Глава первая

Люди боятся смерти по той же причине, по которой дети боятся темноты, потому что они не знают, в чем тут дело.

Фрэнсис Бэкон

Пожалуй, надо немного рассказать о моем знакомстве с мрачной стороной жизни. Мои взаимоотношения со смертью начались очень давно, еще была жива мама…

Вообще, я с раннего детства был очень любознательным ребенком и часто шокировал своих родных чересчур серьезными вопросами про устройство мироздания. Есть ли жизнь после смерти? Что происходит, когда мы умираем? Даже маленький, я уже чувствовал, что смертью все не заканчивается, что в любом случае там что-то есть…

Первым, кто умер на моих глазах, была наша кошка Кати, пушистая и очень красивая. Как раз тогда, в 1990-е, в Новосибирске произошло землетрясение. Такие катаклизмы случаются в Сибири крайне редко, и я стал свидетелем этой аномалии. В семье и среди знакомых никто не пострадал, и мы, дети, воспринимали это скорее как забавное приключение, а вот кошка металась, не находя себе места. Тогда мне казалось, что она видит что-то, что не видят другие, и очень из-за этого волнуется. Говорят, кошки чувствуют землетрясение. Кати очень сильно нервничала и всю ночь металась как сумасшедшая. А через сутки умерла. Кошачье сердце не выдержало того, что она видела. Уже наутро я обнаружил ее неподвижный труп. Так я впервые столкнулся со смертью и с вопросом – куда ушла Кати? После ее смерти я решил, что непременно должна быть торжественная похоронная церемония, драматическая процессия или что-то похожее. Но на деле все оказалось очень просто, скомкано и серо: Кати просто завернули в старую выцветшую простыню со штампом, и я понес ее хоронить. Прекрасно помню ее тело на ощупь, холодное, обмякшее, невероятно тяжелое для такого крохотного животного. Помню и это жуткое ощущение, до сих пор помню – словно приоткрылась щелочка в какой-то неведомый мир, даже не мир, а измерение, Вселенную. От едва уловимого дуновения содрогнулась наша земля, и все поменялось – незаметно для нашей планеты, и очень ощутимо для меня и нашей кошечки…

Еще когда я был совсем маленьким, мы играли на пустыре за нашим домом на улице Гоголя. Это место всегда у меня было связано с волшебством, мистикой. Там мы строили шалаши, хоронили там кузнечиков и всяких насекомых, там я часто бродил в одиночестве и фантазировал… Так что сразу пришло понимание: там будет кладбище и для Кати. Стояла зима, и земля насквозь промерзла, помню, что было очень тяжело копать могилу большой взрослой штыковой лопатой. Я положил кошку в могилу и попытался закрыть ей глаза, но было слишком холодно, она вся смерзлась, как и земля, и у меня ничего не вышло. Так и похоронил ее с открытыми глазами, как у сломавшейся игрушки. Потом я забросал Кати кусками обледенелой земли и сделал руками, как в песочнице, надгробие из камешков с крестом сверху. Для меня это очень яркий образ. Я вижу его до сих пор, как будто перед глазами стоит фотография. Уже тогда я понимал, что смерть – это очень страшная вещь. Мне тогда было всего года четыре, и меня запросто отпускали гулять одного во дворе нашего дома – классической хрущевской пятиэтажки с мрачным и депрессивным пейзажем вокруг, словно из фильмов Балабанова. Все вокруг было совершенно серое – начиная от неба над головой и заканчивая кирпичами, из которых был слеплен дом. Словом, отличное место для съемок русского артхауса или тяжелого фильма, который трудно досмотреть до конца, а оторваться еще тяжелей.

Тема смерти и похорон всплывала в моем детстве еще несколько раз. Однажды, когда меня привезли домой от тетки, я увидел странную, удивительную картину: всюду у подъезда лежали цветы – белые и красные. Это было очень нарядно и красиво, как в доброй и приятной сказке. Я, словно опытный флорист, собрал из этих цветов большой букет и подарил его своей бабушке. На вопросы удивленных взрослых я рассказал, что собрал их в подъезде и что там еще полно таких. Все были поражены моим поступком.

Мне рассказали, что эти цветы – с похорон нашей соседки и брать их не следовало, но я не мог понять почему. К своим годам я еще ни разу не видел настоящих похорон, кроме похорон кошки, и совершенно не представлял, что это значит. Папа со всей тщательностью контролировал, что я читаю и смотрю по телевизору, так что мое представление о последнем пути человека оставалось весьма смутным и овеянным тайной. Цветы? Зачем цветы на похоронах? Разве это праздник? Ведь человек ушел навсегда. Мне все это казалось странным.

Второй случай связан с нашей другой соседкой. Она очень любила детей и всегда была рада мне и моему брату. Мы часто бывали у нее в гостях и вообще дружили, обожали бывать у нее в квартире, пропитанной особым интеллигентским духом, разговаривать, пить чай, слушать интересные истории. Она была настоящей питерской интеллигентной дамой, на полках стояли томики стихов, на стенах висели удивительные картины. Но, как у многих людей, тонко чувствующих культуру, у нее был свой порок – она тяжело и сильно пила. Что в конечном итоге ее и погубило. Кажется, ее звали Лариса.

Однажды, серым тяжелым утром, обеспокоенные взрослые сообщили нам с братом, что Лариса умерла. Цирроз печени или что-то такое, в последние месяцы она пила все больше и страшнее.

Мы все пошли к ней в квартиру, так хорошо нам знакомую. Теперь там все было странным образом по-другому, словно у дома исчезла душа. Посередине большой комнаты стояли две лавки, одна напротив другой, а между ними – две табуретки. Я не мог понять, для кого предназначены эти табуретки, словно расположенные между сидящими зрителями, для каких-то загадочных актеров? Но потом принесли гроб, и я все понял.

Гроб был ужасен. Меня пугало сочетание грубого, обнаженного дерева и яркой красной ткани. Когда с Ларисой начали прощаться, детей выгнали, но я, охваченный любопытством, подглядывал через стекло в двери. Любопытство, отвращение и ужас боролись во мне, когда я тайком смотрел на знакомое лицо, теперь желтоватое и начисто лишенное эмоций, застывшее в безжизненном спокойствии. Люди подходили и целовали ее в бумажную ленту, положенную на лоб, говорили что-то, беззвучно шевеля губами. А эта лента парадоксальным образом напоминала мне о тех бумажках, которыми скрепляют пачки с печеньем, и я никак не мог избавиться от этой нелепой ассоциации.

Когда бабушка поймала меня за подглядыванием, я получил хорошую выволочку. Она объяснила мне, что подглядывать за похоронами – это очень плохая примета, которая может привлечь смерть в дом. Но смерть и так давно жила в нашем доме, ожидая своего часа.

И вскоре она вошла, и как всегда без стука и предупреждения.

Потом начались проблемы с мамой. Сначала все было в порядке, родители жили дружно, у нас были прекрасные отношения – я был вторым ребенком, уже желанным. Но потом у мамы начались психические расстройства.

Она всегда очень много работала, была ведущим акушером-гинекологом Новосибирской области, работа занимала большую часть ее жизни, но потом… Все началось с очень странного и непонятного для нас ухода в религию. Притом что она всегда была, или, по крайней мере, казалась нам, человеком очень образованным, профессионалом в ряде научных дисциплин. Но это только казалось… Уже позже, после ее смерти, разбирая вещи, мы узнали, что мама серьезно занималась черной магией! Сначала к нам в дом стали приходить священники, потом стали появляться какие-то странные женщины в черном с таинственными и непонятными предметами. Меня все это пугало, и приходилось искать поддержки у отца.

Сейчас я понимаю, что мама расплатилась за поступки, которые совершила. Скорее всего, она лишилась рассудка именно по этой причине.

Судя по всему, она провела какой-то магический ритуал, об этом ее попросила одна женщина, теперь я даже наверняка знаю какая и о чем она просила – о мести. Мать исполнила этот обряд, который очень сильно повлиял не только на жертву, но и на ее собственную судьбу, и на всю нашу семью.

Видимо, с помощью этого неожиданного поворота к православной вере и к Богу она пыталась отмолить грех, который совершила. Она пыталась очистить нашу квартиру от последствий этого страшного обряда всеми возможными способами. Именно для этого в наш дом приходили все эти священники, а потом – эти странные женщины-колдуньи. Но ничего не помогало. Было уже поздно. Обряд на месть сработал, и человек, против которого он был направлен, погиб.

Когда мама начала практиковать подобные вещи, она считала себя чуть ли не Богом, полагала, что может решать и творить очень многое и ей за это ничего не будет. Такое бывает, когда неофиты только делают первые шаги в мире магии. Перед ними открывается невероятно огромный незнакомый мир, где, как им кажется, они могут делать что хотят, совершенно безнаказанно. У человека появляется мания величия, он считает себя более знающим, более понимающим, чем все остальные люди.

От этого в начинающем маге вырастает просто вопиющее чувство собственной важности. В свое время я тоже с этим столкнулся. Каждый эзотерик проходит через это: когда он начинает понимать законы мира, ему больше не интересны нужды обычного человека. Например, он становится уверен, что ему уже больше не придется работать. Я тоже был в этом уверен и в то время говорил об этом своей девушке, считал, что я – маг и теперь знаю намного больше «простых людишек» и меня больше не интересуют эти мелочи, меня раздражали любые бытовые вопросы. Теперь я понимаю, что мир устроен по-другому, гораздо сложнее, и чем бы ты ни занимался – жизнь этим не ограничивается. А «простые люди» могут оказаться гораздо важнее для Вселенной, чем самый продвинутый маг.

В итоге у мамы началась серьезная депрессия. Она хотела умереть. Ей казалось, что ее грех падет на нас и если она уйдет из жизни и заберет с собой свой грех, то он не передастся дальше и не останется пятном на нашем роде. Долгое время она молча лежала на кровати без движения, и мне в какой-то момент стало страшно находиться дома. У нас был большой двор, и там я искал спасения. С утра я старался поскорее уйти из квартиры и не возвращаться туда до самого вечера. Я был напуган, но мне никто ничего не объяснял, просто говорили, что мама грустит, не обращай на это внимание, все будет в порядке. Никто не говорил, что она болеет.

Уже потом многие люди утверждали, что и раньше замечали за ней подобные странности, но я им не верю. Людям свойственно выдумывать задним числом. Это глупость. Мы жили хорошо, и все было нормально до тех пор, пока маму не попросили совершить этот черный обряд…

И уже через год после этих событий мама позвала меня к себе и сказала:

– Сынок, я хочу уйти из жизни, я хочу умереть. Там очень хорошо, там здорово, за пределами этого мира. Давай уйдем вместе, чтобы грех точно не передался тебе…

Она сказала так, потому что очень любила меня, гораздо больше, чем брата, и была больше ко мне привязана. Она описывала мне сцену наших похорон, какие мы будем красивые, в нарядной одежде в гробах, усыпанные цветами, посреди прекрасных огромных венков, и нас будут нести на вытянутых руках над толпой… Мы будем словно лететь над толпой под звуки похоронного оркестра, а потом ляжем в уютные постельки из мягкой земли…

Все это сейчас звучит очень жутко, но не могу сказать, что тогда я испугался. Ребенок в четыре-пять лет зачастую вообще не чувствует страха смерти. Впрочем, он не испытывает его и в восемнадцать, поэтому в армию и набирают к совершеннолетию: молодежи еще особо нечего терять, а уж в пять лет – тем более. Мама пыталась описать мне очень романтическую картину смерти и в то же время открывала мне, скажем так, пейзажи загробного мира. Но я ответил: – Нет, мама, я еще хочу жить!

Говорил какую-то глупость вроде того, что мне завтра еще нужно поиграть с ребятами во дворе, что я хочу еще много чего увидеть. Я понимал, что в этом ее приглашении что-то не то, что-то неправильное. И в любом случае я любил свою жизнь, даже то, что у меня было. Я любил просыпаться по утрам, у меня была прекрасная бабушка, которая варила очень вкусный кофе, прекрасно помню его запах, любил своих друзей во дворе, обожал играть в футбол, в прятки и салки. В общем, был действительно крайне счастливым ребенком, несмотря на то что финансово наша семья никогда не была особо обеспечена, и очень ценил свою жизнь.

Мне казалось, что к смерти всегда успею вернуться, всегда успею уйти. Я вспоминал Кати и совершенно не хотел, чтобы у меня так же остекленели глаза, как у нее, это было очень страшно. У кошек совершенно пропадают зрачки после смерти. И я понимал, что вовсе не хочу так. И нашел в себе смелость отказаться от маминого приглашения. Но история на этом не закончилась.

Через месяц мама поправилась и даже вышла на работу, но… Когда папа пришел домой, то с ужасом увидел, что на балконе висела петля. А рядом стояла мама и уже всовывала меня туда. Задержись папа хоть на минуту, она забрала бы меня из жизни, а потом ушла сама. Когда папа увидел это, он пришел в ужас, и совершилось первое домашнее насилие, которое я увидел в своей жизни, и это было еще более страшно для меня, чем смерть. Я увидел, как папа бьет маму.

Он сразу все понял, все тогда уже понимали, что с ней нужно что-то делать. Папа пригласил домой психотерапевта, потому что не хотел отдавать маму в больницу, думал, что есть еще какой-то шанс. И действительно, спустя некоторое время, в течение нескольких месяцев у мамы была существенная ремиссия. Она пришла в себя, говорила нам, что у нее были какие-то проблемы, но теперь такого больше не случится, и так далее, но…

Однажды отец снова пришел с работы пораньше и увидел на нашем кухонном столе кучу таблеток. Мама уже успела принять достаточно много и пыталась заставить меня тоже их выпить, хотела обмануть, говорила, что это вкусные и полезные таблетки, но я категорически отказывался.

Обряд, по ее задумке, был предельно прост – нужно было уйти из жизни и прихватить с собой кого-нибудь из своего рода, но на одном условии: это должно произойти добровольно. Она говорила:

– Смотри, я сейчас выпью таблетки, ты увидишь, что это не страшно, и ты тоже выпьешь.

Меня спасло то, что я прекрасно знал: таблетки невкусные, горькие, и ничего хорошего от них не будет. Если бы вместо противных лекарств были конфеты, то и уговаривать бы не пришлось. Но мама была очень настойчивая, и неизвестно, что произошло бы, если бы папа не вернулся вовремя и не остановил ее. Он промыл ей желудок, и с того момента все поняли, что нужно действовать немедленно. Собрался семейный совет, и на нем было решено отправить маму в психиатрическую клинику.

Я прекрасно помню день, когда ее забирали. Было раннее-раннее утро, к нам приехали санитары. Еще тогда я придумал им название «люди без лица». У обычных людей лица существуют, чтобы выражать чувства, эмоции. У этих же лица ничего не выражали, они напоминали застывший розовый пластилин, поэтому их словно не было, и из-за этого они казались мне совершенно одинаковыми. Уже потом я встретил людей из этой категории, совершенно безэмоциональных, в другом месте, где мне пришлось долго проработать, – на кладбище. Они занимались организацией похорон, траурных процессий и торжеств. Такие вот холодные люди без лиц забрали мою маму.