– Ты так считаешь? – хладнокровно парировала матушка. – Нам, само собой, хотелось бы получать весточки о том, как его успехи. Так что не забывайте писать! Но только я очень советую: не вздумайте никому рассказывать о нашем деле, если не хотите, чтобы с младенцем стряслось что-нибудь дурное.

Госпожа Витоллер смерила ведьм пристальным взглядом:

– А ведь вы кое о чем умалчиваете. За всем этим кроется какая-то тайна. Правильно угадала?

Чуть помешкав, матушка все же кивнула в подтверждение ее слов.

– Но если мы узнаем правду, то счастливее от этого не станем. Верно?

Матушка снова ответила кивком и резко поднялась – в таверну ввалились несколько актеров. А актеры, как известно, не умеют веселиться тихо.

– Прошу извинить, – отрывисто сказала матушка Ветровоск, – у меня неотложные дела.

– Но как зовут мальчугана? – спросил Витоллер.

– Том, – ответила матушка, не моргнув и глазом.

– Джон, – отозвалась нянюшка Ягг.

Ведьмы встретились взглядами. Матушка вышла победительницей.

– Том-Джон, – уточнила она и, не говоря больше ни слова, ретировалась к выходу.

Ступив за порог заведения, она столкнулась нос к носу с запыхавшейся Маграт.

– Я нашла там сундук, – затараторила та. – В нем полным-полно корон и всякого барахла. Я все сделала, как ты велела, положила ее на самое дно.

– Порядок, – кивнула матушка.

– Наша корона, по сравнению с другими, самая невзрачная…

– Кому густо, а кому и пусто, – фыркнула матушка. – Тебя не заметили?

– Нет, все были заняты своими делами, вот разве что… – Маграт помедлила. Густой румянец залил ее щеки.

– Ну?

– Только я отошла от сундука, как подкрался какой-то мужчина и ущипнул меня… сзади… – Лицо Маграт полыхало палитрой густо-малиновых оттенков. Ладошка ее прилипла к губам.

– А потом? – уточнила матушка.

– Вот, а потом… потом…

– Не тяни.

– Он сказал мне кое-что…

– Что именно?

– Сказал, дескать, привет, цыпочка, ты сегодня вечерком не занята?

Матушка погрузилась в сосредоточенное раздумье.

– Скажи, тетушка Вемпер, она тебя на люди, наверное, не часто выводила?

– Ты же знаешь, у нее ноги очень болели, – ответила Маграт.

– Но повивальное дело вы с ней проходили?

– Вообще-то да, а что? У меня это хорошо получалось.

– Тут такие штуки… – Матушка с трудом подбирала слова, боясь сделать неверный шаг на зыбкой, малознакомой ей почве. – Неужто она ни разу не обмолвилась, что происходит до?

– До чего?

– Ну… – произнесла матушка голосом, в котором звучало отчаяние. – Про роль мужчины… ничего не рассказывала?

Глаза Маграт округлились от ужаса.

– Про роль мужчины?!

За свою долгую жизнь матушка Ветровоск не раз бралась за самые безнадежные дела. И заставить ее отступиться было нелегко. Но на сей раз она вынуждена была спасовать.

– Наверное, правильнее всего будет попросить нянюшку Ягг, чтобы она потолковала с тобой накоротке. И тянуть с этим не стоит. Чем раньше это произойдет, тем лучше…

Вдруг из окна, расположенного над их головами, вырвался залп дикого хохота, сопровождаемый звоном сдвигаемых кружек. Высокий голос, едва не надрываясь, затянул последнюю строчку припева:

– …Жирафу, если встанешь на стол, вот только с ежиком…

Дослушать припев до конца матушка не пожелала.

– Но сегодня ее лучше не тревожить, – закончила она.

Бродячая труппа снялась с места за несколько часов до захода солнца. Четыре фургона, шатающиеся из стороны в сторону, виднелись на дороге, что вела из Ланкра в направлении равнины Сто, где лепились друг к другу большие города. Согласно уставу города, все шуты, скоморохи, фокусники, шарлатаны и прочие вероятные правонарушители должны были выйти за ворота Ланкра до наступления темноты. Правило это, в сущности, было вполне безобидным, поскольку стен, в общепринятом понимании, вокруг города не существовало и мало кто высказывал негодование в случае, если после захода солнца кое-кто из бродяг, не поднимая шума, просачивался обратно. Требовалось лишь воздать должное заведенным порядкам.

Воспользовавшись старинным, с зеленоватыми жилками нянюшкиным кристаллом, ведьмы наблюдали за движением каравана из хижины Маграт.

– Пора бы тебе научиться добывать оттуда звук, – пробурчала под нос матушка Ветровоск, встряхивая шар, отчего изображение покрылось рябью.

– Как это было восхитительно! – воскликнула Маграт. – Эти фургоны комедиантов… Чего там только нет – деревья, вырезанные из бумаги, костюмы и… – Маграт начертила в воздухе широкий квадрат, – огромная такая картина с изображением всяких храмов и башен. Так здорово!

Матушка хмыкнула.

– Раз – и обычные люди преображаются в королей и принцев. В этом есть что-то от магии. Как вы думаете?

– Маграт Чесногк, ты соображаешь, что несешь? Это же сплошная фальшивка – краска да картон. Даже дурак сразу заметит.

Маграт открыла было рот, но, сдержав контрдовод, успела вовремя его закрыть.

– А что поделывает нянюшка? – рассеянно спросила она.

– Решила прилечь на лужайке, – ответила матушка. – Плохо себя чувствует.

Недуг больной тут же дал о себе знать весьма обильным звуковыделением.

Маграт собралась с духом:

– Знаешь, мне кажется, что, раз уж мы назвались его крестными, мы просто обязаны сделать ему подарки. Таков неписаный обычай.

– Это еще что за бред?

– Порядочная ведьма всегда преподносит младенцу три дара, – не сдавалась Маграт. – Как правило, красоту, мудрость и счастье. Во всяком случае, в старину так оно и было.

– Понятно. Домики из имбирных пряников, прялки и тыквы, – пробубнила матушка, не обнаруживая почтения к старине. – А потом еще проколоть себе палец шипом от розы. Никогда не опускалась до такого.

Нахмурившись, она с удвоенной силой потерла шар.

– Может быть, ты и права, но… – Маграт запнулась, заметив, как покосилась на нее матушка.

Вот такая она, Маграт. Полная голова тыквенной каши. Кому хочешь готова крестной стать – просто так, за здорово живешь. Но за всей этой мешаниной – чистая, красивая душа. Девушка, которая всегда приласкает маленького пушистого зверька. В общем, из тех личностей, которые непременно полезут на высокое дерево, чтобы вернуть в гнездо выпавшего птенчика.

– Сама смотри. Если тебе это так нужно… – буркнула, сама себе поражаясь, матушка и рассеянно помахала утопающим в кристалле фургонам. – На что в таких случаях установка? Красота и богатство?

– Ну, одних денег для счастья мало. А если он пойдет в отца, то и статью обделен не будет, – сразу посерьезнев, рассудила Маграт. – Может быть, правильнее говорить о мудрости? Ты как считаешь?

– Мудрости человек сам учиться должен, – резонно заметила матушка.

– Тогда, может, острое зрение? Или красивый голос, как у певца?

Снаружи доносилось сиплое, но вдохновенное исполнение народной баллады. Ночному небосводу толково разъясняли, что «на волшебном посохе – нехилый набалдашник».

– Это все не так важно, – громко произнесла матушка. – Прибегни к помощи головологии. Без красоты с богатством прожить можно… – Она снова взялась за кристалл и махнула рукой: – Сходила бы лучше и привела нянюшку. Сама говорила, что нас должно быть трое.

Ввести в дом приболевшую нянюшку, равно как и растолковать ей смысл родившейся у Маграт затеи, стоило обеим ведьмам немалых хлопот.

– Чего такое? Три п’дарка? – ошарашенно проговорила нянюшка Ягг. – П’следний раз я п’дарок делала, когда девочкой была.

Маграт шныряла взад-вперед по комнате – зажигала свечи.

– Мы должны создать надлежащий магический антураж, – объяснила она.

Матушка лишь передернула плечами, хотя поведение Маграт можно было расценить как настоящий вызов. Но каждая ведьма вольна заниматься ворожбой по-своему, а они в данную минуту находились в хижине Маграт.

– А чего вы ему дарить собрались? – поинтересовалась нянюшка Ягг.

– Мы же только что тебе сказали – сами не знаем, – ответила матушка.

– Слушайте, есть мысль! – провозгласила нянюшка и тут же поделилась ею.

Наступила гробовая тишина.

– Прости, но я все-таки не понимаю – какой ему от этого прок? – высказалась наконец Маграт. – К тому же это, должно быть, не совсем удобно – ходить мешает…

– Да он потом, когда вырастет, нам кланяться будет, помяни мое слово, – заявила нянюшка Ягг. – Мой первый муж всегда любил повторять…

– Вообще, не помешало бы, – вовремя вступилась матушка, сверля приятельницу острым взором, – придумать что-нибудь не столь… не столь сальное. Обязательно тебе нужно все опошлить! Поражаюсь тебе, Гита, и что тебе вечно неймется?

– Ну знаешь, лично я, к примеру, считаю…

Тут обе дамы перешли на шепот, и весьма прежаркий. Затем установилась долгая, мучительная пауза.

– Мне кажется, – сказала Маграт, робея от собственной смышлености, – мы мудро поступим, если разойдемся по собственным хижинам и все сделаем так, как каждой велит ее сердце. Понимаете? То есть отдельно друг от друга. День сегодня был трудный, мы все утомились…

– Правильная мысль, – твердо заявила матушка, поднимаясь с лавки, и крайне сурово буркнула: – Вставай, Гита, уходим. День был трудный, ты переутомилась.

Ведьмы вышли за дверь, продолжая препираться друг с другом.

Маграт, окружив себя разноцветными свечами, откупорила пузырек с одним исключительно мощным средством оккультного характера – это средство она заказала из кладовых, расположенных в далеком Анк-Морпорке, и ей не терпелось испытать зелье в действии. Порой так хочется, чтобы люди были чуточку добрее к ближнему своему…

Маграт взглянула на волшебный шар.

Можно начинать.

– Он всегда будет легко сходиться с людьми, – прошептала она.

Может, то был не самый первостепенный навык в жизни, но для самой Маграт эта способность была тайной за семью печатями.

Нянюшка Ягг, усевшись у себя на кухне, взяла на колени своего жутких размеров кота, нацедила на сон грядущий стаканчик и тщетно попыталась припомнить начало семнадцатого куплета из бессмертного «Ежика». В куплете речь должна была идти о козах, но подробности были безнадежно утеряны. Время в очередной раз одержало верх над памятью.

Нянюшка чокнулась с невидимым собутыльником.

– Память у малыша такая будет, что все черти от зависти подохнут. Чтобы все песни с первого раза запоминал!

А матушка Ветровоск, шагая по объятому тишиной лесу, зябко куталась в шаль и по-прежнему бередила себе душу. День был трудный, местами – мучительный. А театр ее и вовсе доконал. Все только и делают, что выдают себя за других людей, сплошной обман творится, а дуб можно пальцем проткнуть! Матушка любила отдавать себе отчет в том, на каком свете находится. Свет, на котором она побывала сегодня, настораживал и, более того, озадачивал.

Все эти очевидные противоречия могли вогнать в оторопь кого угодно.

Матушка зашагала быстрой походкой путника, который явно убежден в том, что сырая, ветреная ночка, настигшая его в этом лесу, таит в себе нечто необъяснимое и зловещее. Этим убеждением матушка прониклась сполна.

– Пусть же он станет тем, кем сам пожелает, – пробормотала она. – Это все, о чем может мечтать человек.

Подобно большинству смертных, ведьмы лишены укорененности в настоящем, а выделяются среди прочих тем, что способны, пусть и не до конца, сей изъян осознать и даже извлечь из него кое-какую пользу. Они заботливо хранят память о прошлом, поскольку отчасти живут там, и способны узреть смутные тени, которые отбрасывает будущее.

Матушка вполне отчетливо видела грядущее. Оно было испещрено ножевыми ранами.

Грядущее наступило с рассветом следующего дня. Четверо всадников, спешившись на краю чащи неподалеку от матушкиной хижины, стреножили коней и осторожно двинулись вперед.

Сержант, назначенный ответственным, отнесся к поручению без восторга. Уроженец Овцепиков, он с трудом представлял себе, как может выглядеть пленение ведьмы, зато отдавал себе отчет, что приветствовать собственное пленение ведьма не станет. А сержанту не хотелось приветствовать то, что не могла приветствовать ведьма.

Его подчиненные также были коренными овцепикцами. Они следовали по пятам за начальником, от всего сердца надеясь использовать того в качестве щита при обнаружении сколько-нибудь более подозрительного предмета, чем обычное дерево.

В утренней дымке постепенно прорисовывались мухомороподобные очертания дома. Целебные травы, привольно разросшиеся в матушкином саду, колыхались, хотя воздух был недвижим. Среди прочих в саду были представлены растения, которые даже для Овцепиков являлись диковинными, прибывшими сюда с самого Края Диска. Сержант был готов поклясться, что пара цветочков обратили к нему свои пестики. Он вздрогнул.

– Что теперь-то делать, командир?

– Что делать? Рас… да, рассредоточиться вокруг дома.

Солдаты с удвоенной осторожностью преодолели заросли. Оказавшись у поваленного ствола, сержант присел на корточки и прошептал:

– Отлично. Просто молодцы. Командира понимаете с полуслова. А теперь давайте живо рассредоточивайтесь… только на сей раз рассредоточивайтесь поодиночке.

Солдаты, вполголоса ворча, растворились в туманных дебрях. Сержант выждал пару минут, чтобы подчиненные успели закрепиться на позициях, а затем произнес:

– Вот и славно. Теперь же… – И осекся.

Он вдруг с испугом спросил себя, разумно ли с его стороны орать на все окрестности, отдавая приказы. Неразумно, тут же решил он.

Тогда сержант выпрямился, снял с головы шлем, изъявляя таким образом уважение к хозяйке дома, и, переступая онемевшими ногами, приблизился к хижине с заднего хода. Откашлявшись, он несколько раз очень вежливо стукнул в дверь.

По прошествии определенного промежутка времени сержант напялил шлем обратно на голову и, молвив: «Дома никого нет, значит, ломаем дверь», принялся отмерять дистанцию для разбега.

В этот миг дверь отворилась. Отворилась с изуверской медлительностью, со скрипом, способным на целый день испортить настроение. За пронзительностью скрипа следовало заподозрить не безалаберность хозяйки, но, напротив, кропотливейшие усилия, как, например, ежедневное ошпаривание петель кипятком. Сержант замер и начал медленно поворачиваться лицом к двери.

Пустота дверного проема, представшая его взору, произвела на него гнетущее впечатление. Весь его жизненный опыт говорил о том, что двери сами по себе не открываются.

Сержант снова откашлялся.

Нагнувшись к его уху, зашедшая сзади матушка Ветровоск прошептала:

– Кашель у тебя запущен. Молодец, что заглянул.

Сержант уставился на нее с выражением бездыханного благоговения.

– Гр-р-р… – только и смог сказать он.

– И что дальше? – спросил герцог.

Сержант упорно таращился на точку в двух дюймах правее герцогского кресла.

– Дальше… Она предложила мне чашку чая.

– А чем были заняты твои люди?

– Им она тоже предложила чаю.

Герцог поднялся с кресла и ласково обнял сержанта за плечи, трепетавшие под ржавыми звеньями кольчуги. Он и сам чувствовал себя прескверно. Полночи он пытался смыть кровавые пятна с ладоней. Полночи ему казалось, что над самым его ухом кто-то шепчет. Утренняя овсянка была пересоленной и подгоревшей. Кончилось все тем, что повар устроил форменную истерику. Из этого напрашивался вывод, что герцог должен был пребывать в бешенстве. А герцог меж тем был необычайно участлив и обходителен. Он принадлежал к той породе людей, которые по мере того, как подходят к концу запасы терпения, становятся все более нежными и покладистыми. И только потом вы выясняете, что их последняя любезность, наподобие «не знаю, как вас и благодарить», на самом деле являлась вежливым приглашением на гильотину.

– Послушай, сержант… – проговорил герцог, неторопливо прохаживаясь с несчастным солдатом по кабинету.

– Да, мой повелитель?

– У меня все-таки есть ощущение, что я плохо растолковал тебе собственный приказ, – вкрадчиво промолвил герцог.

– Повелитель?

– Я спрашиваю себя, не могло ли случиться так, что я сам поставил тебя в затруднительное положение… Понимаешь, мне-то сдается, что я велел привести ведьму в замок. Если потребуется – в оковах. Но вдруг вместо этого я обмолвился и произнес: «Зайдите к ведьме, попейте у нее чайку». Неужели я допустил такую оплошность?

Сержант принялся растирать себе лоб. Сарказм как средство риторики был для сержанта в новинку. В его окружении проявления негодования сводились к бранным выкрикам и, от случая к случаю, разлетающимся в стороны щепкам.

– Никак нет, о господин.

– Тогда растолкуй мне, почему ты не соизволил выполнить именно то, что от меня услышал?

– Повелитель…

– Наверное, она шепнула тебе одно из своих заклятий. Мне ведь кое-что известно об их повадках, – сказал герцог, проведший половину ночи за чтением одного из самых волнительных трактатов, когда-либо посвященных этой неисчерпаемой теме^[4]. – Полагаю, она соблазняла твой взор картинами неземного блаженства? Или, быть может, прельстила посулами запрещенных утех и исступленного сладострастия, самые помыслы о коих делают человека несчастнейшим из смертных?

Герцог опустился в кресло, обмахиваясь носовым платком.

– Все ли ладно у вас со здоровьем, о повелитель? – осведомился сержант.

– Как-как? О, все вроде на месте…

– У вас щеки раскраснелись.

– Ты мне зубы не заговаривай! – рявкнул герцог, пробуя взять себя в руки. – Лучше честно признайся, она предлагала тебе упоительные и кощунственные наслаждения, ведомые лишь тому, кто обретается в пучинах похоти?

Сержант вытянулся по струнке и снова уставился в любимую точку.

– Никак нет, господин! – выдохнул он, как бывает с лицом подневольным, который набрался мужества выложить всю правду без остатка. – Она предложила мне… пряник.

– Какой еще пряник?

– Пряник с черноплодной начинкой, господин.

Флем застыл в неподвижной позе, отчаянно пытаясь вновь обрести внутреннее равновесие.

– А что твои люди?

– Им она тоже предложила по прянику. Всем, кроме молокососа Роджера, которому пряники запрещены по причине здоровья.

Герцог грузно плюхнулся на скамью, поставленную между окон, и уткнулся лицом в ладони. «А ведь рождение мое сулило мне владеть равнинной землей с ее плоским, незатейливым ландшафтом, где погода не издевается над людьми, а сами люди не напоминают жижицу! – сокрушался герцог. – Но это еще не все, сейчас я должен узнать, чем потчевали Роджера».

– Его она угостила тортом, повелитель.

Герцог повернулся к деревьям. Внутри у него все кипело и бурлило. И все же, являясь на протяжении двадцати лет счастливым обладателем руки леди Флем, он не только научился укрощать свои чувства, но и мог, при необходимости, обуздать инстинкты. Когда в голове происходили жаркие баталии, лицо его сохраняло полнейшую окаменелость. Впрочем, сейчас из темных гротов сознания вылезло чувство, на которое герцог раньше не тратил времени. На поверхности показался острый плавник любопытства.

Пятьдесят предыдущих лет герцог прожил, ухитрившись сохранить самые невинные представления о пользе любопытства. В отличие от измены и вероломства, оно не являлось фамильным клеймом аристократии. Вот почему герцог всегда полагал, что уверенность в чем-либо куда более ценная черта человеческой натуры. Но он потихоньку начинал понимать, что и у любопытства имеется важное предназначение.

Сержант сохранял невзыскательное выражение подневольного служаки, готового ждать команды повелителя до той поры, пока резкий порыв ветра не вынудит его поменять позу. Долгие годы безмятежной службы под штандартами короля Ланкра не прошли для него бесследно: если тело его вытянулось, как того требует «смирно», то живот, несмотря на все старания, испытывал явное тяготение к «вольно».

А герцог тем временем пытливо разглядывал Шута, примостившегося возле трона на табурете. Согбенный человечек чуть приподнял лицо, смерил властелина недоумевающим взором и с вялым беспокойством передернул плечами.

Герцог наконец принял решение. Старая истина: отыщи у человека уязвимое место – и там тебя ждет ключ к успеху. Тут же ему на ум пришло соображение о том, что таковые места, в частности, включают и печенки некоторых монархов, куда легко входит нож. Он тряхнул головой и попытался сосредоточиться на более судьбоносных материях…