Глава 4

Где-то в коридоре второго этажа скрипнула дверь, и тотчас же кто-то тихо вскрикнул.

– Мэгги все слышала, – в ужасе прошептала Шарлотта. – Ах, папа, прошу меня извинить. Мистер Поттер, примите мои глубочайшие соболезнования. Я буду молиться за выздоровление Нэнси.

Поспешно сделав реверанс – все ее мысли были обращены к девочке на втором этаже, – Шарлотта стала быстро подниматься по лестнице. Потом, проскользнув мимо мистера Фроста, она вошла в спальню своей племянницы.

Мэгги сидела на кровати – худенькая миниатюрная фигурка в аккуратном платьице в цветочек. Буйные светло-каштановые кудряшки девочки чуть покачивались – было ясно, что она быстро подбегала к двери, а затем столь же быстро бежала обратно. А рядом с ней лежал Капитан – поджарая гончая лет пятнадцати. Капитан давно уже потерял гибкость и проворство, а его коричневатая шкура местами поседела. Мэгги погладила пса по голове, упорно глядя в пол, – хотя, наверное, слышала, как вошла ее тетя. Та села рядом с девочкой на кровать с таким же лоскутным покрывалом, как и в комнате мистера Фроста. Шарлотта и ее сестра сшили оба эти покрывала много лет назад. На шитье ушли недели кропотливого труда, и на протяжении всего этого времени Шарлотта ненавидела каждый стежок. Но сейчас она была рада этим покрывалам. Ей очень хотелось как-нибудь утешить племянницу, и она, собравшись с духом, проговорила:

– Ты ведь слышала, что сказал мистер Поттер, правда, дорогая?

Девочка со вздохом кивнула. Шарлотта тоже вздохнула и положила руку на плечо племянницы. Мэгги казалась такой худенькой, такой хрупкой… Но десять лет – уже не тот возраст, когда человек позволяет, чтобы его утешали, как утешают малышей. Поэтому Шарлотта просто похлопала девочку по плечу и снова вздохнула.

– Нэнси поправится? – послышался тоненький голосок из-за завесы кудрей. – По-моему, она была милая.

Шарлотта вполне могла представить, что Мэгги думала о Нэнси. Она вспомнила себя десятилетнюю – худую как палка и ужасно неловкую. В этом возрасте такая цветущая и яркая молодая женщина, как Нэнси, казалась бы ей прекраснейшим существом на свете.

– Она не была милой, она и есть милая, – поправила девочку Шарлотта. – Мистер Поттер сказал, что кто-то ее ранил, но он уже вызвал доктора. А папа, то есть дедушка, поможет ей успокоиться.

Вместо ответа Мэгги молча погладила темные бархатистые уши Капитана. Старый пес повилял хвостом и положил голову на колени девочки. Хотя имя Капитан дала питомцу тринадцатилетняя Шарлотта, когда отец принес домой щенка, этот веселый игривый пес всегда считался собакой старшей из сестер Перри. Она дала имя и второму щенку, ирландскому спаниелю с кудрявой коричневой шерсткой. Фриппери был спокойным и преданным псом, правда, он иногда угрожающе рычал, но никогда никого не кусал. Именно он стал другом и спутником Шарлотты, когда она бегала по Строфилду и украдкой проскальзывала на земли Селвинов, чтобы исследовать тамошние пещеры. А Маргарет больше нравилось дома, где Капитан часто укладывался у ее ног, когда она сидела за рукоделием.

Фриппери умер несколько лет назад, но Шарлотта в то время уже давно не жила дома. Маргарет же в первый год после свадьбы тяжело заболела и сошла в могилу вслед за своим молодым мужем. Остались только эта девочка с ее именем и уже старая гончая. И остался тот же самый дом викария, где родители Шарлотты с каждым годом все больше седели и становились все более рассеянными.

На стенах были все те же обои в мелкий цветочек, поклеенные еще во времена юности сестер, но над кроватью висела новая полка, на которой стояли книги и маленькая оловянная лошадка. Время неумолимо бежало вперед, и маленькая Мэгги менялась, подрастала… А ведь она, Шарлотта, даже не знала, какая у племянницы любимая книга…

Шарлотта быстро заморгала, смахивая слезы. Потом судорожно глотнула. Ей следовало успокоиться, чтобы поговорить с племянницей. Заставив себя улыбнуться, она спросила:

– Ты уже знаешь, что я поживу в твоей комнате?

Девочка кивнула и тут же прошептала:

– Тетя, зачем ты приехала?

«Ради тебя. Ради нас всех», – подумала Шарлотта.

– Видишь ли, я… Ведь я уже очень давно не приезжала. – Конечно, она не ответила на вопрос, но и не солгала. – Милая, ты помнишь, когда я приезжала в прошлый раз?

– Кажется, помню. Мне тогда было шесть лет. – Девочка снова погладила гончую. – Ты заплетала мне косички и вплетала в них шелковые ленты, да?

– Да, верно. Зеленые, под цвет твоих глаз.

Шарлотта прикусила губу. Сколько же ночей за прошедшие четыре года, ложась в постель, она молилась, чтобы ей приснился тот короткий визит… Она мысленно говорила: «Господи, дай мне снова ее увидеть – пусть даже только во сне. Дай мне вспомнить мягкость ее волос, вспомнить, как я сажала ее к себе на колени и обнимала…»

Шарлотта снова улыбнулась и тихо сказала:

– И я часто думала о том, что ты очень милая.

Девочка на мгновение замерла. Потом отбросила за спину свои распущенные волосы и покосилась на тетю. Шарлотта же вспомнила, как кто-то говорил, что «юная Мэгги Кэтлетт обещает вырасти красавицей». Полная чушь! Она уже была красавицей. Была красавицей с того самого дня, как появилась на свет.

– Ты тоже очень милая, – пробормотала девочка. Потом вдруг отвернулась и уставилась куда-то в пространство.

– Не знаю, надолго ли я смогу остаться, – снова заговорила Шарлотта. – Но потом, когда я уеду… Можно я буду тебе писать? Мне бы хотелось иметь подружку, с которой можно переписываться.

Мэгги кивнула и вновь покосилась на тетю. Над зелеными, как у всех Перри, глазами чуть приподнялись брови, и девочка спросила:

– А почему ты не пишешь бабушке и дедушке?

Шарлотта заставила себя рассмеяться.

– О, но они и так знают обо мне вполне достаточно.

Да уж, вполне достаточно… Все десять лет, прошедшие с тех пор, как Шарлотта покинула Строфилд, ее родителям следовало знать только одно: она жива и находится достаточно далеко, так что не будет ставить их в неловкое положение. Она им все-таки писала, но редко получала от них ответ. Шарлотта иногда задавалась вопросом: а читали ли родители ее письма?

Потрогав нитку, выбившуюся из шва лоскутного покрывала – наверняка это был один из тех стежков, что делала она сама, – Шарлотта сказала:

– Если хочешь, могу сегодня вечером расчесать твои волосы и заплести косички. Можешь сама выбрать цвет лент. Я привезла много разных… из своих путешествий. – Она чуть было не сказала «из Лондона».

– А ты мне расскажешь о тех местах, где побывала?

– О, я думаю, тебе будет скучно. Но я расскажу тебе разные истории. Как тебе такая идея?

Эти рассказы будут содержать отдельные крупицы правды о ее жизни – но только те, что подходили для ушей десятилетнего ребенка. Хотя она могла бы рассказать и о вечерах, наполненных вином и остроумием, а также о доме, где обои с позолотой, а вся мебель красная. Могла бы рассказать и о женщинах, у которых множество поклонников и которые, однако же, не могут выбрать одного-единственного.

Ей ужасно не хотелось лгать Мэгги, рассказывая о своей жизни, но рассказать девочке правду она никак не могла. И, конечно же, ей следовало скрывать свои чувства – беседуя с Мэгги, она должна была казаться спокойной и вполне уверенной в себе. А если ей удастся найти украденные монеты, если она сможет потребовать награду в пять тысяч фунтов… О, тогда она больше ни о чем не будет жалеть.

Ее лондонская жизнь хорошо оплачивалась, но этих денег хватило бы только на побег. Впрочем, теперь ее дом в Мэйфере опустел, она продала почти все, обратив вещи в деньги, которые, в свою очередь, пошли на взятки. В Строфилд она вернулась с несколькими сундуками вещей – их было ненамного больше того, что она десять лет назад увезла в Лондон – восемнадцатилетняя грешница, едва вступившая в пору женственности и увековеченная на полотнах Эдварда Селвина…

Тяжело вздохнув, чувствуя давно знакомую тяжесть на сердце, Шарлотта проговорила:

– Что ж, мне пора идти. Нужно проверить, как идет подготовка к обеду. К тому же… Полагаю, твой дедушка вернется домой усталый и печальный… Так что надо хотя бы покормить его как следует, правда? – Встав с кровати, Шарлотта присела на корточки рядом с девочкой. Откинув назад волосы, упавшие Мэгги на лицо, она спросила: – Ты со мной согласна?

Мэгги нахмурилась, потом кивнула.

– Тетя Шарлотта, а можно мне взять с собой вниз Капитана? – спросила она.

– Но его ведь обычно не пускают в столовую, не так ли? Так что лучше не надо. Но он может подождать в коридоре, за дверью. Приятно сознавать, что старый друг поблизости, правда? – добавила Шарлотта с улыбкой.

Мэгги ответила подобием улыбки, и ее тетя тотчас же вышла из комнаты.

Бенедикт Фрост стоял на пороге гостевой спальни, и нерешительное выражение его лица являло разительный контраст с военной формой.

– Мисс Перри… – пробормотал он.

– Да-да… – Шарлотта подошла к нему. – Мистер Фрост, чем я могу вам помочь?

Понизив голос до шепота, гость проговорил:

– Прошу вас, поверьте, у меня нет намерения за вами шпионить. Я всего лишь… не хочу ляпнуть что-нибудь невпопад. Поэтому у меня к вам вопрос.

Шарлотта насторожилась. По спине ее пробежал холодок.

– Я вас слушаю, – ответила она так же тихо.

– Скажите, мисс Мэгги знает, что вы – ее мать? – Бенедикт не жалел, что задал такой вопрос, хотя он подозревал, что это разрушит приятную непринужденность их общения.

И в тот же миг Шарлотта судорожно вцепилась в рукав гостя и, втолкнув его в комнату, тотчас закрыла за собой дверь.

– Нет, Мэгги не знает и не должна узнать, – прошептала она. – Но как вы… Как вы догадались?

Бенедикт не мог бы сказать, как именно он догадался. Возвращаясь в свою комнату после того, как Шарлотта вошла в комнату Мэгги, он услышал, как она разговаривала с девочкой, услышал, что ее голос стал другим – словно что-то задело струну, ведущую прямиком к ее сердцу. И точно так же изменился ее голос, когда она до этого заговорила о своей «племяннице».

– Я по вашему голосу понял, как сильно вы ее любите, – попытался объяснить Бенедикт. – Но дело не только в любви к этой девочке. Видите ли, в вашем голосе – такая глубокая боль, что ее, казалось, ничем невозможно утолить.

Судорожно сглотнув, Шарлотта проговорила:

– Если она услышит в моем голосе любовь, в этом не будет ничего плохого. Но она не должна узнать остальное. Если Мэгги считается ребенком моей сестры, которая была замужем, то она – законнорожденная. И тогда ей в жизни будет легче.

– А вам? – Бенедикту хотелось взять ее руку в свои, но он сдержался.

– Самое большее, что я могу сделать для своей дочери, – это быть ее тетей, – ответила Шарлотта, и слова ее были полны грусти… и решимости.

Протянувшись к ней, Бенедикт коснулся ее руки.

– Мисс Перри, вы очень храбрая, – пробормотал он.

– Мне пришлось стать такой, мистер Фрост, – ответила Шарлотта. Их руки на мгновение соединились. – И вам тоже пришлось стать таким же.

Через несколько секунд Шарлотта вышла из комнаты.

– Надеюсь, ваша поездка в Чешир не причинила вам неудобств. Я вызвал вас сюда как почитатель вашего таланта. – Маркиз Рэндольф, сидевший за письменным столом, откинулся на спинку стула и посмотрел на гостя из-под полуопущенных век.

– Да, милорд, – пробормотал Эдвард Селвин. – То есть… Я имею в виду, что нет, милорд. Никаких неудобств. Это большая честь для меня. – Такая честь, что он едва сознавал, что говорил.

Поместье Рэндольфа в Чешире казалось Эдварду воплощением роскоши. Если в его доме в Строфилде полы были из дерева или сланца, то здесь они были мраморные. Его стены были отделаны резными деревянными панелями или оклеены обоями, а у Рэндольфа дымоходы были мраморные, а стены декорированы расписными шелками. Но больше всего радовало то, что на почетном месте, на стене, у которой стоял письменный стол маркиза, висела одна из его, Эдварда, картин. Написанная маслом и навеянная произведениями Боттичелли, картина эта представляла Венеру, выходящую из морских волн. То была одна из его ранних работ, но по-прежнему – самая любимая.

– Милорд, это огромная честь для меня, что вы обратили внимание на мое искусство, – продолжал Эдвард, стараясь говорить одновременно и уважительно, и уверенно. – Для меня было бы большим удовольствием написать ваш портрет.

Рэндольф был сказочно богат, и он, несомненно, обладал огромным влиянием. Маркиз мог бы, наконец, взять Эдварда под покровительство, которого ему давно не хватало. И тогда он стал бы вторым Гейнсборо, вторым Лоренсом…

– Портрет – не совсем то, о чем я думал. – На письменном столе маркиза стоял графин с бренди, а рядом – два стакана. Рэндольф налил щедрую порцию в каждый из стаканов и протянул один Эдварду. – Я подумывал о выставке ваших работ. О большой выставке.

Запах бренди ударил Эдварду в нос. Он прибыл всего час назад и надеялся на обед или хотя бы легкую закуску. Для бренди было, конечно, слишком рано. Но у маркизов свои представления о том, что и когда положено. Эдвард сделал небольшой глоток и пробормотал:

– Превосходное бренди. И прекрасная идея… насчет выставки. Я знаю одну галерею в Лондоне, которая бы…

– Я еще не определился с местом, – перебил маркиз. – Но, скорее всего, это будет… не в Лондоне.

Эдвард в недоумении заморгал.

– Э-э… Но ведь Королевская академия художеств проводит выставки именно в Лондоне. Если стоит задача… – он кашлянул, – продвигать творчество художника, то логичнее всего было бы…

– Да-да, хорошо. – Рэндольф скрестил руки на груди. Заметив, что тот не притронулся к бренди, Эдвард поставил свой стакан на стол. – Честно говоря, мне нужна информация… о вашей модели, – добавил маркиз.

Эдвард почему-то поднял глаза и посмотреть на картину за его спиной. На темноволосую Венеру. Прямые пряди ее волос ниспадали водопадом на обнаженное тело, прикрывая его – и в то же время как бы открывая. А ее единственной «одеждой» было ожерелье из бриллиантов и изумрудов.

– Если вы сообщите то, что мне нужно, – добавил Рэндольф, – тогда я позабочусь о вашей выставке.

Эдвард колебался. С тех пор как он восемь лет назад женился на дочери графа, он привык иметь кое-какие секреты. Впрочем, секрет был только один.

Тут Рэндольф наконец-то поднял свой стакан и проговорил:

– Независимо от того, где состоится эта выставка, я обещаю: результат пойдет вам на пользу.

«Новый Лоренс… Новый Тернер… Так же хорош, как Гейнсборо…» – промелькнуло у Эдварда.

Снова взяв свой стакан, он чокнулся с хозяином поместья и спросил:

– Что вас интересует, милорд?