Ill

Не нужно быть пророком, чтобы осознать, что приспосабливающиеся науки тут же начинают определяться и направляться новой основной наукой, которая называется кибернетикой.

Эта наука соответствует определению человека как деятельно-общественного существа.

Она является теорией управления возможным планированием и налаживанием человеческой работы.

Мартин Хайдеггер, «Конец философии и задача мышления», 1966⁸

Но вместе с тем кибернетика считает себя обязанной признать, что общая регуляция человеческого существования на данный момент не завершена. Поэтому в универсальной сфере кибернетики человек временно ещё является «фактором искажений». Намерения и действия человека, внешне свободные, действуют искажающе. Но недавно наука завладела и этим полем человеческого существования.

Она со строгой методичностью начинает исследования и планирование возможного будущего для деятельного человека.

Она учитывает информацию о том, что в человеке поддаётся планированию.

Мартин Хайдеггер,

«Исток искусства и назначение мышления», 1967

В 1946 году в Нью Норке проходит научная конференция, чья цель – распространение кибернетической гипотезы на общественные науки. Участники единодушно и решительно сбрасывают со счетов обывательскую философию общественного, опирающуюся на индивида или на общество. Социальная кибернетика должна сосредоточиться на переходных явлениях «общественного фидбека», вроде тех, какие американская антропологическая школа якобы обнаружила между «культурой» и «личностью», намереваясь создать характерологию народов, предназначенную для американских солдат. Суть операции в том, чтобы свести диалектическую мысль к простому наблюдению за процессом цикличной обусловленности внутри априори неизменного социального целого, смешивая противоречие и несоответствие, как в центральном для кибернетической психологии понятии двойного послания. Как наука об обществе, кибернетика стремится к такой общественной регуляции, которая обойдётся без макро-институтов вроде Государства и Рынка, предпочитая микросервисы контроля, предпочитая механизмы. Ключевой закон социальной кибернетики следующий: масштаб и контроль обратно пропорциональны. Так что проще строить кибернетический общественный порядок на небольшом участке: «Для быстрого восстановления равновесия необходимо, чтобы разрывы выявлялись прямо там, где они образуются, и корректирующие действия производились децентрализованно»⁹. Под влиянием Грегори Бейтсона – Фон Неймана общественных наук – и американской социологической традиции, одержимой вопросами отклонений от нормы (бомж, иммигрант, преступник, представитель молодёжи, я, ты, он и т. д.), социальная кибернетика сосредоточивается главным образом на изучении индивида как центра обратной связи, то есть как «самодисциплинированную личность». Бейтсон становится главным общественным физиотерапевтом второй половины XX века, стоя у истоков как семейной терапии, так и программ обучения коммерческим технологиям, разработанных в Пало-Альто. Потому что кибернетическая гипотеза постулирует радикально иного субъекта нового строения, и индивидуального, и коллективного, поскольку выдалбливает из него сердцевину. Она отвергает всё внутреннее как миф, а с ним и всю психологию XX века, включая психоанализ. Больше не надо пытаться вырвать субъекта из традиционных внешних связей, как того требовала либеральная гипотеза: наоборот, нужно восстановить общественные связи, лишив субъект всякого содержания. Надо, чтобы каждый стал бесплотной оболочкой, как можно лучшим проводником общественных связей, где крутилась бы бесконечная петля фидбека, и безо всяких узлов. Процесс кибернетизации завершает таким образом «цивилизационный процесс», вплоть до сведения тел и их аффектов к абстракции знаковой системы. «В этом смысле, – пишет Лиотар, – система представляется некоей авангардистской машиной, которая тащит человечество за собой, обесчеловечивая его, чтобы потом вочеловечить на другом уровне нормативной производительности. […] В этом гордость лиц, принимающих решения, и их слепота. […] Даже допустимость различных игр поставлена в зависимость от результативности. Переопределение норм жизни заключается в совершенствовании компетенции системы в смысле увеличения производительности»¹⁰.

Подстёгиваемые холодной войной и «охотой на ведьм», социальные кибернетики без устали выискивают за нормой патологию, дремлющего в каждом коммуниста. В результате они создают в 1950-х Федерацию психического здоровья, где вырабатывается оригинальное, как бы окончательное решение проблем общества и эпохи: «Конечная цель организации психического здоровья – помочь людям жить в одном мире с себе подобными… Концепция психического здоровья по масштабу соответствует международному порядку и мировому сообществу, которые должны создаваться таким образом, чтобы люди могли жить в мире друг с другом»¹¹. Описывая психические отклонения и общественные патологии языком информации, кибернетика создаёт новую политику субъекта, основанную на коммуникации, прозрачности для себя и для других. По просьбе Бейтсона теперь уже Винеру приходится задуматься о социальной кибернетике, но масштабами покрупнее, чем охрана психики. Он без труда признаёт провал либерального эксперимента: информация на рынке всегда неполная и нечистая, как из-за рекламной лжи и монополизации СМИ, так и из-за невежества Государств, которые как коллектив владеют меньшей информацией, чем гражданское общество. Расширение рыночных отношений в связи с ростом размера сообществ и цепочек обратной связи делает ещё более вероятными искажения в коммуникации и проблемы с общественным контролем. Процессом предыдущего накопления были не только разрушены общественные связи: сам общественный порядок стал кибернетически невозможен в рамках капитализма. Успех кибернетической гипотезы становится понятен в свете кризисов, с которыми столкнулся капитализм в XX веке и которые поставили под вопрос мнимые «законы» классической политической экономии. В этот разлом и встраивается кибернетический дискурс.

Современную историю экономического дискурса следует рассматривать именно с перспективы усиления проблемы информации. С кризиса 1929 года по 1945 год всё внимание экономистов устремлено на проблему ожидания, неопределённости, связанной со спросом, согласования производства и потребления, предвидения в экономической деятельности. Классическая экономика, идущая от Смита, уже несостоятельна, как и все научные построения, напрямую вдохновлённые ньютоновой физикой. Всё расширяющуюся после 1945 года роль кибернетики в экономике можно объяснить, вспомнив догадку Маркса, что «закон в политической экономии определяется через свою противоположность, через отсутствие закона. Истинный, закон политической экономии есть случайность»¹². Чтобы доказать, что капитализм не является фактором энтропии и общественного хаоса, начиная с 1940-х экономический дискурс ставит в приоритет кибернетическое переопределение своей психологии. Оно строится на «теории игр», разработанной Фон Нейманом и Оскаром Моргенштерном в 1944 году. Первые социальные кибернетики показывают, что homo oeconomicus может существовать только при условии абсолютной прозрачности своих предпочтений для себя и для других. Из-за невозможности знать совокупность поведений всех прочих экономических игроков, утилитаристская идея рационализации любого микроэкономического выбора остаётся мечтой. Под давлением Фридриха фон Хайека утилитаристскую парадигму отвергают в пользу теории стихийных механизмов согласования индивидуальных видов выбора, которая признаёт, что каждый актор имеет лишь ограниченное представление о поведении других, как и о своём собственном. Решение – пожертвовать автономией экономической теории и перенести её в кибернетический проект, обещающий уравновешивание систем. Получившийся гибридный дискурс, названный впоследствии «неолиберальным», наделяет рынок способностью оптимально распределять информацию – но не богатство — в обществе. В таком виде рынок становится средством полного согласования акторов, благодаря чему единство общества обретает устойчивое равновесие. И капитализм теперь не обсуждается, потому что представлен как простое и лучшее средство обеспечения общественной саморегуляции.

Луи Лозовик. Кишки Манхэттена

Как и в 1929 году, протесты, прокатившиеся по планете в 1968 году, и, в особенности, кризис после 1973-го снова ставят перед политэкономией проблему неопределённости, на этот раз в политической сфере. Все упиваются громкими теориями: тут этот старый болтун Эдгар Морен и его «сложностность», там Жоэль де Росней, этот простак-мечтатель, с «обществом в реальном времени». Экологическая философская мысль кормится новой мистикой про Вселенную. Целостность – больше не исток, который нужно вернуть, а будущее, которое строят. Кибернетическая проблематика теперь не в предсказании будущего, а в воспроизводстве настоящего. И речь уже не о статичном порядке, а о динамической самоорганизации. Индивид теперь не наделяется никакой властью: его знание мира несовершенно, собственные желания ему неизвестны, он непрозрачен для себя самого, всё от него ускользает, так что и кооперируется он спонтанно, эмпатия его заложена природой, а солидарность неизбежна. Он ничего такого не знает, но ЛЮДИ-то о нём знают всё. Тут развивается самая далеко идущая форма современного индивидуализма, и к ней прибавляется хайекская философия, для которой любая неопределённость, любая возможность события – проблема всего лишь временного незнания. Став идеологией, либерализм служит прикрытием для совокупности новых технических и научных практик, распылённой «второй кибернетики», намеренно открестившейся от своего наречённого имени. Начиная с 1960-х сам термин «кибернетика» растворяется в смешанных понятиях. Распад наук уже не даёт шанса на реальную теоретическую унификацию: кибернетическое единство отныне проявляется в мире, которому само каждый день придаёт форму. Кибернетика – средство, благодаря которому капитализм связал воедино свою способность к раздроблению и поиск выгоды. Общество, которому постоянно угрожает распад, поддавалось бы подчинению гораздо проще, если была бы создана информационная сеть, автономная «нервная система», позволяющая им управлять, – так по поводу Франции напишут в своём отчёте 1978 года верные обезьянки Государства Симон Нора и Ален Минк. То, что ЛЮДИ называют сегодня «Новой экономикой» и что объединяет под единой кибернетической маркой все преобразования, которые претерпели в последние тридцать лет западные страны, является совокупностью нового подчинения, новым решением практической задачи общественного порядка и его будущего, иными словами – новой политикой.