Цитаты из книг автора «Тери Терри»

звучит до отвращения тоненько и жалобно.

Страх скручивает внутренности, сбивает дыхание.

На мой взгляд, погода отменная. Небо – однообразно серое, холодно, сыро. Дождя пока нет, но воздух тяжелый и влажный, как будто удерживает в себе мириады крохотных капелек, слишком жидких, чтобы собраться вместе и пролиться дождем. Погода под стать моему настроению.

– Правление больницы беспокоили твои кошмары и способности контроля. Они считали, что выпускать тебя из-под наблюдения опасно, что ты можешь представлять угрозу как для себя самой, так и для других.

– Прежде всего, я старалась сохранить мир дома, а потому занимала выжидательную позицию. Потом… – Потом?Она долго не отвечает, и я уже думаю, что не ответит. Наконец поворачивается ко мне, и ее глаза блестят.– Я, можно сказать, слезла с забора, когда они умерли.Мы уже рядом с пунктом досмотра. Обе молчим. Ее родители погибли, когда террорист бросил бомбу в их машину. О чем бы мама ни думала только что, в душе я не сомневаюсь, в какую сторону от забора она побежала тогда. Конечно, к лордерам. Иначе просто быть не могло.Пока идет досмотр, я незаметно наблюдаю за ней. Есть в ней что-то, что идет дальше слов. Как и прежде, лордеры признают ее и демонстрируют почтительность и уважение, которых не видно в их отношении к другим. Мама не возражает, но ей это не нравится. О чем она умолчала?

– Ну так вот. На одной стороне выступали мой отец и движение «Закон и порядок», из которого вышли лордеры. Нетерпимость к насилию и гражданским беспорядкам; суровые наказания для нарушителей закона. С другой стороны, та точка зрения, что молодежь – студенты, недовольные, протестующие – должны быть реабилитированы; что не во всем случившемся их вина; что с ними обходились слишком жестоко и несправедливо и что они тоже люди и заслуживают внимания и уважения, помощи, но не наказания.

Оставшуюся часть пути проделываем бегом, и, как всегда на бегу, у меня рождаются новые мысли. Раньше мне казалось, что быть с Беном значит быть в безопасности. Теперь я вижу, что ошибалась. Это мне нужно заботиться о его безопасности. Мне нужно присматривать за нами обоими. Почему я могу думать о себе так, как не способен думать Бен? Не понимаю. Совершенно не понимаю.

– Значит, когда она оступилась, ее зачистили. Но что будет со мной? – Я рассказываю ему об угрозах миссис Али, намекавшей на другие варианты лечения для тех, кому больше шестнадцати. О том, что меня предупредили: за тобой наблюдают. Любой шаг в сторону – и с тобой будет то же, что и с Тори. Бен бледнеет.

– Дал себе обещание… – Какое? – Что если еще раз придем сюда, то сделаю вот это. – Легким движением он просовывает ладонь мне под подбородок, и все внутри перемешивается, кружится, мечется в панике, но не в той панике, когда хочется вскочить и бежать. Все ощущения – холодный металлический забор подо мной, теплая рука на талии, ладонь под подбородком – вдруг обостряются. Бен наклоняется и касается моих губ своими. Нежно и осторожно. Потом с улыбкой отстраняется. А я хочу одного: притянуть его к себе и целовать снова и снова. Успокойся. Что, если папа прав и это все дестабилизирует мои уровни?

– Времени у нас почти не осталось, – говорит Хаттен. – Возможно, вы задаетесь вопросом, как связать этот последний эксперимент с нашей работой с моделью мозга. – Теперь учитель смотрит только на меня и ни на кого еще. – Это открытие было ключевым в изучении мозга: влияние хиральности на развитие и организацию хранения памяти и доступа к ней. Если вы леворукий, доступ к памяти – правое полушарие; если вы праворукий, доминантно левое полушарие. Но есть и редкие исключения: люди с артистическими способностями используют мозг иначе. – Он обводит взглядом класс и снова смотрит прямо на меня. – Все это очень важно в хирургии и лечении заболеваний мозга.