Среди фотографий Том нашел несколько снимков с Вербецки. Вот он на школьных «Веселых стартах», пытается удержать яйцо на чайной ложке. Вот на Хэллоуине – увалень среди супергероев; вид у него несчастный. Том и Вербецки вместе играли в одной детской бейсбольной команде. На одном из снимков они сидят под деревом, улыбаются каждый во все свои тридцать два зуба, будто соревнуются, у кого улыбка шире; на обоих одинаковые красные бейсболки и футболки с надписью «Акулы». Вербецки выглядит более или менее таким, каким Том его помнил – белокурый, зубастый, разве что не настолько упитанный.

Одна фотография особенно «зацепила» Тома. Вербецки на ней снят крупным планом, вечером; им тогда было лет шесть-семь. Вероятно, это был День независимости, потому что в руке у Вербецки сверкает бенгальский огонь – сноп искр, чем-то напоминающий сахарную вату. Казалось бы, на фотографии запечатлена атмосфера праздника, но Вербецки смотрел в объектив со страхом, будто считал, что вряд ли следует держать так близко к лицу сыплющую искрами металлическую палочку.

Том и сам не понимал, чем зацепил его этот снимок, но он решил не убирать его в коробку вместе с другими фотографиями. Он забрал фото с собой и, спустившись с чердака, долго рассматривал его перед сном. Его не покидало ощущение, что Вербецки посылает ему какое-то тайное сообщение из прошлого, задает вопрос, на который только он, Том, может дать ответ.

* * *

Примерно в это же время Том получил письмо из университета с уведомлением о том, что с 1 февраля возобновляются занятия. Посещение лекций и семинаров, подчеркивалось в письме, не обязательно. Любой студент, желающий пропустить этот «особенный весенний семестр», может спокойно не возвращаться к учебе, не опасаясь финансовых или дисциплинарных санкций.

«Наша цель, – объяснял ректор, – в этот период всеобщей неопределенности продолжать функционировать в сокращенном масштабе, выполнять свою важную миссию обучения и проведения исследований, не оказывая чрезмерного давления на тех членов нашего сообщества, которые не готовы вернуться к учебе в настоящий момент».

Тома не удивило это заявление. За последние дни многие из его приятелей получили подобные уведомления из своих учебных заведений. Это была одна из мер по «возращению Америки к нормальной жизни», о которых президент объявил две недели назад. После Четырнадцатого октября в экономике наблюдался резкий спад, фондовый рынок рухнул, заметно снизились потребительские расходы населения. Эксперты с беспокойством прогнозировали «цепную реакцию банкротств, которые приведут к сокращению масштабов экономики», если не будут предприняты меры по выходу из кризиса.

– Прошло почти два месяца с тех пор, как нам был нанесен этот тяжелый и внезапный удар, – сказал президент в своем обращении к народу в вечернем телеэфире. – Мы еще не оправились от шока и горя, но это больше не должно служить оправданием пессимизма и социального паралича. Мы обязаны снова открыть учебные заведения, вернуться в свои офисы, на заводы и фермы и дать толчок процессу возрождения. Это будет не просто, произойдет не скоро, но мы должны прямо сейчас с чего-то начать. Каждый из нас обязан подняться и внести свою лепту в воскрешение страны.

Том хотел внести свою лепту, но, если честно, он не был уверен в том, что готов вернуться в университет. Спросил совета у родителей, но их мнения лишь явились отражением его собственных сомнений. Мама считала, что он должен остаться дома, может быть, походить на занятия в местный колледж, а в сентябре вернуться в Сиракьюсский университет; наверняка к тому времени ситуация прояснится.

– Мы до сих пор не знаем, что происходит, – сказала она ему. – Мне будет гораздо спокойнее, если ты останешься здесь, с нами.

– Думаю, тебе нужно вернуться, – сказал отец. – Какой смысл торчать здесь, ничего не делая?

– Это небезопасно, – настаивала мама. – А если что-то случится?

– Не говори глупостей. Там не опаснее, чем здесь.

– По-твоему, это должно меня успокоить? – спросила она.

– Послушай, – сказал отец. – Я знаю одно: оставшись здесь, он только и будет что шастать по барам и каждый вечер напиваться со своими дружками. – Он повернулся к Тому. – Я не прав?

Том неопределенно пожал плечами. Он знал, что пьет слишком много, и уже начал подумывать о том, что ему, возможно, требуется помощь специалиста. Но, чтобы объяснить причину своего пьянства, пришлось бы упомянуть Вербецки, а эту тему он ни с кем не желал обсуждать.

– По-твоему, в университете он станет меньше пить? – спросила мама. С тревогой и интересом слушал Том родителей, говоривших о нем в третьем лице, будто его вообще не было в комнате.

– Придется, – отвечал отец. – Пьянство с учебой совмещать невозможно.

Мама начала что-то говорить, но потом махнула рукой. Посмотрела на Тома несколько секунд, взглядом умоляя его о поддержке.

– А сам ты как считаешь?

– Никак, – сказал он. – Я в замешательстве.

В итоге на его решение повлияли не родители, а друзья. В последующие дни они один за другим сообщали ему, что отправляются в университеты, чтобы продолжить учебу во втором семестре: Пол – в ФМУ^[27], Мэтт – в Геттисберг, Джейсон – в Делавэрский университет. При отсутствии приятелей идея пребывания дома теряла свою привлекательность.

Мама стоически встретила его известие об отъезде. Отец ободряюще хлопнул по плечу.

– Ты – молодец. Справишься, – сказал он. Почему-то казалось, что в январе до Сиракьюса они ехали гораздо дольше, чем в сентябре, – и виной тому были не только снежные шквалы, которые периодически обрушивались на шоссе, превращая другие автомобили на дороге в призрачные тени. Настроение у всех было гнетущее. Том не знал, что сказать; родители вообще почти не разговаривали друг с другом. Так было и дома: мама – мрачная, ушла в себя, все думает о Джен Сассман, пытается осмыслить случившееся; отец – нетерпеливый, отвратительно жизнерадостный, излишне настойчиво уверял всех, что худшее позади и им просто необходимо жить дальше. Ладно, думал Том, хоть не будут глаза мозолить.

Родители не стали задерживаться, доставив сына в университет. Надвигалась снежная буря, и они хотели выехать до того, как она разразится. Перед уходом мама вручила ему конверт.

– Билет на автобус. – И обняла его, так крепко, что он даже немного испугался. – На всякий случай. Вдруг передумаешь.

– Я люблю тебя, – шепнул он ей.

Отец на мгновение прижал его к себе, как будто так, для проформы, словно они расстаются всего-то на пару деньков.

– Не скучай, – напутствовал он. – Студенческая жизнь дается только раз.

* * *

Во время того «особенного весеннего семестра» Том почти вступил в «Альфа Тау Омега». Он всегда мечтал попасть в какое-нибудь студенческое братство, ему казалось, что без этого и университет не университет. Но когда дело уже шло к тому, чтобы его приняли в АТО, он не мог не признаться сам себе, что для него это больше не имеет ни малейшего значения. Когда он пытался мысленно перенестись в будущее, представить себе ту жизнь, что ждет его в братстве – большой дом на Уолнат-плейс, шумные вечеринки и безумные розыгрыши, посиделки до поздней ночи с членами братства, которые навсегда останутся его друзьями и союзниками, – все это казалось ему туманным и нереальным, как кадры из фильма, который он смотрел сто лет назад и уже не помнит сюжета.

Конечно, он мог бы уехать и, вернуться тогда, когда ему станет легче, может быть, осенью, но он решил себя превозмочь. Убедил себя, что не хочет подводить Тайлера Руччи, своего соседа по общаге (они жили на одном этаже), с которым они вместе вступали в братство, но в глубине души Том понимал, что дело не только в Тайлере. К концу февраля он фактически перестал ходить на занятия – не мог сосредоточиться на учебе, – и вступление в АТО – это все, что у него оставалось. Единственное реальное связующее звено с нормальной студенческой жизнью. Без него он превратился бы в одну из тех потерянных душ, что он видел в кампусе в ту зиму, – бледных, как вампиры, юношей и девушек. Они целый день спали, а вечерами выползали из общежитий и шли в студенческий центр на Маршалл-стрит, по привычке проверяя свои телефоны, на которые больше никто не присылал сообщений.

От вступления в братство была еще одна польза: теперь было о чем поговорить с родителями. Они звонили почти ежедневно, контролировали, как он там.

Врать убедительно он не умел, и его радовало, что теперь он мог сказать: «Мы охотились за мусором»^[28] или: «Мы готовили завтрак для старших из братства и подавали его им в постель в фартуках в цветочек», и, если потребуется, подтвердить рассказ кучей деталей. Хуже было, когда мама начинала выпытывать всякие подробности насчет учебы. Тогда он начинал импровизировать про всякие эссе, экзамены и свои жуткие проблемы со «Статистикой».

– Что ты получил за ту контрольную? – спрашивала она.

– За какую?

– По политологии. По той, что мы обсуждали.

– А-а, по той. Тоже четыре с плюсом.

– Значит, ему понравилась твоя работа?

– Он не сказал.

– Пришли-ка мне свой реферат. Почитаю.

– Ну зачем тебе это, мама?

– Хочу почитать. – Она помолчала. – У тебя точно все хорошо?

– Да, все отлично.

Том всегда говорил родителям, что у него все замечательно – он весь в делах, заводит новых друзей, получает хорошие оценки. Даже когда речь заходила о братстве, он старался делать акцент только на положительном, рассказывая о том, как в будни они в группах готовятся к занятиям, или как всем братством устроили дикую вечеринку с караоке. При этом, он упорно избегал всякого упоминания о Чипе Глисоне, единственном члене АТО, пропавшем Четырнадцатого октября.

После своего исчезновения Чип стал легендарной личностью. В главном зале дома АТО, где обычно проводились вечеринки, висел его портрет в рамке, в память о нем учредили стипендию. Вступающих в братство заставляли учить наизусть подробности его личной жизни: дату рождения, названия его любимых фильмов и рок-групп, имена членов его семьи и всех девчонок, с которыми он встречался за свою недолгую, печально оборвавшуюся, жизнь. Это было самое трудное: в донжуанском списке Чипа насчитывалось тридцать семь подружек, начиная с Тины Вонг, с которой он учился в средней школе, и кончая Стейси Грингласс, грудастой девицей из «Альфа Хи». Которая, если верить слухам, Четырнадцатого октября была с ним (а точнее – на нем) в постели; и которая потом провела несколько дней в больнице, восстанавливаясь после тяжелой психологической травмы, вызванной внезапным исчезновением ее партнера в самом разгаре секса. Некоторые из членов братства рассказывали эту историю как анекдот, отдавая дань недюжинной сексуальной энергии своего любимого друга, а Том думал лишь о том, что какой это, наверно, был шок для Стейси, потрясение, от которого невозможно оправиться.

Но однажды на тусовке в женском клубе «Три дельты» Тайлер Руччи показал ему на сексапильную девчонку, обжимающуюся в танце с одним из игроков университетской команды по лакроссу. Загорелая, в невероятно облегающем платье, она плавно крутила бедрами, прижимаясь к ширинке своего партнера.

– Знаешь, кто это?

– Кто?

– Стейси Грингласс.

Она казалась счастливой, гладила руками тело – груди, талию, бедра, делала мордашку как у порно звезды на радость своим друзьям. Том долго наблюдал за ней, задаваясь вопросом: что же ей известно такое, чего не знает он? Он готов был признать, что, возможно, Чип для нее ничего не значил. Возможно, для нее он был случайным партнером на одну ночь или приятелем по сексу. Но ведь она с ним общалась, была с ним близка, он играл активную и относительно важную роль в ее жизни. И вот, всего через несколько месяцев после его исчезновения, она уже отплясывает на вечеринке, будто его вовсе никогда не существовало.

Нет, Том не осуждал ее. Отнюдь. Просто не мог понять, как Стейси удалось так быстро забыть Чипа, а его самого постоянно преследует образ Вербецки, парня, которого он сто лет не видел и, наверно, даже не узнал бы, если б они случайно столкнулись 13 октября.

Но именно так обстояли дела. Он постоянно думал о Вербецки. А с тех пор, как вернулся в университет, так тот вообще не шел у него из головы. Том носил с собой тот дурацкий снимок – фотографию маленького мальчика с бенгальскими огнями, – всюду, и по десять раз на день смотрел на нее, про себя повторяя, как мантру, имя своего давнего друга: Вербецки, Вербецки, Вербецки, Вербецки. Именно поэтому он не посещал занятия и врал родителям, именно поэтому больше не раскрашивал лицо в синий и оранжевый цвета и не орал во всю глотку на университетском стадионе, именно поэтому больше не мог представить свое будущее.

Черт возьми, Вербецки, куда же ты подевался?

* * *

Немаловажной составляющей процедуры вступления в студенческое братство было налаживание отношений со старшими членами организации, которых требовалось убедить в своей преданности идеям АТО. Кандидаты принимали участие в ночных покерных играх, поедании пиццы и алкогольных марафонах, словом, проходили собеседования под видом культурно-развлекательных мероприятий.

Том думал, что ему вполне удается скрывать свое навязчивое состояние, выдавая себя за обычного адаптирующегося первокурсника – за парня, каким он и должен бы быть, – пока однажды вечером в комнате, где стоял телевизор, к нему не подошел Тревор Хаббард, он же Хаббс – третьекурсник, слывший в сообществе человеком богемы и интеллектуалом. Том стоял, прислонившись к стене, делая вид, что с интересом наблюдает за игрой в боулинг, которую вели на экране два других кандидата в АТО, когда Хаббс неожиданно вырос возле него.

– Хрень полнейшая, – тихо сказал он, кивая на большой экран «Сони», на котором виртуальный мяч сбил виртуальные кегли. Довольный Джош Фридеккер, торжествуя победу, показал два средних пальца Майку Ишиме. – Все эти заморочки братства. Не понимаю, как можно это терпеть.

Том неопределенно хмыкнул. А вдруг его специально провоцируют, хотят подловить на нелояльном отношении к АТО? Правда, Хаббс, как ему казалось, в такие игры не играл.

– Давай отойдем, – предложил Хаббс. – Мне нужно с тобой поговорить.

Том вышел вслед за ним в безлюдный коридор. Вечер был будний, час непоздний, в доме – относительное затишье.

– Как самочувствие? – спросил Хаббс.

– Мое? – удивился Том. – Нормально.

Хаббс посмотрел на него скептически, с насмешкой во взгляде. Невысокий жилистый парень, с неряшливой щетиной на лице – как будто только что из многодневного похода, – он всегда ходил с кислой миной, что, скорее, являлось характерным признаком его внешности, чем отражением его подлинного настроения.

– У тебя депрессия?

– Не знаю, – уклончиво ответил Том, пожимая плечами. – Может, и есть чуть-чуть.

– И ты действительно хочешь вступить в это братство, жить здесь со всеми этими идиотами?

– Наверно. То есть раньше хотел. А теперь как-то все запуталось. Сам не знаю, чего хочу.

– Ясно. – Хаббс понимающе кивнул. – Раньше мне здесь нравилось. Большинство ребят – классные парни. – Он глянул налево, потом направо и понизил голос до шепота. – Одного только Чипа терпеть не мог. Подонок каких свет не видывал.

Том осторожно кивнул, пытаясь не выдать своего удивления. О Чипе Глисоне он слышал только лестные отзывы – отличный парень, хороший спортсмен, пресс «кубиками», дамский угодник, прирожденный лидер.

– У него в комнате была скрытая камера, – продолжал Хаббс. – Он снимал девчонок, с которыми трахался, а потом всем показывал видео. Одну девчонку так опозорил, что ей пришлось уйти из университета. А старине Чипу хоть бы хны. По его словам, она просто тупая шлюха, получившая по заслугам.

– Хреново. – Тома так и подмывало спросить имя той девчонки – наверняка, оно фигурировало в том списке, что он заучил наизусть, – но в итоге решил не выяснять.

Хаббс несколько секунд смотрел на потолок, где краснел огонек детектора дыма.

– В общем, как я сказал, Чип был сволочью. Казалось бы, я должен радоваться, что его больше нет. – Хаббс перевел взгляд на Тома. В его широко открытых глазах читались страх и отчаяние. Том мгновенно узнал это выражение, потому что постоянно видел его в зеркале. – Но он мне снится каждую ночь. Я все время пытаюсь его найти. Бегу по лабиринту, кричу его имя или крадусь по лесу, заглядывая за каждое дерево. Дошло до того, что я вообще не хочу ложиться спать. Иногда пишу ему письма, просто рассказываю, как здесь дела. В прошлые выходные до того напился, что пытался вытатуировать его имя у себя на лбу. Слава богу, татуировщик отказался, а то бы ходил теперь с именем придурка Чипа Глисона на лице. – Хаббс посмотрел на Тома так, будто умолял его о чем-то. – Ты ведь меня понимаешь, да?

– Понимаю, – кивнул Том. Хаббс чуть расслабился.

– Есть один мужик, я о нем в сети прочел. В эту субботу днем он будет выступать в одной из церквей Рочестера. Думаю, он мог бы нам помочь.

– Проповедник, что ли?

– Да нет, обычный мужик. В октябре у него пропал сын.

Том издал сочувственный вздох – просто из вежливости. Это ничего не значило.

– Надо съездить, – предложил Хаббс.

Его приглашение польстило Тому, и в то же время он чуть испугался. Ему показалось, что Хаббс немного не в себе.