиком стал для него YouTube. Как человек деятельный и практический, он быстро проник в разветвленную сеть поклонников Каллас по всему миру – от Австралии до Бразилии с заходом в Европу и даже Сейшельские острова. Причем это люди самых разных возрастов: от очень немолодых, еще помнящих живую Каллас на сцене, до совсем юных. Один парень переписывал все ее старые пластинки и ставил на YouTube, чтобы все могли скачивать ее записи 40-х годов. Том вступил с ним в переписку. Выяснилось, что это австралиец двадцати с чем-то лет, который знает про Каллас все и с ходу может отличить «Норму» 1955-го года от «Нормы» 1961-го.

– Мне, конечно, было интересно узнать, кто он и откуда у него такие глубокие знания? Удивительно, но раньше он увлекался heavy metal, был самым настоящим metal punk. Курил наркоту с утра до вечера. Но однажды услышав голос Марии Каллас, влюбился в нее, стал слушать только ее, обрезал свои дреды, бросил наркотики и стал переписывать ее пластинки, рассылая по всему миру. И таких историй множество. Одновременно с моим любопытством и желанием узнать, кто такая Мария Каллас, подспудно во мне крепла уверенность, что это потрясающий сюжет для документального фильма. Режиссура, о которой я забыл уже и думать, вдруг снова поманила меня. Мне захотелось снять фильм об этой необыкновенной женщине, тем более что я оказался в эпицентре невероятного информационного потока, обрушившегося на меня как цунами. На моем пути все время стали появляться люди, которые хотели рассказать мне о Каллас, у которых были какие-то неизвестные документы, связанные с ней. Я постоянно открывал все новые и новые ее записи, считавшиеся утраченными. Поначалу у меня не было мысли ни о выставке, ни о книге, я думал о документальном фильме. Я прочитал все ее биографии, посмотрел все фильмы о ней, все доступные интервью. За несколько месяцев я получил полный обзор того, что сделано было до меня за последние 40 лет. Особенно меня интересовали документальные фильмы. Кстати, их довольно много. Но странное дело, в них доминируют голоса тех, кто высказывает свои суждения о Марии. А самые сильные моменты этих фильмов, когда она говорит сама.

– Я видел на выставке и ее письма к Онассису и Мененгини. Как вам удалось их найти?

– Они все сохранились у близких людей семьи Онассиса и Каллас. Просто ждали своего часа. Вообще, опыт мой работы над проектом «Maria by Callas» убедил меня, что ничего недоступного нет. Должно быть только желание.

– Ну а деньги?

– Да, конечно, это важно. Но, поверьте, не главное, большую часть проекта я делал на свои средства. Спонсора не было, никаких грантов не было. Мне все последовательно отказали. Проект держался только на моей воле и надежде. Только потом подключилось издательство Assolune, вознамерившись издать большой альбом, но материал был собран мой. И они не сильно потратились. Только в последний момент появился продюсер у фильма. А до того я записал самостоятельно более, чем 40 часов интервью с людьми, знавшими Каллас. Работа над ним растянулась на 3 года. И только отсмотрев их все вместе, я понял, что нет ничего сильнее и правдивее, чем собственные интервью Каллас. Поэтому от этих 40 часов в моем фильме почти ничего не осталось. И без них, наверное, не было бы ни фильма, ни выставки, ни книг. Многие интервью считались потерянными. Мне пришлось провести несколько суток в подвалах французского телевидения, роясь в пыльных коробках, предназначенных для уничтожения, потому что никто не знал, да и не слишком интересовался, что там. История повторится потом в Англии, в архивах на Би-би-си, и в США, и в Германии. Одна и та же ситуация: никто ничего не помнит, никто ничего не знает. Чувствуешь себя археологом и следователем-криминалистом одновременно. Что-то мне удалось обнаружить в частных архивах.

– И все-таки, какой итог у всей этой истории лично для вас?

– Как это не прозвучит странно и даже смешно, но я прожил четыре года с невероятной женщиной. Мне кажется, я знаю о ней все. Монтаж этого фильма как подъем в Гималаи, потому что из всего этого материала собрать фильм на 1. 50, не добавляя нигде чужих голосов, ни одного интервью. И найти равновесие между судьбой женщины и великой певицы – это подъем на какую-то немыслимую высоту. При этом подъеме у меня было ощущение, что мы были один на один все это время. Это связь на очень глубоком уровне: артистическом, личном, духовном… Я конечно, испытываю огромную благодарность всем, кто мне помог, но еще больше самой Марии Каллас за то, что она выбрала меня для этой работы. Потому что я убежден, все эти совпадения были неслучайны. И так это было невероятно сложно, натыкаться на все отказы, идти дальше и добиваться своего. Какая-то сила все время меня держала и не позволяла впадать в отчаяние.

Фильм «Maria by Callas» был куплен в 47 стран. Целый год Том Вольф ездил с ним по миру, представляя его на разных фестивалях и участвуя в гала премьерах. Благодаря ему миф о Каллас обрел новый масштаб и звучание. Параллельно он готовил к изданию еще и том ее писем, собранных в процессе работы над фильмом. Вначале книга вышла во Франции, потом в Италии. Теперь очередь дошла до России. Причем российская версия дополнена документами и рассказом о визите Марии Каллас в 1970 году в СССР по приглашению министра культуры Екатерины Фурцевой. Существует множество фотографий Каллас на фоне московских и ленинградских достопримечательностей. Есть ее фото в компании с нашими звездами Еленой Образцовой, Галиной Вишневской, Тамарой Синявской, Мстиславом Ростроповичем. Она думала о том, чтобы приехать выступить в Россию, где ее так радушно принимали. Не сбылось, не спелось. В график ее прощального тура с Джузеппе Ди Стефано не вписалась ни Москва, ни Ленинград. И, может быть, даже это к лучшему. Для своих российских почитателей великая легенда Марии Каллас осталась не омраченной зрелищем очевидного заката. Несмотря на шумный зрительский успех, рецензии на выступления дуэта были довольно кислые. Сама себе самый строгий критик, Каллас не питала иллюзий на счет перспектив на продолжение карьеры. Она знала, что это финал, и, по всему была готова.