Глава 4

За два года до описываемых событий

София Баста повесила трубку и, сияя от счастья, обхватила плечи руками. Муж возвращается домой! Будет через час! Муж.

Как она любила повторять это слово, смакуя, как конфету. Теперь они женаты. По-настоящему. Фрэнки – ее единственный друг за все долгие, темные, полные отчаяния годы в Нью-Йорке. Фрэнки – самый красивый, самый умный, самый лучший в мире человек! Фрэнки, который мог получить любую женщину, выбрал ее, Софию, в жены. По утрам она часто просыпалась и нервно ощупывала обручальное кольцо, не в силах поверить такой удаче. Но тут же напоминала себе: «Я София Баста, правнучка Мириам, марокканская принцесса. Я особенная. Почему бы ему не выбрать меня?»

Квартира у них была скромной – кондоминиум с двумя спальнями в окрестностях Беверли-Хиллз, – но София сделала квартиру уютной и приветливой, счастливая, что может свить чудесное гнездышко, куда Фрэнки будет возвращаться домой после работы. Яркие цветные подушки и покрывала украшали диван в гостиной, весь день наполненной ярким калифорнийским солнцем. Как София любила это солнце после восемнадцати мрачных, дождливых, пасмурных лет в Нью-Йорке!

Угрюмый, неприветливый, грязный город, одиночество в детском доме. Жизнь Софии тогда была кошмаром. Но сейчас все казалось дурным сном, историей, приключившейся с кем-то другим.

И что это была за история!

Кристина, мать Софии, наркоманка и проститутка, не ухаживала за детьми, да и собой не занималась. Но так было не всегда. Кристина Баста росла в очень богатой семье, сначала в Марокко, потом в Париже, куда родители послали ее учиться в привилегированный пансион для девочек. Высокая и стройная, как газель, с кремовой кожей и влажными, пытливыми карими глазами, копия своей бабки Мириам, Кристина быстро привлекла внимание «охотников за головами» парижских модельных агентств, отиравшихся на улице Дю Фобур в поисках новых талантов. К шестнадцати Кристина трудилась почти полный рабочий день. К восемнадцати жила в Нью-Йорке, в одной квартире с другими тремя моделями из агентства и наслаждалась всеми удовольствиями, доступными в этом городе.

Падение Кристины было быстрым и катастрофичным. На смену кокаину пришел героин. В двадцать, когда сорвала несколько показов, Кристина была уволена из агентства. Семья к тому времени от нее отказалась. Слишком гордая, чтобы просить помощи, она понадеялась, что быстро меняющиеся бойфренды станут оплачивать ее постоянно возраставшую потребность в наркотике. Бойфренды в основном состояли из наркоторговцев и сутенеров, тащивших ее все глубже в адскую бездну.

София и ее сестра-близнец Элла стали результатом третьей беременности Кристины. Та пыталась сделать аборт, как в предыдущих случаях, но что-то пошло не так, и дети появились на свет в гарлемском роддоме Бервинд. В ту же ночь они были брошены там матерью. Несколько коротких недель близнецы провели вместе, прежде чем Эллу, более хорошенькую, не удочерили местный доктор и его жена. С этой минуты София начала свою жизнь, как и было суждено судьбой: в одиночестве.

Но через шесть лет, когда София жила в детском доме Святой Марии в Бруклине, известная адвокатская контора на Мэдисон-авеню сообщила персоналу дома, что мать девочки умерла. Кристина оставила дочерям «небольшое наследство». Поскольку доктор с семьей куда-то переехали и увезли Эллу, было решено передать все наследство Софии.

– Ничего существенного, – объяснил адвокат, к великому разочарованию директрисы. – Оно скорее имеет сентиментальное значение, которое девочка оценит, когда подрастет. Это книга, старая книга. И письмо.

В этой книге описывалась история любви Мириам и Джибрила, которую София и Фрэнки читали и перечитывали несколько лет. Письмо было от матери Софии. В нем объяснялось, что все, изложенное в книге, не легенда, а подлинная история прабабки Софии, напоминание о прошлом, которого София никогда не знала, и о благородном происхождении девочки.

Фрэнки читал письмо. София показала его ему, когда стала подростком. Он был единственным, кому она доверяла, и понимал, что книга и письмо все изменили для осиротевшей Софии. За одну ночь она превратилась из ничтожества, нежеланного отродья проститутки и сутенера, в нечто особенное, необыкновенное, марокканскую принцессу, трагически разлученную с красавицей сестрой. Конечно, другие дети издевались над ней, твердили, что книга – просто куча навоза, что нет никакой сестры и экзотического прошлого. Но Фрэнки помогал Софии пережить их завистливые колкости. Он был ее опорой, ее спасением, единственным другом, а книга – самой большой драгоценностью.

По сию пору София не понимала, что привлекло в ней Фрэнки. Возможно, то обстоятельство, что он тоже сирота, настоящий сирота, как и она. У большинства детей в доме были семьи, отказавшиеся о них заботиться. Но если София всегда была одинока, не имела друзей, страдала от злобы девочек, завидовавших ее красоте, и приставаний мальчиков – по той же причине, то Фрэнки обожали все – и воспитатели, и дети. Красивый – «Господи, какой он красивый!» – умный, острый на язык, обаятельный, Фрэнки часто поглядывал на Софию, но не теми пугающими, хищными взглядами, как другие мальчики. Фрэнки был благороднее, мягче и бесконечно более нежен, чем остальные подстегиваемые тестостероном мальчишки. София была польщена, но и обеспокоена. Она жаждала, чтобы он коснулся ее, и уже начала отчаиваться, думая, что этого никогда не произойдет. И тут однажды случилось чудо. Они читали книгу в комнате отдыха, как часто бывало. Фрэнки любил книгу почти так же сильно, как София, считал историю Мириам восхитительно романтичной и бесконечно расспрашивал подругу о ее семье и пропавшей сестре Элле. Но в тот день он задал другой вопрос. Самый чудесный, самый неожиданный, которого она даже не ожидала. И конечно, София сказала «да», а Фрэнки пообещал, что, как только они поженятся, он будет с ней, как следует быть мужу и жене. С той самой минуты жизнь Софии Баста, по крайней мере в ее мыслях, превратилась в одну длинную волшебную сказку.

Они с Фрэнки поженились в ее восемнадцатый день рождения и перебрались из приюта в крошечную студию в Гарлеме, где Фрэнки, как и обещал, впервые занялся с ней любовью. Это были самые счастливые четыре минуты в жизни Софии.

Следующие два года София работала официанткой, пока Фрэнки учился в университете. Он был так умен, что мог стать кем захочет: доктором, адвокатом, бизнесменом. Еще до окончания университета ему предложили работу в Лос-Анджелесе. Они перебрались в Калифорнию с одним чемоданом и радостно попрощались с Нью-Йорком.

В Лос-Анджелесе было все, о чем мечтала София, и даже больше. Теперь жизнь стала настолько идеальной, что она стыдилась жаловаться на частые командировки Фрэнки или то, что ему приходилось задерживаться на работе. Или на то, что они до сих пор не могли зачать ребенка. Хотя, возможно, это было связано с тем, что муж редко занимался с ней любовью.

– Я хочу, чтобы это оставалось чем-то особенным, – объяснял Фрэнки. – Не превратилось в рутину.

София пыталась убедить Фрэнки, что это всегда останется для нее особенным, сколько бы раз они ни занимались любовью, но он был непреклонен. София твердила себе, что это не должно так уж сильно ее волновать. Он выказывал свою любовь бесчисленными способами: делал интимные снимки, сгорал от ревности, когда другие мужчины обращали на нее внимание, постоянно хвалил ее наряды, духи, волосы, а сексуальная жизнь со временем наладится.

Она вынула из духовки противень с печеньем и как раз меняла простыни на кровати, когда в двери повернулся ключ. Взвизгнув от восторга, она бросилась в объятия мужа.

– Детка! – воскликнул он, целуя ее в макушку. – Ты скучала по мне?

– Еще бы! Каждую минуту! Почему ты раньше не сказал, что прилетаешь сегодня? Я бы поехала в аэропорт встречать тебя.

– Знаю, но хотел сделать сюрприз.

Фрэнки взглянул на свою любящую молодую жену и в очередной раз поздравил себя. Красота Софии никогда не переставляла изумлять его. Всего после нескольких дней отсутствия она казалась еще красивее. Еще совершеннее. Настоящий ангел. При мысли о том, что какой-то мужчина коснется ее, Фрэнки приходил в бешенство. И все же он абсолютно точно знал, что никогда не сможет стать тем любовником, который ей нужен. Проблема была неразрешима.

В ту ночь в постели, чувствуя ее неудовлетворенное желание, Фрэнки спросил:

– Ты когда-нибудь хотела переспать с другим мужчиной?

– Что ты? – в ужасе прошептала София. – Конечно, нет. Скорее умру. Как ты можешь спрашивать такое?

– Ты бы действительно скорее умерла? – Он смотрел на нее так пристально и напряженно, как никогда раньше.

София подумала, прежде чем ответить, но сказала «да», потому что это была правда. Она не жила бы в ладу с собой, если бы изменила Фрэнки. Он был всей ее жизнью. Самим дыханием и воздухом.

– Прекрасно, – ответил Фрэнки. – В таком случае я хочу познакомить тебя с одним человеком. Важным человеком.

Он медленно провел рукой между ее бедер. София беспомощно застонала: он так давно не касался ее.

Пожалуйста, пожалуйста, не останавливайся.

Но Фрэнки остановился, убрал руку и приложил палец к губам Софии. Ей хотелось плакать.

– Я хочу, чтобы ты была добра к этому человеку. Делай все, что я тебе скажу. Даже если это будет очень трудно.

– Конечно, дорогой. Ты знаешь, что я готова на все ради тебя. Но что ты имеешь в виду?

– Пока тебе не стоит волноваться. Я все устрою. Делай, как я прошу.

Фрэнки лег на нее. К изумлению Софии, он уже был готов. Войдя в нее, он сделал пять-шесть коротких толчков, прежде чем кончить.

Некоторое время оба молчали. Потом София тихо спросила:

– Как его зовут?

– Кого?

– Человека, с которым ты хочешь меня познакомить. Как его зовут?

Фрэнки улыбнулся в темноте.

– Джейкс. Эндрю Джейкс.

Глава 5

Лион, Франция, 2006 год

Мэтт Дейли посмотрел на часы. Последние полчаса он провел на неудобном диване в обшарпанной комнате ожидания, где-то в глубинах штаб-квартиры Интерпола в Лионе. Здание, нависшее над рекой, стояло на набережной Шарля де Голля и было храмом уродливой функциональности, выстроенным бюрократами для бюрократов.

«Хрустальная мечта полицейского аналитика, – подумал Мэтт, отметив полное отсутствие картин и пейзажей, даже случайного цветного ковра или вазы с цветами в коридорах, которые успел увидеть. – Неудивительно, что служащие выглядят такими угнетенными».

Честно говоря, его оценка основывалась на наблюдении за двумя людьми: угрюмым молодым французом, выдавшим ему гостевой пропуск и проводившим в офис человека, ради встречи с которым он пролетел полмира, и секретарем этого человека, женщиной с физиономией закаленного воина-берсерка, излучавшей столько же теплоты, сколько ядерная зима в Сибири.

– Как по-вашему, сколько еще ждать? – спросил Мэтт. Секретарь пожала плечами и вернулась к своему компьютеру.

Мэтт подумал об отце. Гарри Дейли никогда не был во Франции, но издали всегда восхищался сексуальностью, манерами и обаянием француженок. Интересно, рассеяла бы его иллюзии здешняя Роза Клебб^[3]?

При мысли об отце Мэтт улыбнулся. Не будь Гарри Дейли, он бы здесь не сидел.

Гарри Дейли был чудесным отцом и еще лучшим мужем. Гарри и Мэри, мама Мэтта, были женаты сорок лет и стали всем друг для друга. Похороны Гарри в прошлом году собрали десятки друзей, стоявших у могилы и делившихся воспоминаниями о человеке, которого Мэтт и его сестра Клер любили, сколько себя помнили.

Гарри умер от рака почки, в страшных мучениях, и слова священника «да почиет в мире» вызвали у Мэтта нервный смех.

Ракель, гламурная латиноамериканская жена Мэтта, не увидела в этом ничего смешного.

– Господи, – прошипела она в ухо Мэтту, – что это с тобой? Ни малейшего уважения! Это похороны твоего отца!

– О, брось, солнышко! Папа увидел бы юмор ситуации. Представь, что сделал бы из этого Джерри Сейнфелд.

– Ну, тебя трудно назвать Джерри Сейнфелдом, дорогой.

Это ранило, потому что было правдой. Мэтт Дейли был комедиографом, но в последнее время не слишком успешным. Красивый какой-то мальчишеской, задорной красотой, с густой гривой светлых волос и яблочно-зелеными глазами, он умел улыбаться так заразительно, что все его лицо становилось воплощением остроумной шутки. Когда-то при первом знакомстве Ракель привлекло в Мэтте именно чувство юмора. Кроме того, ей льстило, когда забавные случаи из их жизни становились хитами в самых модных ситкомах. Но через восемь лет новизна выветрилась вместе с надеждой, что гонорары Мэтта смогут обеспечить им тот гламурный голливудский стиль жизни, которого так жаждала Ракель. Мэтт теперь работал на кабельном телевидении, что помогало оплачивать счета, но не более того.

– По какому поводу она стервозится на этот раз? – осведомилась Клер, сестра Мэтта, не слишком пылко любившая невестку.

– Не любит похорон, – соврал преданный Мэтт.

– Скорее всего отпугнула кого-то, собравшегося пролить вечный свет на НЕЕ. Побоялась, что все мы увидим шрамы от ее последней блефаропластики.

Мэтт ухмыльнулся. Он любил Клер. Правда, любил и жену, но постепенно приходил к болезненному осознанию того, что это чувство скорее всего не осталось взаимным.

После похорон, по дороге в Лос-Анджелес, Мэтт пытался навести мосты с Ракель.

– Я почти готов начать работу над новой идеей. Кое-что другое на этот раз. Документальный фильм.

В глазах жены мелькнул проблеск интереса.

– Документальный фильм? Для кого?

– Пока ни для кого, – признался Мэтт. – Мне никто ничего не заказывал. Я собираюсь предложить сценарий кое-кому…

Искорка в глазах жены погасла.

«Как раз то, чего нам не хватает, – подумала Ракель. – Еще один непроданный сценарий».

– Это о моем отце, – продолжал Мэтт. – Моем биологическом отце.

Ракель зевнула. По правде сказать, она совсем забыла, что Гарри Дейли не настоящий отец Мэтта. Гарри женился на матери Мэтта, когда тот был совсем маленьким, а Клер – грудным младенцем.

– Недавно я узнал, что он был убит более десяти лет назад.

Если он ожидал, что это сообщение может шокировать или заинтересовать Ракель, его ждало разочарование.

– В этом городе, Мэтью, людей убивают каждый день. Кто захочет целый час сидеть перед телевизором, чтобы узнать подробности кончины твоего никому не известного отца?

– В том-то и дело, – оживился Мэтт. – Он был весьма известным арт-дилером на Беверли-Хиллз. Знаменитым, по крайней мере в Лос-Анджелесе. И очень богатым.

Теперь ему удалось завладеть вниманием Ракель.

– Ты никогда не упоминал об этом раньше. Насколько богатым?

– Безумно. Речь идет о сотнях миллионов долларов.

– Сотнях миллионов? Господи, Мэтт! – ахнула Ракель, не обращая внимания, куда едет. – И что случилось со всеми этими деньгами?

– Перешли к его вдове, – пояснил Мэтт.

– Как, все?! А ты и Клер?

– Я и Клер? О, брось, милая! Мы не общались с ним больше тридцати лет.

– И что? – Зрачки Ракель возбужденно расширились. – Вы его дети, кровные родственники. Может, есть шанс опротестовать завещание?

– На каком основании? – рассмеялся Мэтт. – Он имел полное право оставить деньги, кому хотел. Но так или иначе ты упускаешь из виду самые пикантные подробности.

Ракель безуспешно попробовала вообразить что-то более пикантное, чем сотни миллионов, но вынудила себя слушать.

– Вдова, которой в то время было лет двадцать с лишним и которую жестоко изнасиловал убийца отца, отдала все денежки на детскую благотворительность. Все, до последнего цента. Самое большое пожертвование на благотворительные цели в истории Лос-Анджелеса. Правда, об этом почти никто не знает, потому что вместо того чтобы греться в лучах славы, девица через несколько недель после убийства прыгает в самолет и улетает неизвестно куда. Буквально исчезает с лица земли. Больше о ней никто не слышал. Потрясающе, верно? Не считаешь, что это классная история?

Плевать хотела Ракель на дурацкие истории Мэтта! Что это за мужчина, который пальцем не пошевелит, чтобы защитить свое право на многомиллионное состояние? Она вышла за кретина.

– Почему ты никогда не говорил об этом раньше? – спросила она с нескрываемым гневом.

Мэтт окончательно пал духом. Почему я вечно ее раздражаю?

– Если честно, я вроде как забыл об этом. Услышал несколько месяцев назад, но подумал, что отец расстроится, если я открыто буду этим интересоваться. Но теперь, когда Гарри умер, думаю, никому не повредит, если я займусь этой темой. Сейчас на телевидении очень модны биографические фильмы, а убийство и деньги всегда хорошо продаются.

Остаток пути прошел в молчании. К тому времени, как Дейли добрались до дома, родились две одержимости. Ракель была одержима многомиллионным состоянием. А Мэтт – так и не разгаданным убийством своего биологического отца Эндрю Джейкса.

В течение следующих месяцев, пока жена зря тратила время на консультации с адвокатами в поисках лазейки, которая могла бы помочь вернуть «их» состояние, каковым она теперь считала наследство Джейкса, то, что началось как сбор материалов для документального фильма, стало всепоглощающей целью жизни Мэтта Дейли. Днем он обходил библиотеки и галереи Лос-Анджелеса, жадно выуживая каждый клочок информации об Эндрю Джейксе, который только мог найти: его сделки, коллекции современного искусства, реестр владений, друзья, враги, знакомые, любовницы, интересы, домашние животные, проблемы со здоровьем, религиозные верования. По ночам, запершись в кабинете, подобно отшельнику, Мэтт сидел в Интернете. Вскоре он перестал спать. Файл, обозначенный «Эндрю Джейкс», рос с каждым днем, в то время как немногие ниточки, еще связывавшие брак Мэтта и Ракель, истончались.

Наконец Клер Майклз стала тревожиться за брата.

– Чего ты надеешься всем этим достичь? – спросила она.

Стоявшая в кухне своего шумного дома с малышом на бедре и бутылкой томатного соуса в руке, окруженная веселым гомоном и беспорядком счастливой семейной жизни, Клер одновременно радовала и печалила Мэтта. Он был рад за нее и печалился за себя.

Неужели все было бы по-другому, будь у нас с Ракель дети?

– Я же говорил. Занят сценарием для документального фильма.

Клер скептически покачала головой.

– И как продвигается сценарий?

– Я еще не на стадии написания.

– И на какой же ты стадии?

– Собираю материал.

– Кому ты уже предложил идею?

– А ты кто такая? – рассмеялся Мэтт. – Мой агент?