Цитаты из книг автора «Тимур Кибиров»

«головокружением от успехов», а Михаил Шолохов с небывалой творческой мощью и неподражаемым казацким юмором воспел в образе Макара Нагульнова.

Некогда классик французской литературы Стендаль, выказывая острый галльский смысл, разработал теорию кристаллизации любви, то есть уподобил развитие этого чувства следующему химическому процессу: «Если в соляные копи Зальцбурга бросить веточку и вытащить ее на следующий день, то она оказывается преображенной. Скромная частица растительного мира покрывается ослепительными кристаллами, вязь которых придает ей дивную красоту». И хотя философ Ортега-и-Гассет пренебрежительно опровергает эту теорию, и даже намекает на малую осведомленность автора «Пармской обители» в этом вопросе, но сама метафора мне все-таки кажется точной и многое объясняющей. Обида ли на жуликоватого односельчанина, жалость ли к убогой собачке, досада ли на собственную неспособность постоять за свои права явилась той скромной частицей, которой предстоит расцвести дивным сиянием, или же Егоровна просто, как Татьяна Ларина, да не покажется это уподобление смешным, «ждала кого-нибудь», чтобы наградить его нерастраченной и невостребованной многие годы нежностью, но процесс пошел. Хотя сама Гогушина еще об этом не догадывалась. Сокрушенно посидев еще некоторое время на скамеечке, баба Шура вздохнула и, прихрамывая больше обычного и морщась от разболевшейся ноги, пошла домой.

Следует, я думаю, отметить, что Жора являлся этаким стихийным постмодернистом, то есть изъяснялся исключительно цитатами, правда не книжными, а все больше киношными, телевизионными и фольклорными, и, как многие именитые постмодернисты, нисколько не был озабочен тем, что ни происхождение этих цитат, ни их смысл собеседнику зачастую неведомы. Конечно, когда он, опрокинув стакашек, заявлял, что «водку ключница делала», это было всем понятно, но представьте недоумение Сапрыкиной, услышавшей от купившего у нее шкалик самогонки Жорика: «Распутин должен быть изображен два раза!» да еще с дурацким немецким акцентом! Иногда, впрочем, Жора цитировал и литературную классику: например, после того как компания положительно решала вопрос «Не послать ли нам гонца за бутылочкой винца?», он, завязывая шнурки, неизменно декламировал: «И он послушно в путь потек и к утру возвратился с ядом!».

убил одним выстрелом жену-фотомодель и ее армянина-любовника, то что он был знаменитым киллером по кличке Рикошет, которого разыскивает не только МУР, но и Интерпол, и даже ФБР, то вдруг сообщалось, что он вор в законе и наследник самого Япончика, а то, совсем уж неожиданно, выходило, что Жорик никакой не урка, а, напротив, бывший лучший опер убойного отдела, скрывающийся в Колдунах от мести кровавой цыганской наркомафии и оборотней в погонах. Или что он мастер спорта по кунфу, не рассчитавший силу и уложивший на месте трех ментов, пристававших к слепой девушке-певице в ресторане «Садко». Во всяком случае в Колдунах никаких особо криминальных наклонностей Жорик ни разу не проявил, замечен был только в мелких и глупых хищениях, что

Колхоз «Красный лапоть»! Да я у Стаса Намина в первом составе играл! На басу… Я просто барэ теперь брать не могу. Видала? – И Жора сунул под нос Егоровне обрубок указательного пальца с вытатуированным перстнем. – Под Кандагаром отстрелили!

В лекциях по русской литературе В. В. Набоков снисходительно пеняет И. С. Тургеневу за то, что создатель «Муму» чересчур уж часто в своих романах прерывает нить повествования, чтобы рассказать читателям о предыдущей жизни каждого нового персонажа. Резон в таких придирках, может быть, и есть, но уж мне-то как начинающему прозаику подобная повествовательная неуклюжесть, безусловно, простительна, не говоря уж о том, что, может, это вообще такая сознательная и тончайшая стилизация, – попробуйте-ка доказать обратное!

Спустя два дня после отчаянного бегства нашей заглавной героини, Александра Егоровна и Маргарита Сергеевна сидели на полусломанной скамейке у гогушинского дома, греясь на сентябрьском солнышке и поджидая автолавку – безо всякой надежды, но и без ропота, просто по заведенной традиции.

Разведенкой ее тоже называть не хочется – коннотации у этого слова больно непристойные и обидные, а Маргарита Сергеевна ни в чем таком замечена не была, она и мужика-то своего прогнала не столько за то, что пил и бездельничал на ее трудовые и нетрудовые доходы, сколько по подозрению в супружеской измене. Старшую, непокорную дочь она тоже разогнала и уже много лет не общается с ней, а вот младший, почтительный сынок, рыбачащий где-то в Приморском крае, – истинное материнское утешение: и денег шлет, и подарки дорогие делает, и приезжает – с Дальнего-то Востока! – чуть не каждый год! Жена только у него, конечно, дура и урод, глаза б не видели! ну так ей вполне хватило одного отпуска у свекрови. Больше она сюда ни ногой!

Яшка-Цыган из «Неуловимых»: «Кобылка хотя необъезженная, да видать чистых кровей!» Он и посейчас продолжает иногда строить Маргарите куры, но из безопасного далека – то споет: «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже!», то сладким фальшивым голоском зазывает из-за забора: «Ритуси-и-к! Риточка Сергевна-а-а!»

Свергнутая королева Марго, как ее льстиво называли окрестные пьяницы и алкоголики, была даже заключена под стражу, но вскоре выпущена – то ли, как она утверждала, «за отсутствием состава преступления», то ли, как поговаривали, откупилась, доподлинно никому неизвестно, но с тех пор Сапрыкину стали, естественно, называть в деревне Тюремщицей – правда, только за глаза, уж очень крут был Маргаритин нрав, лих язык, а рука тяжеленька и скора на расправу.