Вдруг из десятков имен всплыло одно. Ну точно! Как же можно было о ней-то забыть? Да очень просто: взяла и забыла. Когда начинаешь думать о девушках Ланкра, ее имя не сразу приходит в голову. А потом говоришь: «Ах да, и она тоже, само собой. Разумеется, очень примечательная девушка. И прическа оригинальная».

Но она умная и, самое главное, небесталанная. Во всех смыслах. Возьмем, к примеру, голос. Через него проявляется сила. И опять-таки весьма примечательная внешность, поэтому вряд ли стоит опасаться, гм, дисквалификации…

Ну что ж, в таком случае решено. Новая ведьма, которую можно задирать и на которую можно производить впечатление, – это несколько взбодрит матушку, а Агнесса потом только спасибо скажет.

Нянюшка Ягг с облегчением вздохнула. Шабаш – это минимум три ведьмы. А две ведьмы – это свара.

Отворив дверь в хижину, она по невысоким ступенькам поднялась в свою спальню.

На пуховом одеяле покоилось озерцо серой шерсти – это был принадлежащий нянюшке кот, здоровущий котяра по кличке Грибо. Перед тем как залезть в постель, нянюшка, уже облаченная в ночную сорочку, переместила своего любимца в ноги – признаться, не без некоторого труда. Грибо даже не проснулся.

Чтобы отогнать дурные сны, она хлебнула из бутылки, пахнущей яблоками и счастливой кончиной головного мозга. Затем взбила подушки, подумала еще раз: «Она… решено!» – и отбыла в страну сновидений.

Некоторое время спустя Грибо проснулся, потянулся, зевнул и бесшумным прыжком переместился на пол. После чего этот зловреднейший и коварнейший меховой шар, достаточно умный, чтобы, разинув пасть и уложив себе на нос кусочек хлеба, усаживаться под кормушкой для птиц, вспрыгнул на подоконник и исчез в оконном проеме.

А еще несколькими минутами спустя соседский петух, собираясь встретить новое утро, вытянул шею – и безвременно скончался прямо посередине «кукареку».

Перед Агнессой простиралось гигантское пространство темноты. Одновременно ее слепил яркий свет. У самого края сцены, в длинном, наполненном водой желобе, плавали гигантские плоские свечи. Они-то и давали яркий желтый свет, совсем не такой, как от масляных ламп, к которым она привыкла дома. Там, за световой стеной, ждал зритель – громадное и чрезвычайно голодное животное, жадно разинувшее пасть.

– Будь добра, милочка, сообщи нам, когда будешь готова, – донеслось откуда-то из-за световой стены.

В этом голосе не было какой-то особой зловредности. Просто его обладатель хотел, чтобы она побыстрее начинала, чтобы поскорее отпела свое и освободила сцену.

– Я… э-э… приготовила одну песню, это…

– А ты предупредила госпожу Надмену? Она знает мелодию?

– Э-э… вообще-то, мой номер исполняется без аккомпанемента, это такая…

– Так это народная песня?

Во мраке зашептались. Кто-то тихонько засмеялся.

– Ну что ж… Пердита, если не ошибаюсь? Мы внимательно слушаем.

Судорожно выдохнув, Агнесса запела «Песню про ежика». И примерно к слову этак седьмому поняла, что совершила большую ошибку. Такую песню надо петь в таверне, где на тебя бросают плотоядные взгляды и где слушатели громко сдвигают кружки в такт. А эта огромная сверкающая пустота буквально засасывала ее голос, заставляла его дрожать и взлетать на несвойственную ему визгливую высоту.

В конце третьего куплета Агнесса замолчала. Она почувствовала, что краснеет – начиная примерно с коленок. Площадь предстояло покрыть немалую, поэтому красноте потребуется некоторое время, чтобы добраться до лица, зато потом вся Агнесса, с ног до головы, станет приятного клубничного оттенка.

До нее донеслось приглушенное шушуканье. Вроде бы прозвучала какая-то ремарка насчет тембра, а потом кто-то сказал: «Зато внушительно». Последнее высказывание ее вовсе не удивило. Агнесса знала, что и в самом деле сложена внушительно. Под стать зданию Оперы. Нельзя сказать, чтобы она особо гордилась этим.

Затем тишину разорвал громкий вопрос:

– Судя по всему, милочка, пению ты нигде не училась. Я прав?

– Не училась, – подтвердила Агнесса.

Это целиком и полностью соответствовало действительности. Единственной стоящей упоминания певицей Ланкра была нянюшка Ягг, которая применяла к песням чисто баллистический подход. Это когда нацеливаешься голосом в конец куплета, а дальше бьешь из всех орудий.

В зале снова зашушукались.

– А теперь, милочка, продемонстрируй нам парочку гамм.

Краснота уже добралась до груди. Подобно грозе, она поднималась вверх по крутым склонам…

– Парочку гамм?

Опять шушуканье. Приглушенный смешок.

– До-ре-ми? Слышала о таком, милочка? Начинаем с самого низа. Ля-ля-ля?

– О да, конечно.

Не обращая внимания на армию смущения, успешно штурмующую ее шею, Агнесса взяла как можно более низкую ноту и, подобно нянюшке, вдарила из всех орудий.

Концентрируясь на нотах, она флегматично протаранивала себе путь от уровня моря к горным вершинам. И она не замечала ничего – ни того, что стул, вибрируя, запрыгал по сцене (это было вначале), ни того, что где-то неподалеку лопнул стакан (это уже ближе к концу), а со стропил в оркестровую яму свалилась парочка летучих мышей.

Наконец Агнесса замолкла. Раздался глухой стук – это брякнулась еще одна мышь, – после чего воцарилась тишина, нарушаемая лишь негромким потрескиванием стекла.

– Это… это весь твой диапазон, милочка? – вопросила большая пустота.

В проходах замелькали изумленные лица.

– Нет.

– Нет?

– Если я беру выше, люди начинают падать в обморок, – ответила Агнесса. – А если ниже… Говорят, это очень неприятно.

Шу-шу-шу. Шу-ШУ-шу.

– Назад!

– Э-э… может, ты?..

– А еще я умею петь сама с собой терциями. Нянюшка Ягг говорит, такое не всякий может.

– Прошу прощения, сама с собой – это как?

– Ну, вроде… До-Ми. Одновременно.

Шу-шу-шу, шу-шу-шу.

– Продемонстрируй-ка, милочка.

– Лаааааа!

Слушатели, скопившиеся по обеим сторонам сцены, возбужденно переговаривались.

Шу-шу-шу, шу-шу-шу.

Затем голос из темноты произнес:

– Ну что же, относительно направленности твоего голоса…

– Это я тоже могу, – перебила Агнесса. Происходящее уже начало ей надоедать. – Куда вы хотите, чтобы я его направила?

– Что-что? Да нет, я имел в виду…

Агнесса скрипнула зубами. Она знала, что талантлива, ничуть в этом не сомневалась. Ну, сейчас она им покажет…

– Туда!

– Сюда!

– Вперед!

Это не так уж и сложно, подумала она. Бродячие артисты частенько демонстрируют подобные номера: берут деревянную куклу и заставляют ее говорить. Но кукла обязательно должна быть рядом: на далеких расстояниях этот фокус не работает, зритель сразу тебя раскусит. То есть считается, что на расстоянии этот фокус не работает.

Теперь, когда ее глаза несколько привыкли к темноте, Агнесса увидела, как слушатели в растерянности завертелись на своих местах.

– Прошу прощения, милочка, как-как тебя зовут? – Голос, в котором прежде сквозили нотки снисхождения, теперь звучал несколько неуверенно.

– Аг… Пер… Пердита, – произнесла Агнесса. – Пердита Нитт. То есть Пердита Икс Нитт.

– Слушай, милочка, Нитт – это никуда не годится!

Дверь дома матушки Ветровоск отворилась сама собой.

Джарг Ткач в нерешительности застыл. Ну разумеется, она же ведьма. Его предупреждали, чтобы он ничему не удивлялся.

Джаргу это не нравилось. Но куда больше ему не нравилось, как ведет себя его спина – особенно в те дни, когда его спине не нравился он сам. Позвоночник умеет испортить человеку жизнь.

Морщась от боли и с трудом балансируя на двух палках, на которые опирался, Джарг проковылял в дверь.

Ведьма восседала в кресле-качалке, спиной к нему.

Джарг снова остановился.

– Заходи, Джарг Ткач, не стесняйся, – поприветствовала его матушка Ветровоск. – Сейчас я подыщу что-нибудь от твоей спины.

Джарг был настолько потрясен, что даже попытался выпрямиться, но жуткая боль, раскаленным добела шаром взорвавшаяся в районе пояса, мигом привела его в чувство.

Закатив глаза, матушка Ветровоск вздохнула.

– Ты сесть можешь? – спросила она.

– Нет, матушка. Но я могу упасть в кресло.

Из кармана своего фартука матушка извлекла черный пузырек и энергично им потрясла. Глаза Джарга расширились.

– Так ты… это… знала, что ли?

– Ага, – кивнула матушка.

И ничуточки не солгала. Она давным-давно смирилась с фактом, что люди приходят к ней не за настоящим лечением, а за пузырьком с чем-нибудь липким и противно пахнущим. Главным тут было не лекарство, а, так сказать, ложка.

– Это смесь редких трав и еще кое-чего, – провозгласила матушка. – Плюс цукроза и аква.

– Ого… – потрясенно промолвил Джарг.

– Глотни-ка.

Джарг безмолвно повиновался. Снадобье слегка отдавало лакрицей.

– Сегодня на ночь глотнешь еще раз, – продолжила матушка. – А затем трижды обойдешь вокруг каштана.

– …Трижды вокруг каштана…

– И положи под матрац сосновую доску. Только не забудь: сосна должна быть двадцатилетней, не младше!

– …Двадцатилетней… – тихим эхом откликнулся Джарг. – Понимаю, – многозначительно кивнул он, решив внести в разговор свою лепту. – Это чтоб узлы с моего позвоночника перешли в сосну!

Матушка была потрясена. Этот перл народной смекалки следовало запомнить – пригодится для похожих случаев.

– Тут ты угодил в самую точку, – подтвердила она.

– И все?

– А тебе мало?

– Ну, я думал… будут пляски, заклинания, все такое…

– Этот ритуал я проделала до твоего прихода.

– Ну надо же! Ага. Гм. А как… насчет оплаты?

– О, я плату не беру, – успокоила его матушка. – Деньги, они ведь только несчастья приносят.

– А-а! Точно-точно. – Лицо Джарга просветлело.

– Разве что, быть может… если у твоей жены завалялись какие-нибудь старые тряпки, то у меня двенадцатый размер, а цвет я предпочитаю черный. Или, может, она любительница печь, тогда мне бы пирожков… А медку у вас горшочек нигде не застоялся? Или вдруг как раз сегодня вы собрались резать свинью, так вот, я люблю вырезку со спины… Впрочем, ляжечка тоже сойдет, да и свиные ребрышки – м-м, объеденье! В общем, все подойдет, что вам самим не нужно. Хотя это вовсе не обязательно. Я ведь не люблю накладывать на людей обязательства. Ну и что, что я ведьма? Это ничегошеньки не значит. У вас ведь в доме все хорошо? Все здоровы?

Она с удовольствием наблюдала, как до Джарга постепенно доходит смысл ее слов.

– А теперь давай я помогу тебе выйти, – добавила матушка.

Джарг Ткач так никогда и не смог объяснить себе последовавшие за этим события. Матушка, обычно твердо стоявшая на ногах, вдруг споткнулась об одну из его палок и начала падать назад, цепляясь за его плечи, а ее колено взлетело высоко в воздух, как-то неудачно вывернулось и угодило ему прямо в какую-то точку в позвоночнике, раздался громкий щелк…

– Арррргхх!

– Ой, извини!

– Моя спина. О, моя спина!

«Впрочем, все мы стареем, – чуть позже думал Джарг. – И ведьмы тоже. С возрастом человек становится неловким, а матушка всегда была немного того, хотя это не мешает ей готовить хорошие снадобья. Причем такие, что чертовски быстро действуют!» Подходя к своей хижине, Джарг Ткач уже не опирался на палки, а нес их под мышкой.

Матушка, качая головой, проводила его взглядом.

«Люди слепы, все до одного, – в свою очередь думала она. – Предпочитают верить во всякую чепуху, а не в старую добрую хиропрактику».

Разумеется, ей это только на руку. Пусть себе восторженно охают-ахают, ломают головы: и как это она узнала, кто к ней идет? А то, что из матушкиной хижины, расположенной на самом повороте тропинки, прекрасный обзор и видно любого путника, лучше пусть останется в тайне. Как и фокус со щеколдой и привязанной к ней черной ниткой…^[2]

И разве она сделала что-то плохое? Всего-то навсего обвела вокруг пальца глуповатого старика.

Матушка много кого повидала на своем веку: встречалась и с волшебниками, и с чудовищами, и с эльфами… а сейчас сидит и радуется: как ловко она надула Джарга Ткача, человека, дважды не получившего звание Деревенского Идиота только потому, что его сняли с соревнований по причине полного, абсолютного идиотизма.

Она катится по наклонной. Что дальше? Скоро она начнет зловеще хихикать, бормотать всякую чушь и жарить в печке детишек? До этого осталось совсем недалеко, тем более что детей матушка всегда недолюбливала.

Матушка Ветровоск уже многие годы служила деревенской ведьмой. А потом сложилось так, что ей пришлось отправиться в путешествие, она поглядела мир, и с тех пор у нее внутри что-то непрерывно зудит – особенно в это время года, когда по бледному небу пролетают гусиные клинья, а невинные зеленые листочки в долинах скукоживаются от первых заморозков.

Она окинула взглядом кухню. Надо бы подмести. Неплохо бы вымыть посуду. Стены кое-где тронуты плесенью. Все надо делать, все. Дел столько, что руки опускаются и не хочется ни за что браться.

Сверху донеслись гусиные клики. Она посмотрела в небо. Высоко, меж облаками, гуси клином устремлялись в путь.

Летят в теплые страны, о которых матушка Ветровоск только слышала и в которых никогда не бывала.

Как заманчиво…

Члены избирательного комитета расселись вокруг стола в кабинете господина Нечаста Бадьи, нового хозяина Оперы. По обе руки от него расположились Зальцелла, главный режиссер, и доктор Поддыхл, управляющий хором.

– Следующим пунктом, – произнес господин Бадья, – у нас идет… ну-ка, посмотрим… ах да, Кристина… Потрясающе смотрится на сцене, правда? И фигурка что надо. – Он подмигнул доктору Поддыхлу.

– Фигура отличная, – бесстрастно согласился доктор Поддыхл. – Жаль, что фигурой не поют.

– Вот они, творческие натуры… Неужели вы не понимаете, на дворе век Летучей Мыши! – воскликнул Бадья. – Опера – это коммерческое предприятие, а песенки можно распевать и на улице.

– Это вы так считаете. Однако…

– Представление о сопрано как о дамочке пятнадцати акров в обхвате и в рогатом шлеме давным-давно устарело.

Зальцелла с Поддыхлом переглянулись. Значит, вот какой у них новый хозяин…

– К сожалению, – язвительно откликнулся Зальцелла, – по-прежнему актуально представление о сопрано как о певице с приемлемым певческим голосом. У нее хорошая фигура, это верно. И она не без… искорки. Однако петь она не умеет.

– Но ее ведь можно научить! – возразил Бадья. – Несколько лет в хоре и…

– Да, быть может, после нескольких лет в хоре, если я, конечно, столько протяну, она станет вполне посредственной певичкой, – отозвался доктор Поддыхл.

– Э-э, господа… – Бадья взмахнул рукой. – Гм-м. Ну ладно. Значит, карты на стол, так вы хотите? Хорошо. Я человек простой. Вокруг да около не хожу, говорю все напрямую, черное называю черным, а белое…

– Да-да, мы очень хотели бы познакомиться с вашим взглядом на вещи, – перебил его Зальцелла.

«Вот, значит, какой хозяин нам теперь достался… – снова подумал он. – Выбрался из грязи в князи и страшно горд своими достижениями. Путает грубоватое добродушие и честность с обыкновенным хамством. Рискну поставить доллар, он считает, будто бы ему ничего не стоит распознать человека, внимательно посмотрев тому в глаза и пожав ему руку…»

– Я прошел через мельницу жизни, – продолжал Бадья, – и сам замесил свою судьбу…

«Может, ему лучше было какую-нибудь пекарню купить?» – уныло подумал Зальцелла.

– …Но я должен поставить вас в известность, что здесь замешаны некоторые… э-э… финансовые интересы. Ее отец, он… э-э… одолжил мне в свое время изрядную сумму на покупку этого заведения. Тогда же он выразил обеспокоенность судьбой своей дочери. Искреннюю отцовскую обеспокоенность. Если мне не изменяет память, то дословно он выразился так: «Смотри, не вынуди меня потом переломать тебе ноги». Я, конечно, не рассчитываю, что вы, творческие натуры, это поймете. Это ведь бизнес. Но мой девиз таков: береженого боги берегут.

Зальцелла засунул руки поглубже в карманы жилета, откинулся в кресле и принялся тихонько насвистывать.

– Понятно, – произнес Поддыхл. – Что ж, такое случается не впервые. Хотя, вообще-то, больше проблем с балеринами.

– Нет-нет, это тут совершенно ни при чем. Чисто деловые отношения, – поспешно уверил Бадья. – Просто к деньгам, как бы сказать, прилагалась эта девушка, Кристина. И вы ведь не станете отрицать, со внешностью у нее действительно все в порядке.

– Нам-то что? – пожал плечами Зальцелла. – Это ведь ваша Опера. А как насчет… Пердиты?..

Они улыбнулись друг другу.

– Ах да, Пердита! – Скинув с плеч вопрос о Кристине, Бадья испытал огромное облегчение. Теперь можно было опять стать честным и прямодушным руководителем.

– Пердита Икс, – поправил его Зальцелла.

– Я даже думать боюсь, что за имечко придумает себе следующая певичка!

– Уверен, эта Пердита еще себя покажет, – заметил Поддыхл.

– Ага, если когда-нибудь у нас дойдут руки до той оперы, ну, помните, со слонами.

– Но какой диапазон… Какой охват! У нее потрясающий охват…

– Во-во. Я видел, как ты на нее таращился.

– Я говорил о голосе, Зальцелла. Своим голосом она обогатит звучание хора.

– Она сама как целый хор. Всех остальных можно смело вышвыривать на улицу. О боги, она может петь сама с собой! Но разве можно представить ее в главной роли?

– Только не это. Зрители попадают под стулья от смеха.

– Согласен. Но характер у нее, похоже… сговорчивый.

– Чудесная девушка, я так сразу и подумал, как увидел ее. И волосы, кстати, хорошие.

Она никогда не думала, что все получится так легко…

Словно в трансе, Агнесса слышала, как ей говорят о жалованье (очень маленьком), о необходимости учиться (очень много), о жилье (хористы проживали в самом здании Оперы, под крышей).

А потом о ней более или менее забыли. Она стояла и смотрела, как по сцене легкими шажками двигаются будущие звезды балета. Сейчас, исполненные надежд, они выполняли свои ежедневные упражнения.

– У тебя и в самом деле поразительный голос!! – воскликнул кто-то у нее за спиной.

Она обернулась. Как однажды верно подметила нянюшка Ягг, зрелище поворота Агнессы существенно расширяло ваш кругозор. Ноги двигались достаточно быстро, но из-за инерции, присущей некоторым щедрым участкам тела, после фактического совершения движения какая-то часть Агнессы еще некоторое время словно бы соображала, куда, собственно, нужно двигаться.

Обратившаяся к Агнессе девушка была, даже согласно обычным стандартам, весьма хрупкого телосложения. Более того, судя по всему, на достигнутом она не останавливалась и прикладывала немалые усилия, чтобы стать еще стройнее. У нее были длинные белокурые волосы, и улыбалась она счастливой улыбкой девушки, которая прекрасно знает: она стройна и у нее длинные белокурые волосы.

– Меня зовут Кристина!! – представилась она. – Ну разве не здорово?!

И голос у нее был из таких, что превращают каждую фразу в восклицание. Как будто ей в горло ввинтили взволнованно пищащую машинку.

– М-м, да, – туманно ответила Агнесса.

– Этого момента я ждала столько лет!!

Сама Агнесса ждала этого момента двадцать четыре часа – с той самой минуты, как увидела на стене Оперы объявление о наборе. Но признаваться в этом было бы рискованно.

– А где ты училась?! – воскликнула Кристина. – Я провела три года в Щеботанской консерватории, и меня учила сама госпожа Вентури!!

– М-м. А меня… – Агнесса запнулась, выстраивая соответствующий ответ. – А меня учила… сама нянюшка Ягг. Вот только консерватории у нее нет, в горах трудно консервировать, со стеклянной посудой там сложно.

Вдаваться в дальнейшие расспросы относительно прошлого своей новой знакомой Кристина не стала. Все слишком трудное для понимания она просто-напросто игнорировала.

– В хоре ведь не очень хорошо платят?! – продолжала она.

– Гм, не очень.

«Даже за мытье полов и то платят больше, – подумала Агнесса. – А все потому, что, если повесить объявление, мол, требуется девушка для мытья полов, на него вряд ли откликнутся сотни исполненных надежд претенденток».

– Но я всегда хотела заниматься именно этим!! Кроме того, это ведь определенный статус!!

– Да, наверное, так.

– Я уже посмотрела наши комнаты!! Они очень тесные!! А тебе какую комнату дали?!

Агнесса тупо посмотрела на ключ в руке. Его вручили ей, присовокупив множество резких указаний насчет того, что никаких мужчин. Указания сопровождались крайне неприятным выражением на лице хоровой матроны, которое можно было расшифровать как «тебя, впрочем, об этом можно и не предупреждать».

– Э… семнадцатую.

– О-о, как прекрасно!! – захлопала в ладошки Кристина.

– Прошу прощения?

– Я так рада!! Мы с тобой соседки!!