Взглядом, что не увязнет ни во времени, ни в пространстве, окинул Смерть бескрайние дали, увидав страшный оползень в Клатче, уловив рев урагана в Очудноземье, учуяв чуму в Гергене.

– ЗА РАБОТУ, ЗА РАБОТУ, – буркнул он и пришпорил лошадь, тут же взмывшую в небесную высь.

А меж тем Веренс, не признавая дверей, мчался сквозь собственный замок. Ступни его ног едва касались пола, а иногда и вовсе не касались.

Будучи королем, Веренс привык относиться к прислуге, словно ее не существует вовсе. Так что в этом вопросе ничего не изменилось – став призраком, Веренс все так же не замечал слуг. Правда, те теперь не отступали в сторону, поэтому приходилось идти прямо сквозь них.

Дверь в детскую была выломана. Веренс вбежал внутрь. По полу были раскиданы мятые простыни.

Тут же он услышал частую дробь конских копыт. Бросившись к окну, король увидал собственную лошадь, запряженную в карету. Лошадь, отчаянно стуча копытами, вынеслась из двора замка. По пятам за ней скакали трое верховых. Прерывистое эхо прокатилось по брусчатке мостовой. Потом все стихло.

Король что было сил бухнул рукой по подоконнику, утопив кулак в плите по самое запястье.

Следующим действием Веренса стал прыжок из окна. На расстояние, отделяющее его от земли, ему уже было начхать. Опустившись во дворе, король полулетом-полубегом направился к дверям конюшни.

Спустя секунд двадцать было сделано очередное открытие. В скорбный список занятий, несовместимых со статусом призрака, следовало внести и верховую езду. Монарх, правда, исхитрился сесть в седло или, скажем так, сумел зависнуть враскорячку над землей, однако стоило животному, до смерти напуганному непонятным шебуршанием за ушами, во весь опор сорваться с места, как Веренс осознал, что сидит верхом на пяти футах прозрачного воздуха.

Тогда он решил пуститься в погоню на своих двоих, но, добежав до открытых ворот замка, столкнулся с воздушной решеткой, по густоте и вязкости не уступающей дегтю.

– Все это пустое, – услышал он за спиной печальный старческий голос. – Придется тебе обитать там, где тебя прикончили. Такова жизнь призрака. Уж поверь мне, я-то знаю…

Вторая лепешка, одолев половину расстояния до рта матушки Ветровоск, застыла в воздухе.

– К нам кто-то едет в гости, – промолвила матушка.

– Это ты определила по покалыванию в пальцах? – с чистосердечным любопытством воскликнула Маграт, которая черпала сведения о ведовстве по большей части из книг.

– Нет, по колебанию мембран ушей, – отозвалась матушка Ветровоск, покосившись в сторону нянюшки Ягг.

Тетушка Вемпер была в своем роде выдающейся ведьмой, однако вечно витала в небесах. Цветы, романтика и прочее в том же духе.

Теплый летний ливень начинял воздух клубящимися сизыми призраками, и потому яростный оскал молнии лишь слегка осветил вересковую поросль, спускающуюся по склону до самого леса.

– Неужто стук копыт? – сказала нянюшка Ягг. – Кому ж взбредет в голову заявиться в наши места такой ночью?

Маграт боязливо скользнула взглядом по склону. Овцепики там и сям были утыканы исполинскими обелисками, след происхождения которых терялся в дымке столетий. Рассказывали, однако, что гигантские камни ведут вполне самостоятельную, подвижную и деятельную жизнь. Маграт невольно вздрогнула.

– А кого здесь бояться? – переведя дух, поинтересовалась она.

– Нас, – надменно молвила матушка.

Стук копыт стал ближе, отрывистее. Карета с грохотом принялась молотить ветки дрока, пока совсем не застряла. Возница соскочил с передка, обежал экипаж, вытащил из кареты объемистый сверток и сломя голову ринулся к тому месту, где заседала троица ведьм.

Посреди проплешины из сырого торфа он внезапно замер, устремив на матушку Ветровоск взгляд, исполненный ледяного ужаса.

– Не бойся, – шепнула она, и шепот этот в рокоте бури прозвучал ясно и звонко, как зов колокольчика.

Она сделала пару шагов навстречу незваному гостю, и поспевший вовремя разряд молнии позволил ей заглянуть в глаза пришельца. Взгляд этих глаз был сфокусирован тем особым способом, который немедленно подскажет любому из Тех, Кто В Курсе, что носитель этого взгляда уже никогда и ничего не сможет разглядеть.

Последним судорожным усилием сунув сверток в руки матушки, пришелец рухнул под ноги ведьмы, явив взору оперение всаженной глубоко в спину арбалетной стрелы.

К костру тем временем шагнули еще три тени; другой паре глаз было суждено встретить взгляд матушки. И глаза эти были подернуты льдом, обжигающим, как склоны преисподней.

Их обладатель отшвырнул в сторону арбалет и обнажил меч. Из-под сбившегося, пропитанного влагой плаща показалась чешуя кольчуги.

Он не стал выписывать клинком восьмерки. Вновь прибывший не был падок до эффектов. Глаза выдавали в нем воина, хорошенько усвоившего, для какой надобности приспособлены клинки.

– Тебе придется отдать мне то, что ты держишь сейчас в руках.

Матушка отвернула краешек одеяла. Под ним оказалось сморщенное, посапывающее личико.

Матушка снова взглянула в глаза незнакомца.

– Ни за что, – из принципа ответила ведьма.

Воин покосился на застывших Маграт и нянюшку Ягг, которые в данный момент ничем не отличались от обелисков в вересковой поросли.

– Никак ведьмы?! – осведомился воин.

Матушка кивнула. В тот же миг небосвод пронзила молния, и всего в сотне ярдов от места событий ярким пламенем вспыхнул куст. Двое солдат, держащихся на некотором отдалении от командира, встревоженно зашептались, но тот вскинул закованную в сталь руку.

– А правду говорят, что ведьму клинок не разит? – спросил воин.

– Первый раз слышу, – невозмутимо промолвила матушка. – Надо попробовать, и все выяснится.

Один из солдат сделал шаг вперед и с опаской потрогал патрона за рукав:

– Сударь, покорнейше умоляем, одумайтесь, не ввязывайтесь…

– Попридержи язык.

– Вы навлечете на всех нас страшную участь…

– Ты что, оглох?

– О сударь… – заскулил солдат.

Его взор, на мгновение встретившись с ведьминым, тут же пропитался безграничным ужасом.

Командир же, не отрывая взгляда от окаменевшего лица матушки, широко ухмыльнулся:

– Можешь дурить голову крестьянам, мать ночи. Если я тебя своим клинком привечу, ты последнего «прости» сказать не успеешь.

– А ты попробуй, – напутствовала ведьма, косясь за плечо воина. – Поступай, как подсказывает тебе твое сердце.

Тот поднял меч. В этот миг молния вновь распорола тьму и поразила ближайшую каменную глыбу, которая тут же развалилась на две половинки, испустив удушливую вонь жженого кремния.

– Недолет, – констатировал воин.

Мускулы на его руке напряглись. Матушка поняла, что он вот-вот пустит клинок в дело.

Но в следующую секунду гримаса крайнего изумления исказила его лицо. Он отбросил голову назад и приоткрыл рот, словно удивляясь какому-то неожиданному открытию. Меч выпал из руки и ткнулся лезвием в торф. Воин испустил короткий вздох, сложился пополам и рухнул у ног своей победительницы.

Та, в свою очередь, пару раз беззлобно пихнула его башмаком в спину.

– Ты так ничего и не понял, – пробормотала она. – Нашел мать ночи!

Солдат, пытавшийся давеча урезонить начальника, отпрянул, с диким ужасом глядя на окровавленный кинжал, что сжимала его рука.

– Я… я… не м-мог д-д-допустить… Он н-не имел… П-потому что это т-так все нехорошо…

– Ты из местных будешь, молодой человек? – спросила матушка Ветровоск.

Он рухнул перед ней на колени.

– Чумной Волчара, госпожа, – сокрушенно представился он. Потом его взгляд упал на лежащего рядом патрона, и солдат испустил горестный вопль: – Меня ж теперь прикончат…

– Ты поступил так, следуя своей совести, – напомнила ему матушка.

– Не для того я принимал присягу. Не для того, чтобы становиться убийцей…

– Вот и я о том же. Знаешь, я бы на твоем месте подалась в моряки, – задумчиво посоветовала матушка. – Плавала бы себе по морям. И, решив, на завтра ничего не откладывала бы. Беги, чтобы ветер в ушах свистел. Попадешь в море, там твой след ни один пес не возьмет. Обещаю тебе, будешь ты жить долго и… – Тут она вновь задумалась, но спустя секунду продолжила: – Уж всяко дольше, чем если здесь останешься.

Солдат поднялся с колен, послал матушке взгляд, в котором было поровну благодарности и щемящего ужаса, и канул в омут ночи.

– Может, растолкуешь, что здесь происходит? – обратилась матушка к третьему участнику погони.

Вернее, к тому месту, на котором он переминался еще с минуту назад.

По торфяному грунту прошлепали, удаляясь, копыта.

Нянюшка Ягг подалась вперед.

– Догнать, что ли? – спросила она. – Как думаешь?

Матушка покачала головой. Присев на выступ скалы, она еще раз посмотрела на спящее личико. Под простынями и одеялами оказалось совершенно голое тельце. Малышу было не больше двух годиков. Ведьма, устремив рассеянный взгляд в неизвестность, принялась баюкать дитя.

Нянюшка Ягг осматривала тела мертвецов с той деловитостью, которая позволяла предположить, что и последующие стадии работы с трупами не будут для нянюшки в диковинку.

– Может, они разбойники? – пролепетала Маграт, не в силах унять дрожь в голосе.

Нянюшка Ягг фыркнула:

– Галиматья какая-то получается. У них одни и те же нашивки. Два медведя на черном с золотом щите. Не знаете, чья это эмблема?

– Это герб Веренса, – сообщила Маграт.

– Кого-кого? – переспросила матушка Ветровоск.

– Одного человека, который правит этой страной, – пояснила Маграт.

– А, ты короля имеешь в виду, – догадалась матушка, смутно припоминая, что этой страной еще кто-то правит.

– Солдаты рвут глотки друг другу. Ничего не понимаю, – сказала нянюшка Ягг. – Маграт, иди-ка осмотри карету.

Юная ведьма забралась внутрь экипажа, порылась там и вернулась к товаркам с завязанным тесьмой мешочком. Она распустила узелки, и из мешка на торф вывалился какой-то предмет.

Буря ушла бесноваться на противоположный склон горы, и на отсыревшую вересковую пустошь отбрасывала кисельного отлива блики водянистая луна. Она же окружила мерцающим ореолом предмет, оказавшийся, вне всякого сомнения, короной, причем явно августейшей принадлежности.

– Корона! – объявила Маграт. – Видите, она вся в таких остроконечных штучках.

– О боги, – пробормотала матушка.

Тем временем спящее дитя сладко чмокало. Матушка, крайне не одобряющая тех, кто бросает нескромные взгляды на лик будущего, почувствовала, что будущее само обратило к ней свою физиономию и разглядывает ее в упор.

Выражение этой физиономии матушку отнюдь не вдохновляло.

А король Веренс тем временем всматривался в лик прошлого и выносил из этого опыта схожие ощущения.

– Ты меня видишь? – спросил он.

– Вполне отчетливо, – кивнул незнакомец.

На челе монарха сгущалась тень. Ведение призрачного образа жизни, похоже, требовало гораздо большего количества мыслительной энергии, нежели существование в облике смертного. На протяжении сорока лет в человеческом обличье Веренс вполне довольствовался одной-двумя мыслями в день, тогда как нынче ему не было ни минуты покоя.

– А, так ты же сам привидение! – воскликнул он наконец.

– Ты очень наблюдателен.

– Я сразу догадался, как только увидел, что ты держишь голову под мышкой, – пояснил Веренс, донельзя довольный собой.

– Может, тебя это раздражает? Только скажи. Мне совсем нетрудно поставить ее на место. Счастлив познакомиться, – поклонилось старое привидение. Протянув свободную руку, оно отрекомендовалось: – Кампот, король Ланкрский.

– Веренс. Аналогично. – Король вгляделся в лицо своего дальнего предка. – Что-то не припомню твоего портрета в нашей Длинной галерее.

– Ну, знаешь, портрет… – пренебрежительно отмахнулся Кампот. – Галерея появилась уже после меня.

– Тогда сколько же лет ты здесь бродишь?

Опустив руку, Кампот потер кончик собственного носа.

– Тысячу или около того, – поведал он с горделивой ноткой. – Считая и человеческий срок, и привиденческий.

– Тысячу лет?!

– Этот замок возвели еще при мне. Я его потом долго перестраивал, перекрашивал, как вдруг однажды ночью мой племянник взял и отрезал мне спящему голову. Ты себе представить не можешь, как я тогда расстроился.

– Но послушай, тысячу лет… – еле шевеля губами, выдохнул Веренс.

Кампот ласково взял его под локоток.

– Все не так скверно, как ты себе воображаешь, – доверительно поведал он, поддерживая ослабевшего Веренса во время неспешной прогулки по двору. – И во многих отношениях призрак чувствует себя счастливее человека.

– В каких таких отношениях, черт подери? – рявкнул Веренс. – Мне нравилось быть человеком.

Кампот тепло улыбнулся.

– Ничего, скоро привыкнешь, – заверил он.

– Да не хочу я привыкать, – огрызнулся Веренс.

– Слушай, ты обладаешь очень сильным морфогенетическим полем, – сказал Кампот. – Уж поверь, я в таких вещах толк знаю. Да, бесспорно. Я бы даже сказал – исключительно сильным.

– Что еще за поле?

– Знаешь, я так и не научился правильно выражать мысли. Всегда предпочитал объясняться другими способами. Дело сводится к следующему – насколько ты был жив. В тот период, когда был жив. Кажется, это называется… – Кампот чуть помешкал, – «животная выживаемость». Да-да, именно так. Животная выживаемость. Чем щедрее ты был ею наделен, будучи еще человеком, тем в большей степени остаешься самим собой, если обращаешься в призрака. А мне сдается, у тебя при жизни был стопроцентный коэффициент.

Слова эти, вопреки ожиданиям, Веренсу польстили.

– Сколько помню, я всегда посвящал себя какому-то делу, – заметил он, когда они с собеседником, пройдя сквозь несколько стен, оказались в безлюдной Большой зале. Однако вид сдвинутых столов мигом запустил соответствующие процессы в организме покойного монарха.

– А когда у нас намечается завтрак? – спросил он.

Голова Кампота ошарашенно воззрилась на него:

– Никогда. Привидения не завтракают…

– Вот это да! Но я ведь голоден.

– Вовсе нет. Это игра твоего воображения.

В кухне тем временем громыхала посуда. Повара приступили к делу и, за неимением особых распоряжений, готовили блюда, веками подававшиеся в замке к завтраку. Из темных коридоров, ведущих на кухню, доносились милые сердцу запахи.

Веренс вдруг сладострастно засопел.

– Сосиски, – томно выговорил он. – Яичница… с беконом! Копченая… рыба… – Он вперил исступленный взор в Кампота и просипел: – Кровяная колбаса!

– Да ведь ты начисто лишен пищеварительного тракта, – веско напомнил второй призрак. – Это все фантазии. Сила привычки, так сказать. Ты просто кажешься себе голодным.

– Я готов сожрать все.

– Пусть так, но только коснуться ты ничего не можешь, – мягко объяснил Кампот.

Как можно осторожнее, дабы не провалиться, Веренс опустился на лавку и обхватил голову руками. Он еще при жизни слышал, что смерть – штука паскудная. Ему пришлось умереть, чтобы оценить все ее паскудство.

И король возжаждал мести. Ему захотелось вырваться за ворота этого замка, ставшего вдруг похожим на удушливый кошмар, захотелось выяснить местонахождение своего сына. Но больше всего в данную минуту ему хотелось, чтобы перед ним оказалась тарелка с горкой копченой селедки.

Серый утренний свет, окатив моросящий пейзаж, захлестнул зубчатые бастионы Ланкрского замка, хлынул в сторожевую башню и наконец сквозь щели в ставнях проник в верхние покои.

Герцог Флем угрюмо воззрился на роняющий влагу лес. Произрастают себе, видите ли! Хотя, если разобраться, против деревьев как таковых он ничего не имеет. Но когда их так много, это действует угнетающе. Он все никак не мог собраться пересчитать их.

– Ну конечно, радость моя.

Люди, с которыми ему доводилось встречаться, мысленно относили герцога к некой специфической разновидности ящерицы, обитательницы вулканического острова, которая в течение суток способна воздерживаться от любых телодвижений, до сих пор сохраняет рудиментарный третий глаз, а двумя другими моргает только один раз в месяц. Сам герцог считал себя человеком созерцательного склада, уютно чувствующим себя в толково устроенном климате – когда в воздухе сухо и солнышко припекает.

С другой же стороны, размышлял герцог, быть деревом все-таки чертовски приятно. Во-первых, у деревьев вроде бы не бывает ушей. А во-вторых, они, кажется, научились обходиться без уз брака. Дуб-самец – надо бы не полениться и порыться в справочниках, проверить термин, – так вот, дуб-самец просто вытряхивает из себя пыльцу, которую подхватывает ветерок, и вся эта тягомотина с желудями – или на дубах растут яблоки? – самца уже никак не касается…

– Да, сокровище мое.

Знать, не дураки. Ловко устроились! Герцог Флем бросил недобрый взгляд на бревенчатую кровлю. Бессердечные, черствые твари…

– О чем речь, дорогая…

– Как-как? – переспросила герцогиня.

Герцог чуть помедлил, с бешеной скоростью прокручивая в голове монолог, звучавший на протяжении последних пяти минут. Он-де человек только наполовину… что-то в этом духе… слабый… так, что ли? Да, еще она жаловалась на то, что в замке вечно холодно. Ага, значит, на этом и закончим. Хватит этим тунеядцам ветками без дела размахивать.

– Я обязательно прикажу срубить сегодня несколько штук и скажу, чтобы немедленно отнесли в покои, – пообещал герцог.

На одно короткое мгновение у леди Флем перехватило дыхание – событие, выходящее за рамки обыденного. То была крупная дама, с впечатляющими формами, наводящими на мысли о галеоне, под всеми парусами бороздящем просторы океана. Представление это усугублялось ее непоколебимой уверенностью в том, что красный бархат должен ее молодить. Так или иначе, цвет лица высокородной дамы эта деталь туалета не просто подчеркивала – она ему соответствовала.

Герцог размышлял над благорасположением судьбы, уготовившей эту женщину ему в жены. Не нуждайся она в орудии для воплощения непомерных чаяний, он бы так и закончил свой век заурядным правителем, средним и по знатности, и по достатку. Он проводил бы годы напролет в охоте, пирушках и регулярном применении своего droit de seigneur^[2]. Но судьба распорядилась по-своему. Ему осталось преодолеть всего одну ступеньку, чтобы взойти на трон.

Вот только править он будет одними деревьями. Судя по виду из окна.

Герцог вздохнул.

– Это какие штуки ты рубить собрался? – ледяным голосом пропела герцогиня Флем.

– Как какие? Ну, эти самые, деревья… – ответил он.

– И как же это связано с вопросом? – осведомилась герцогиня.

– Э-э… Разве ты не видишь, сколько их расплодилось? – с чувством выпалил герцог.

– Не увиливай! – прикрикнула госпожа Флем.

– Ну прости, прости меня, моя ласточка…

– Повторяю, я не могу взять в толк, как ты ухитрился упустить их? А я тебя предупреждала насчет того слуги, слишком уж верен он был. Таким людишкам никогда нельзя доверять.

– Ты права, любовь моя.

– И тебе, разумеется, даже в голову не пришло, что следует послать погоню?

– Я послал Бенцена, прелесть моя. И дал ему в придачу пару стражников.

– Ах вот как…

Герцогиня помедлила. Бенцен, будучи старшиной герцогской стражи, по части искусства умерщвления не уступал рыси-психопатке. И, будь выбор за ней, герцогиня сама не колеблясь поручила бы эту миссию Бенцену. Лишившись почвы для дальнейших придирок, госпожа Флем было занервничала, но скоро сумела взять себя в руки.

– А ведь нам не пришлось бы гнать в слякоть и непогоду такого ценного человека, если бы ты меня послушал. Так нет ведь…

– Нет чего, моя ненаглядная? – И герцог зевнул. Ночь выдалась волнительная. Сначала откуда ни возьмись налетела совершенно непрошеная буря с грозой, да еще черт-те какая громкая. Потом началась вся эта кутерьма с втыканием ножей…

Выше уже говорилось о том, что в своем дворцовом восхождении герцогу оставалось преодолеть последнюю ступеньку. Ступенька же эта располагалась в самом конце последнего, ведущего в Большую залу лестничного пролета, вниз по которому и скатился ночью прежний король, приземлившись, наперекор всякой вероятности, на лезвие собственного кинжала.