– Это было бы очень удачно, – вежливо согласилась Лика, стараясь, чтобы начальник не услышал бешеный стук ее сердца.

Уехать! Улететь! Начать новую жизнь! В большом городе, где ее никто не знает, и никому не быть обязанной.

Все уехали, а Лика осталась. Здесь нет ничего для нее: ни тепла, ни любви, ни дома. Она здесь только для спокойствия родителей.

А теперь – приоткрылась железная дверца, и оттуда потянуло вольным ветром.

Она взойдет по трапу и в последний раз обернется посмотреть на любимый город-предатель.

Будет лететь сквозь облака, грозы и дожди туда, где ее никто не ждет.

Там никто не будет беспокоиться, поздно ли она приходит ночевать.

Там никто не будет спрашивать, когда она выйдет замуж.

Там нет ее дома – там ей все чужое, и поэтому будет легко.

Она оторвется от этого замшелого городка, так болезненно любимого, равнодушного и любопытного, от его вязкого медленного времени, от бесконечных сонных дождей и покрытых плесенью стен, от бессовестных взглядов и убивающей жалости и улетит в просторное, продуваемое ветрами, огромное место, где ее никто не знает.

Конечно, там будет трудно на первых порах, но неужели труднее, чем здесь?

Не надо будет каждые выходные ездить в деревню и утешать маму, слушая ее причитания, что никто уже на Лике не женится.

Не надо будет работать просто затем, чтобы на вопрос «Ты работаешь?» отвечать – «Да».

Лика готова мыть лестницы, выгуливать собак и укладывать чужих детей спать – но только чтобы за это платили.

И она не хочет всю жизнь делать интервью с какими-то скучными обормотами, которые никто не читает, а заворачивают в них копченую скумбрию.

Мамочка и папочка, вы немного понервничаете и перестанете, потому что здесь я просто умру.

Полевой чемоданчик вместил в себя хаос и со скрипом закрылся.

Теперь надо было как-то незаметно его вынести. До назначенного времени оставалось меньше часа – как раз хватит на дорогу в аэропорт. Лику будет видно всем во дворе, но уже все равно: письмо написано и лежит в хлебнице.

Она выглянула во двор: надо как-то хитро выйти через черный вход, а то вон соседка Заира сидит на скамеечке с ребенком, задержит, как пить дать задержит.

Сердце опять забилось в горле, ладони заскользили.

– Спокойно, спокойно, – громко сказала она в пустоту. – Сейчас или никогда. Они прекрасно справятся и без меня. Сейчас или никогда.

Стараясь ступать как обычно – как будто идет снова по делам, подумаешь, с чемоданом – это вещи на переделку портнихе теть Шуре, она сказала сегодня принести, завтра новые заказы будут, – Лика вышла из квартиры и, подумав, пошла к лифту.

Кнопки все были продавленные и опаленные, пахло – ну чем пахнет в старых лифтах.

Как раз из лифта пойду через черный ход, а там поймаю такси – и стрелой до аэропорта.

– Ну, с Богом, – нажала Лика кнопку со стершейся цифрой «1».

Лифт подумал, сердито крякнул, нехотя закрыл двери, дернулся и пошел вниз.

Вот как раз сейчас он и накроется, истерически-весело подумала Лика – она уже летела, летела в самолете, и земля уходила все дальше и дальше вниз, пассажиры сидели в три ряда, и стояли, держась за поручни, как в троллейбусе, и двигатели гремели так страшно и оглушительно, потому что перевес, и живот свело, и вскоре покажется море, похожее сверху на тарелку остывающей виноградной каши, и надолго уйдет с глаз долой, его застят облака.

И все пойдет по-другому.

Будет другая жизнь.

И тут погас свет.

Лифт дернулся и замер между этажами.

Тьма подступила вплотную к глазам и гуще задышала тем, чем пахнет только в лифтах.

Лика постояла немного, не веря, что это происходит в самом деле.

Чемоданчик мешал открыть дверцы, но и без него они что-то не поддавались.

Может, это не авария, подумала она с тоской.

Может, дадут ток через пять минут, так бывает.

Время пошло с такой скоростью, что мысли отставали.

– Эй, кто-нибудь, – громко позвала Лика.

Плевать, что Заира увидит, главное – выйти, а там побегу, и пусть делают что хотят.

Никто не отзывался.

Лика забарабанила в дверцы. Стала громко звать – глухо.

А начальник там ждет, держит для меня место и думает, что меня волки съели.

Вот дура, а.

Пошла бы по лестнице.

Подумаешь, увидят, спросят – да пусть хоть сто раз спросят.

Дура.

Дура.

Пальцы болели от напряжения, но дверцы не поддавались, никак.

Времени прошло столько, что Лика успела поседеть и состариться, и все на свете времена года сменились по сто раз, и самолеты все улетели и прилетели снова, и родились дети, и прошли штормы, а она все стояла в темноте, пропахшей глупостью и обидой, и не хотела расставаться со своей последней надеждой на другую жизнь.

– Ээээээй! – внезапно отозвался кто-то.

– Лика! Ты где?! Зачем тебя туда занесло, Господи, секунду потерпи!

Торопливые шаги унеслись наверх по лестнице и затихли.

Сколько еще осталось, думала она, не успею, не успею, не будет он меня ждать, а может – успею.

Буду бежать и успею. Ну быстрее, вы, давайте уже шевелитесь.

Резко загорелся свет, лифт вздрогнул и пошел вниз. Буквально на метр – к этажу, до которого не доехал раньше.

Дверцы открылись.

– Ну как ты? – с круглыми глазами заглянула Заира. – Господи Боже ты мой, я ребенка укачала, он в коляске уснул во дворе. Не задохнулась? Ну когда это ты по лифтам каталась?! И чтоб так угораздило – именно сегодня Гурген проводку чинит, вырубил свет во всем доме.

– Сначала не надо посмотреть, есть кто-то в лифте или нет? – Выйдя наружу, Лика сощурилась от резкого солнца.

И тут высоко в небе зазвучал вязкий гул улетавшего самолета.

Он густел, заполняя пространство, дрожа внутри головы, подбрасывая сердце, обрушил небо на голову и медленно-медленно затих вдалеке.

– А ты куда шла-то? С сумкой. Ты же только пришла. А? – высматривая подозрительное в Ликином лице, спросила Заира.

– Никуда, – сказала Лика ровным голосом. – К портнихе. Завтра пойду.

Осталось только успеть достать письмо из хлебницы.

Живя в городе Б., вы умеете извлекать радость из всего, что дарит вам жизнь. И, даже если она вам ничего не дарит, вы думаете, что так все равно лучше.

Дневник.

Такое-то число такого-то месяца.

Сон про детство

Над деревней все лето гудели самолеты.

Они оставляли в небе четкий белый след, гул нарастал и перекатывался, приводя в ужас всю живность.

Я зажимала уши и запрокидывала голову, представляя маленького человечка в крошечном самолетике.

– А я тоже хочу полететь!

– Зачем они Бога беспокоят, – ворчала бабушка. – Ходили бы по земле, ироды. Им тут мало дел?!

Бабушка целыми днями сновала по нашему королевству, ругала меня за валяние с книжкой и давала распоряжения:

– Посуду помой!

Я послушно вставала к раковине.

Раковина под навесом, перед ним растут розовые кусты, бродит наседка с цыплятами и учит их разгребать лапками землю – красиво так, по-балетному, ножкой вперед, круговое движение, наклон головы, смотрит одним глазом и сердито клокочет, дети ее, бестолковые желтые пищалки, не хотят учиться, лезут к ней под ноги, чтобы спрятаться и согреться.

Так, посуда же.

Открываю кран, намыливаю кусок рыбацкой сетки хозяйственным мылом, беру тарелку.

Столбик воды из крана попал в ложку и развернулся веером.

Солнце немедленно запустило в него палец, водяной веер расцвел радугой.

Трогаю мягкий водяной поток, представляю, какие тут можно сделать фонтаны: поставить во дворе бочку, в нее трубу с вертикальной струей, к верхушке приварить распределитель на шесть полос, и чтобы вода падала в ложки.

И будет целая радужная феерия!

– Ты что тут делаешь, ротозейка?! – внезапно возникает за плечом бабушка в соломенной шляпе, она сейчас похожа на Дон Кихота, только очень сердитого: ветряные мельницы опять завладели ее внучкой.

– Сейчас! Сейчас-сейчас, все уже! – Сердце упало в живот и прыгает там, как на батуте.

– Приду через пять минут, чтобы все закончила. Потом иди полы мыть! Наследила, раззява, хватит котят приблудных домой таскать…

Ее голос постепенно снижает громкость, но все равно слышен.

Быстренько заканчиваю с посудой, иду мыть пол.

Тут тоже не все просто.

На крашеном дощатом полу очень легко разделить мокрые сегменты и сухие, и сделать лабиринт: доски широкие, можно шагать в ниточку и не ступать на вражеский сегмент.

– Ты по мокрому босыми ногами ходишь?! – Бабушкина голова в окне: того и гляди влетит и откусит мне ухо.

– Не, ба, все, заканчиваю уже!

– Кто тебя замуж возьмет, одно дело довести до ума не можешь, в два счета заканчивай и иди, я тебя муку просеивать научу!

О, это интересно.

Быстренько выжимаю тряпку, развешиваю на заборе, чисто-чисто мою руки, как хирург, – не забыть потом мыльных пузырей наделать – и иду в кухню.

На столе – чистая льняная скатерть, насыпана высокая белая гора кукурузной муки, стоит огромная эмалированная миска, в ней – старенькое сито.

– Смотри: берешь совочек, насыпаешь муки в сито, потом двумя руками делаешь вот так – видишь, сыплется снизу?

Смотрю под сито – оттуда белая пурга, снежинки идут густо, ритмично, ровными ниточками, мука ложится горкой, я подставляю ладонь – снег этот нехолодный, пушистый и нежный.

– Куда-а-а?! Бери сито, пустоголовая!

Беру сито, насыпаю муки, мерно качаю его и завороженно смотрю на снег.

Просеянная мука лежит идеальным конусом, нетронутая, как никем не покоренная гора.

Как же добраться до вершины?

Сначала надо дойти до подножия, а потом сделать тропинку.

Вот медленно и терпеливо человек протаптывает спиральную дорогу вокруг горы, над ним летают хищные птицы, у них на вершине гнезда, они бросаются на непрошеного гостя, бока горы взрыхлились, человек срочно роет себе пещеру, а путь продолжит ночью. Но гора коварно осыпается и запирает человека в западне. Кто же его спасет?

А можно сделать город.

Вот площадь. Вот домики. Это северный город изо льда, и у людей тут нет машин, а есть ездовые собаки. Вот тропка для них, чтобы им было легко тянуть сани.

Нет, пожалуй, лучше всего сделать посередине пропасть. Было землетрясение, и земля треснула пополам.

А еще лучше – пустыня.

– Ты когда поумнеешь, дуреха? Это же еда!

Руки сами собой засыпали города, пустыни, яранги, собак и хищных птиц.

– Испугалась, что ли? – Бабушка внимательно посмотрела на меня, сняла шляпу, вытерла лицо.

– Иди, молитву прочитаю. Чего пугаться, играй сколько хочешь.

Приникла к моему сердцу и забормотала:

Сердце, сердце, иди домой, домой,

Сердце, сердце, что тебя напугало?

Сердце, сердце, иди домой, домой,

Сердце – женщина или мужчина?

Сердце, иди домой, домой,

Сердце – ребенок или взрослый?

Сердце, иди домой, домой,

Сердце – человек или собака?

Сердце, иди домой, домой,

Сердце – темнота или шум?

Сердце, иди домой, домой…

Сердце забиралось под теплые крылышки наседки, выглядывало оттуда и вертело головой – что, съели? Ничего не страшно, сердце дома, дома.

Мне снилось, что я выросла и улетаю по чистому небу в крошечном самолетике – далеко, очень далеко.

Любовь Миранды

Жить с Мирандой оказалось весело и интересно.

Она, уже очень давно разведенная мать-одиночка, любила некоего молодого матроса, не здешнего. Любила она его активно, ездила на судно встречать из рейса, как законная супруга, но тем не менее жениться он не спешил.

Клара же его ненавидела со страшной силой: ходить на судно, будучи не женой, а подружкой – это чистой воды непотребство. Она была очень самолюбивая и чопорная, умнее своей матери раз в сто и старше ее лет на двадцать – не годами, а зрелостью.

Она нашла в Лике благодарную слушательницу, потому что Миранда пару раз отделала ее за искренние слова в сторону матроса и его планов относительно женитьбы.

Мать была зациклена на матросе, как одинокий космонавт на планете Земля.

Лика даже не была уверена, что Миранда его в самом деле любит – скорее, твердо уверена, что если не выйдет за него замуж, то все, жизни хана.

А он все не женился.

Миранда не останавливалась ни перед чем: ездила даже в его родное украинское село. Познакомилась с родителями, ходила с ним по дискотекам.

Купила однокомнатную квартиру в Одессе, чтобы создать ему все условия – типа, н-н-у-у-у? Видишь, какая я завидная невеста? С приданым!

А он все не мычал и не телился. А кругом столько хищных девиц, глаз да глаз нужен!

А как за ним уследишь? То он в рейсе, то в селе. Поди знай, какая восемнадцатилетняя фря его окучивает!

И Миранда придумала способ слежки: каждый день по три раза она ходила гадать на кофе к своей крестной, айсорке Амалии.

Каким образом язычница могла крестить православную?! Непостижимые вещи творились в жизни Миранды.

Утром она забегала к гадалке до работы, в полдень пила кофе в редакции, переворачивала и сушила чашку, запаковывала ее в салфетку и бережно несла на расшифровку, а после работы – вечерний сеанс ясновидения.

Взяла как-то раз с собой Лику.

Одноглазая Амалия жила в такой халупе, что гости боялись сесть. Кофе Лика деликатно отодвинула, придумав тахикардию.

Кто-то спал на кушетке под видавшим виды покрывалом, и вообще гостей явно не ждали.

Гадалка взяла чашку, заглянула в нее:

– Сейчас он входит в стеклянные двери… казенное здание… сидит лысый мужик… сдает документы…

Миранда нервно поправляла очки и напряженно слушала.

– А женщин там нет?

– Нет, – вглядывалась в засохшие разводы Амалия. – Тетки старые. Ничего страшного.

– А потом куда пойдет? – изнывала Миранда. – Вечером?

– Вот вечером и посмотрим, – легко ответила гадалка и преувеличенно осторожно вернула чашку – чтобы клиентка не заподозрила в мошенничестве и утаивании фактов.

Если бы Лика не видела это собственными глазами, то решила бы, что Миранда наконец-то благополучно чокнулась.

– Пошли? – подергала она подругу за рукав.

– Секунду, – отмахнулась Миранда и повертела чашку в руках, шепотом уточняя детали.

В это время на кушетке завозились, и оттуда высунулся кто-то чернявый.

– Это мой сын, не пугайся, – бросила Амалия, заметив Ликин встревоженный вид.

На следующий день Миранда сообщила, что Рамин влюбился в Лику и просит свидания.

Это был удар ниже пояса!

Лика плакала и смеялась: если бы Генрих увидел, какие у нее сейчас поклонники! Ниже падать некуда.

Все ее мысли днем и ночью были полны тайной тоской по тому, кто к ней не спешил.

Никто не должен знать, что творится с ней, и будь что будет – и в этой странно повернувшейся жизни есть повод веселиться.

Дневник.

Такое-то число такого-то месяца.

Гадание

Городок наш, помимо всего прочего, знаменит своими гадалками.

Гадание на кофе – естественное продолжение кофепития, и этим ремеслом владеет любая мало-мальски уважающая себя жительница города. То-то я удивлялась в прежние мирные времена, почему на отдыхе в любой другой части страны к нам подобострастно клеились столичные жительницы, выстраиваясь в очередь с кофейными чашками в засохших разводах недельной давности: «Вы только одним глазком гляньте: это же уникальная чашка, такие узоры – просто загляденье! Скажите, что вы там видите?..»

Мы глядели и видели медведей, гепардов, павлинов и тюленей, о чем честно и сообщали, а вопрос расшифровки знаков судьбы великодушно оставляли самим страждущим.

Но есть и профессиональные гадалки. Это совершенно нормальная профессия, почетная и уважаемая, и иметь собственную гадалку наряду с парикмахером и сапожником – хороший тон. Основной контингент клиентуры – само собой, женщины.

Девушки на выданье от шестнадцати до шестидесяти ходят к гадалкам и допытываются, когда же прекрасный принц (или, на худой конец, таможенник) пинком откроет дверь девичьей светелки и заберет оную девицу наконец к чертовой матери в вожделенную замужнюю жизнь.

Замужние же матроны ждут, что им откроют, кто же та стерва, которая вьется возле мужа и пытается его оттяпать у законной владелицы, и какое ей подсыпать хитрое снадобье, чтобы отбить охоту зариться на чужое добро, но при этом и самой в тюрьму не загреметь. Матроны постарше совещаются с гадалками, как наладить жизнь повзрослевших детей – женить, выдать замуж, устроить в институт, а потом и на работу.

Но и мужчины не гнушаются советом хорошей гадалки – обычно это касается поисков украденного имущества, и, между прочим, известны превосходные результаты.

Долгое время мне было плевать на правила хорошего тона, и институт гадалок я громко клеймила как мракобесие и дремучесть. Но сейчас, во время правления Великого Бабуина, все милые мальчики куда-то делись – часть ушла на тот свет от передозировки, часть сидит в тюрьме, оставшиеся уехали в неизвестном направлении, и половозрелым девицам вроде меня и моих подруг не с кем даже флиртовать, не говоря о матримониальных планах.

И тогда я решила взяться за гадалок всерьез: нельзя же позволить первой попавшейся самоучке заглядывать в мое будущее! Агенты приносили сведения о самых известных и потрясших основы материализма звездах провидческого ремесла.

– Амалия, 46 лет, айсорка. Гадает на кофе. Помогла вернуть ушедших мужчин шести женщинам!

А-а-а, та самая Амалия! Ну, с ней я уже разобралась.

– Феридэ, 27 лет, происхождение неизвестно, утверждает, что бабушка аджарка, гадает на кофе и на картах одновременно. О прошлом говорит всю правду, статистика будущего неизвестна.

Зачем мне слушать о том, что я и так знаю?!

– Сиран, 74 года, армянка, гадает на кофе древним греческим способом.

А есть новогреческий способ?

– Есть одна ясновидящая в деревне Т., – поступили сводки из отдаленных районов. – Она спит летаргическим сном уже три года, но во сне говорит всю правду.

– Аферистка и лентяйка, – выдала я диагноз и продолжила поиски.

– Давид Исаевич, карлик, алкоголик, интеллектуал. Гадает бесплатно, из любви к искусству, на картах Таро, вырезанных из журнала «Наука и религия».

Это слишком экзотично.

Когда надежда начала сочиться обмелевшей струйкой, на лестнице мне попалась Ирма – коллега-журналистка из дружественной редакции.

– В пригороде живет Аннушка, – вытаращив глаза, полушепотом сообщила она мне. – Я статью буду про нее делать, накатай потом переводной вариант в вашу газету.

Вцепившись мертвой хваткой в Ирму, я узнала следующее.

Аннушка, армянка, 60 лет, не разговаривала и не ела ничего, кроме молока, до трех лет. Потом заговорила, и все сплошь и рядом ясно видела: где папа продул деньги из дочкиного приданого, с кем разговаривала ночью через подоконник старшая сестра и к кому на самом деле ездит в Сочи дядя Размик. Семья уверовала в ее дар и постаралась развить его до размеров бизнес-плана. Теперь у Аннушки, после многих лет неустанного труда на ниве ясновидения, есть двухэтажный дом, и попасть к ней крайне сложно.

Господа! Ну что вы, в самом деле? Я даже с вором в законе интервью делала, а уж попасть к Аннушке – дело двух минут.

Главное в решении проблемы – говорить о ней всем подряд.

«Принцип домино» – и вот уже наша соседка Зойка оказалась близкой знакомой Аннушки и пообещала уладить вопрос с аудиенцией, вдобавок дала подробнейшие инструкции, нарушив которые можно отправить все гадание коту под хвост.

Внимательно слушаем и записываем.

Во-первых, Аннушка гадает на ногте большого пальца руки. Своего, разумеется.